Паутина удачи - Оксана Демченко

«Его высокоблагородию начальнику объединенного ремонтного управления путей…» – читала Береника, и холод студил ее кожу все сильнее. Глаза выхватывали лишь обрывки фраз, не желая пачкаться их витиеватой и гнусной полнотой.

«Сам же допускает сомнительный торг, а именно – на разъезде, желая получить мед для лечения…

…по три дня не покидает вагона, бросая важные дела без присмотра…

…болеет крепко и оттого пользу делу дает малую…»

В конце письма дед прямо говорил, что сам он уже был представлен три с половиной года назад к должности замначпоезда и справлялся вполне успешно. Он здоров, имеет немалый опыт, не замечен в грязных делах и перед властью всегда был характеризован наилучшим образом. А вот уважаемому Михаилу Семеновичу самое время на покой.

Береника отложила письмо в сторонку и задумалась. Что делать? Сказать Королю… так у него и без того с дедом Корнеем отношения хуже некуда. Она видит, ее не обмануть показным миролюбием: дед откровенно побаивается своего зятя. Оттого и тих, и возмущается лишь на общих сборах, надеясь получить поддержку работяг. Он ведь, в отличие от начальника ремонтной бригады, не карает за леность, не лишает доплат. Наоборот, сочувствует. Самое обидное, что и начальнику поезда дед не враг, уважает его, по-своему ценит. Но желание посмотреть на Короля начальственно, сверху вниз, так долго росло, так упрямо копилось, что оказалось главнее и весомее любых иных доводов…

Маме тоже сказать невозможно. Дед ей родной, вырастил, всю жизнь был рядом. Опять же и без того в семье неладно – крутится Ленка меж двух самых дорогих людей и злится. То Корнея изругает, то Короля. Наконец, и Саню нельзя подвести! Брат выложил сомнения и подозрения не для передачи на сторону. Береника тяжело вздохнула, наспех перебирая в уме иные варианты, которых, по сути, не было. Михей? Только кулаками махать горазд, он во всем на стороне отчима. Сам Михаил Семенович? Не в этом случае.

– Управлюсь, – пообещала себе девочка, мысленно уговаривая голос не дрожать. – Я осторожно. Папа сказал, нельзя вмешиваться, не понимая ничего… Но и не вмешиваться невозможно. Так, вот листок. Вот письмо. Где оно совсем темное? Немножко подправлю, самую малость. Дедушка в чем-то прав: давно следовало бы написать, как болеет наш дядя Миша. И сколько он еще может принести пользы, и какой он прекрасный инженер. Как мы уголь экономим. Как он учит обходчиков и сам пути осматривает.

Доводы, высказанные вслух, казались куда более весомыми, чем невысказанные. Холод отчаяния отступил, затаился слабой ноющей болью под ребрами. Словно это у нее кашель и ей трудно вдохнуть ледяной воздух зимы. Пальцы побежали над строчками.

«Его высокоблагородию начальнику объединенного ремонтного управления путей…»

Береника улыбнулась. Хорошее начало, правильное, от него сразу дышится проще, будто юг уже рядышком. Что дальше? Указания на нынешнее местонахождение поезда, на то, как идет ремонт участка. Тоже неплохо. Надо лишь выбросить нелепое упоминание «моим радением» и вставить правду. Рабочие графики составляет начпоезда, он в людях прекрасно разбирается. Береника достала чернильницу, резко выдохнула, отбрасывая последние сомнения. Зачеркнула слова, лишая себя возможности оставить все как есть, и взялась усердно скрипеть пером, внося новые заметки ровным бисерным почерком поверх дедовых неодинаково наклоненных, подрагивающих и покачивающихся букв. «Не хотел ведь писать», – осознала Береника причину окончательной порчи почерка Корнея. Сам с собой боролся. Лживые слова и вовсе невнятно смотрятся, низкие палочки гнутся, горбятся – стыдно им…

Закончив переиначивать текст, девочка прочла его повторно. Попробовала представить, что она – дед Корней. Стал бы он так писать? Вот тут и тут – нет, не его речь. Снова пришлось менять. И опять. Потом проверять рукой: не болит ли внутри, за ребрами, не грозит ли бедой?

Гармошки за тонкой стенкой вагона утомились и попритихли, праздник сместился к хвостовым вагонам. Там, вдали, хохотали, пьяно орали песни не в лад, ругались, затевая ссоры. Временами слышался характерный низкий рык Михея: явно лез разнимать. Береника кусала губу и уговаривала себя не спешить. Нельзя. Самое ответственное дело осталось – начисто переписать. Почерк дедов она знает в точности. Год назад Корней руку повредил, и она писала все лето за него отчеты. Даже расписывалась. И за Михея писала прошения да расходные бумаги на уголь, шпалы, инструмент. С грамотой у нее все ладно, в забытой прежней жизни явно были учителя. И даже наверняка, настоящая школа. Может, она в городе жила… Да и в нынешней жизни учат усердно, спасибо жене начпоезда.

Рядом со старым, замаранным исправлениями до нечитаемости письмом легло новое. Красивое, с ровными буквами, не пытающимися горбиться и таиться. Береника несколько раз погладила подушечками пальцев самые важные строчки, где указывалось на опыт дяди Миши и на его умение организовать работу. Ей показалось, что теперь строчки стали выглядеть притягательнее, на них взгляд задерживается сам.

– Хорошо я придумала, – похвалила себя Береника. – И дед именно так бы хотел написать. Он правду любит, просто осерчал. Надо было мне самой табак ему отдать, а так – у Короля из рук взял и снова нашел повод для обиды.

Вписанными внизу строчками, последними, девочка гордилась особенно.

«Один я себя не жалею ради блага страны. Готов с любым начальником работать, даже и худшим, лишь бы делу в пользу шло. Иные же боятся отеческой опеки нашего Михаила Семеновича лишиться, посему молчат и тем в могилу его сгоняют, как разбойники».

Дед однажды сказал именно эти слова, и она запомнила. Памятливость ее очень кстати нынче пришлась.

Потренировавшись на обороте старого листочка, Береника поставила дедову подпись на новом. Внесла сегодняшнюю дату – а вдруг маг проверит? Нельзя лгать о времени составления бумаги, это выявляется сразу. Оттого ей и приходилось за деда составлять отчеты. Одну лишь незнакомую руку маг от искомой не отличит без дополнительных образцов писем, а вот время любой из них крепко чует, это всем ведомо. Подсохшее письмо девочка сложила точно так, как было сложено предыдущее. Сунула в конверт, повозилась, восстанавливая печать. На мгновение взвесила итог двух с лишним часов труда на ладони и зажмурилась от удовольствия. Хорошее письмо, теплое. Полезное. Правда, в душе скребется новая странная тревога. Король не раз повторял, что нельзя толкнуть камень под горку и надеяться, что он не увлечет с собой еще несколько. И нельзя заранее понять, каков окажется итог их движения. Но сделанного уже не изменить, камень она толкнула сознательно и сильно. Даже голова ноет от напряжения.