Тамавамнетута (СИ) - Киршин Павел

Глава 7

— Гады! Ненавижу! — Трясла своим кулачком комсомолка.

Она уже свыклась с моим молчанием. Потому, на успокаивающее прикосновение к плечу, благодарно ответила. — Спасибо, Коль.

Она заглянула в мои глаза. — Зачем они на нас напали? Почему всё так?

Понимаю, что ответа не ждёт, ей просто нужно выговориться. Женщинам вообще трудно без общения, а снимать нервное напряжение постоянными слезами невозможно.

— Наш папа не мог так погибнуть. Он обязательно… он… — Она опять зарыдала и сквозь слезы пообещала. — … я отомщу за них.

С высоты птичьего полёта было видно, как паутину жёлтых ниточек заполонили жирненькие чёрные гусенички ползущие на восток. И где-то там внизу, освещённые заходящим светилом, два маленьких человечка стояли на пригорке, посреди одного из красивейших мест на земле.

***

Когда, после ночного происшествия, охранение усиленно бдило, а состав ремонтной секции сладко спал, техники Мартин и Франц горбатились во славу рейха.

Грёбаные русские равнины с их сумасшедшими солдатами. Сначала эта безумная восьмёрка, которая не побоялась напасть на целую дивизию? Потом эта дура с автоматом. Как можно быть такими идиотами? Чего они добились? Да ничего, кроме того, что ему пришлось работать всю ночь и жрать сухпаёк. Кухня уехала с основной колонной и они до завтра будут питаться консервами, а он их с Франции терпеть не мог.

Мартин, ковырявшийся со штурвалом поворота башни, с тоской оглядел фронт работ. Ему, как минимум, ещё два часа возиться.

Две машины из четырёх уже сделаны, там всего-то дел, что нарастить гусеницу, заварить пробоину и, естественно, отдраить салоны изнутри. А вот Францу не повезло как и ему, до сих пор срезает заусенцы с погона, забивая всё вокруг карбидной вонью.

— Ты‐дых! — Разлетелись осколки, глухо отрикошетив от брони над головой Мартина.

Чертыхаясь, думая, что этот тупой поляк из верхней Силезии что-то напортачил с газовыми баллонами, он полез наружу.

— Франц? — негромко позвал сварщика.

Из четырёх подвесных фонарей горел только один, но и его света хватило, чтобы Мартин увидел внизу дергающиеся в предсмертной агонии ноги ефрейтора Зигеля. Механика ослепили яркие вспышки, близких выстрелов и он не видел кто именно начал громко кричать призывая комрадов не паниковать. Вдруг, на корму танка кто-то запрыгнул и ударил его по затылку чем-то тяжёлым, отправляя в черноту беспамятства.

В себя он пришёл, уже после рассвета, от чьего-то жуткого крика. С болезненным стоном, обхватив голову руками, механик огляделся.

В центре лагеря вповалку лежали пятеро из назначеных в экипажи вместо погибших во вчерашней заварушке. Сверху, с неестественно выгнутой шеей и остекленевшими глазами, валялся идиот Франц, который так и не вернул ему карточный долг.

Из-под поваленных палаток виднелись неподвижные тела остальных солдат.

Крик, раздавшийся так близко, отдавался болью в затылке. Не понимая кто кричит, но, тем не менее осознавая, что в таком душераздирающем вопле ничего хорошего быть не могло, Мартин медленно высунулся из башенного люка.

"О, мой бог". — Первое, что пришло ему на ум. Побоище. Нет, не так. Правильнее было назвать это скотобойней.

Спиной к нему стоял маленький человечек с окровавленным штыком в опущенной руке. Перед ним, со связанными за спиной руками, неподвижные тела с перерезанными глотками.

Человек провёл лезвием по горлу бедного Генриха стоявшего на коленях и толкнул ногой. Упав, тот подёргался и быстро затих. Рыжий верзила был ранен ещё раньше, во время ночного нападения той сумасшедшей. Генрих и так мог умереть в любую минуту, и без посторонней помощи.

Последний в этом ряду, геройский парень Ульрих с ужасом в глазах пытался вскочить на ноги и не мог. И только скрёб ногам в попытках отползти от страшного человечка. — Найн, битте нихт…

Пока смельчак Ульрих, так хорошо показавший себя в Скандинавии, обмочив штаны просил пощадить его, Мартин попытался незаметно вылезти, чтобы прыгнуть на этого карлика. Но тот резко повернулся с пистолетом направленным на механика и поманил к себе.

Подросток! Не карлик, а чёртов подросток, по возрасту годившийся ему в сыновья. Русский парень, обладал внешностью истинного ария, словно сошёл с агитационных плакатов Гитлерюгенда.

Державший их на прицеле парень отступил в сторону. Сорвавшиеся с клинка капли крови попали на лицо Ульриха, когда он махнул в направлении двух лопат, лежащих возле мёртвых тел.

"Бог меня не оставил". — У Мартина появилась надежда благополучный исход.

***

Чадящую у кромки леса немецкую технику бредущий красноармеец заметил издалека. Стараясь не потревожить перебитую ключицу, толкнул Звягинцева. — А-ам.

— Ого, кто-то постарался, — восхитился боец, увидев дым, — давай поближе посмотрим.

Савва осторожно выглянул из-за камня, осматривая разбитую технику. В спину дышал контуженный.

— Пошли. Только тихо, — Звягинцев сопроводил слова жестом.

У Василия была беда со слухом.

Оба красноармейца были ранены в одном и том же бою, но, если Савва отделался всего лишь пробитым пулей предплечьем, то Василию не повезло больше, помимо того, что поймал осколок мины, вдобавок получил сильную контузию.

— А-а-ы-ы немы-ы.

Действительно, на месте пожарища было много мёртвых немецких солдат. Одни в форме, другие в чёрных комбинезонах, но большинство белели исподним.

Танки были сильно раскурочены, как будто взорвались изнутри. Одна из башен глубоко зарылась пушкой в землю, возле лежавшей на боку ремонтной летучки.

— …ый, богу душу мать, любись оно конём. Вася, смотри, этих зарезали. Закололи как свиней…дей этих. Смотри. — Савва переходил от тела к телу. — Четыре танка, автокран, грузовик, легковой автомобиль, два мотоцикла. Двадцать четыре трупа. — Перечислял он.

— А-в-ва!

Звягинцев повернулся. — Чего там Вась?

Василий стоял с другой стороны дороги. В поле, метрах в двадцати от контуженного, среди спелых колосьев яровой пшеницы, торчал деревянный крест. Судя по размерам, в братской могиле было похоронено несколько человек. На перекладине висели красноармейские пилотки, фуражка и женский бордовый беретик. Поодаль, с простреленными головами, лежали ещё два фрица.

***

Вытянув ноги, я сидел прислонившись спиной к одиноко стоящей берёзке, а между пальцев тлела сигарета.

Передо мной стояла полупустая бутылка трофейного Хеннесси, а на колене лежала фотография.

Смешная она здесь получилась. Более пухленькая, с бантиком в причёске. Взгляд, чуть исподлобья и немного нахмурен, словно у ребёнка, которого не пустили гулять.

"Хватит ныть", — мысленно сказал себе. Напоследок, сделав большой глоток, глубоко затянулся паршивой сигаретиной. Перебинтованное бедро заныло, когда отбрасывал опустевшую бутылку.

…нужно вставать и двигаться дальше, но сейчас… чёрт, башка кружится… уже вечер?… полежу ещё немного и пойд…

Мне что-то снилось. Словно отдельные кадры, снятые на чёрно‐белую плёнку.

Вот иду, опираясь на самодельный костыль… Тут, плыву, держась за корягу… Затем всё надолго пропадает. А когда просыпаюсь — с хмурого неба бьют ливневые струи. Я лежу на спине и сглатываю капли попавшие в рот…

Меня трясло и било о борт скрипучей телеги, когда окончательно пришёл в себя, с жуткой головной болью.

— Прачнуцца? — Резкий мужской голос ударил по вискам, заставив скрючиться, пережидая вспышку похмельных страданий.

— Табе трэба папіць.

Узловатые жилистые руки приподняли мою многострадальную черепушку, подставляя горлышко моей же фляги. Ощутив пересохшими губами влагу, присосался, как телёнок к титьке.

— Ты шмат крыві страціў.

Дыхание перехватило, но со словами "хлябай больш" меня продолжали поить.

Непроизвольно, на глазах выступали слёзы. Яркий солнечный свет, боль от похмелья и потеря крови конкурировали между собой, в попытках меня угробить. Фигура мужчины расплывалась в разогретом безжалостным светилом воздухе, а вислоусое лицо с бобриком седых волос, напротив, наклонилось ближе.