Алмазная скрижаль - А. Веста
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Почему?
— Видишь ли… Эта штука довольно долго лежала в музее в Грозном. После бомбежки музей разграбили… Это оружие мне продал один старик, ему было нужно совсем немного, несколько тысяч долларов, чтобы выкупить у федералов своего младшего… Так вот, он объяснил про этот кинжал: хотя бы изредка он должен пробовать кровь неверных, а то потускнеет сталь… А я на мокруху с кинжалом не хожу…
— Да… история… Слушай, хозяин ласковый, если ножик мне не подошел, может, у тебя есть «погорячее», оттуда же, из «музея»… Я заплачу…
— Слушай, вали отсюда. Я этим не занимаюсь и тебе не советую. Хотя дальше Севера тебя все равно не пошлют.
— Ага… Понятно… Ну, чего ж. Прощевай. У тебя и вправду просто суперская коллекция. Как в кино побывал. А вот ножичек свой я тебе не отдам. Мне такой «спецназ» на… не нужен.
Каштелян был озлоблен и разочарован. Убил вечер на какого-то полудурка…
В глубине души Вадим был расстроен не меньше Каштеляна. Ни одной серьезной версии в голове не складывалось. Убийство из ревности отпадало. Такие холеные мачо никогда не идут на «преступления страсти». Ибо для страсти нужна отсрочка в исполнении желания, как это постоянно случалось в жизни самого Вадима Андреевича. А Каштелян, похоже, страсти свои удовлетворял без всяких помех…
Вадим Андреевич обитал в девятиметровой комнатке милицейского общежития, куда забивался обычно уже поздней ночью, пил чай или что-нибудь покрепче и проваливался в сон. Но в последние дни он почти не спал, плавил лбом оконное стекло, мучился, не находя ответа на самые главные вопросы следствия и жизни.
Он всегда уверенно нравился женщинам. Может быть, сухой хищной поджаростью и скрученными узлами мышц, может, красиво и крепко посаженной белокурой головой, он никогда не задумывался. Но Гликерии этого мало. Что он должен сделать, чтобы иметь право хотя бы позвонить ей? Начать новую жизнь? Бросить курить, благородно отвергать протянутую рюмку, по вечерам читать книги Заволокина, а по утрам бегать в скверике, в погоне за своим счастьем… А куда деть тоску одиноких ночей? Завести шкурястого щенка служебной породы, радостно писающего при виде хозяина и подбрасывающего вверх его линялые тапки?
Профессор и Лика жили в ином, «параллельном» мире, среди неведомых ему символов, межевых столбов, забытых имен. Такие люди узнают друг друга в толпе по выражению глаз, по одному лишь внятному знаку. Тайная армия. Братство без кровных уз. И ему на этот заповедный остров путь заказан.
Глава 4
Солдаты Армагеддона
Я вижу Белую Москву
Простоволосою гуленой,
Ее малиновые звоны
Родят чудовищ наяву.
Н. КлюевВ городе уже пахнет весной… Звонкий март, хрусткий от молодого ледка на лужицах, продернутый резким, солнечным сквознячком, гуляет нараспашку, как молодой повеса. Дымятся на солнце просыхающие тротуары, и девушки первыми почуяли весну, сбросили зимние коконы, дразнят лепестками одежд.
Серый гранит Главного управления удерживал в плену рвущуюся к солнцу и ветру душу Вадима Андреевича. Все то милое, доброе, домашнее, во что облекалась его душа, оставаясь наедине с природой, со своими воспоминаниями, отсекал он от себя, вернее, сбрасывал перед окованными латунью дверями Управления. Оставлял даже свою природную человечность, тягу к простому труду, жажду тепла и свежего воздуха. Так оставлял свои доспехи Ланселот, рыцарь короля Артура, у порога возлюбленной королевы. Но в отличие от влюбленного рыцаря Вадим Андреевич сразу глупел, грубел и уже не чувствовал себя любимым жизнью.
— Он что у вас, босиком гуляет, ногами пенсионеров душит! — гремел начальственный разнос.
Полковник Болдырь был строг с подчиненными и редко вдавался в объективные трудности следствия. Процент раскрываемости был его заветной и трепетно оберегаемой константой. Любое покушение на округлое совершенство цифр лишало его душевного равновесия.
— Мы проверяем цирковых работников, попадавших в поле зрения правоохранительных органов, мастеров карате и боевых искусств, пока без результатов, всю «психиатрию» перетрясли.
— Так надо агентуру напрячь!
— Уже напрягли. Пока ничего… Может, эти следы — случайность или шутка, черный юмор преступника.
Болдырь задохнулся от гнева. Под темной, туго натянутой кожей шевельнулись желваки. Сквозь прокуренные зубы он процедил:
— Всем вам натолкают «черного юмора», если опять продудите… Мне вчера замминистра звонил…
Он имел все основания быть недовольным подчиненными. Лентяи они все, жеребцы стоялые, и настоящей работы не нюхали. Болдырь с неприязнью и раздражением всмотрелся в лица подчиненных. Их молодость и пышущее здоровье дразнили его. Вот только один Костобоков, похоже, переживает…
— Исхаков, доложите о ваших фальшаках… — сказал полковник.
Исхаков вел дело о фальшивом антиквариате, который уже несколько месяцев «тормозила» таможня международного аэропорта. Вадим едва прислушивался к его докладу, думая о своем.
— Вэдем негласное наблюдение за «Марэсьевым». Похоже, вэсь мэталл движется через его подпольную мастерскую. — Вадим напрягся, что-то зацепило его внимание в гортанном голосе Исхакова:
— Агент Крыс сообщает, что Сабурова — связник, она хорошо знает нэмецкий и английский и напрямую общается с заказчиками иностранцами… В апреле приедет заказчик, возьмем всех скопом прямо в мастерской при передаче металла.
— Что еще за Крыс, может быть, Крыса? — буркнул Болдырь.
— Никак нет, «крыс» — это такой кынжал.
— Крис — это малайский нож, — уточнила Фирюза Байрамовна, присутствовавшая на совещании как главный эксперт-криминалист.
Заседание продолжалось. Полковник искоса посмотрел на Вадима Андреевича и забеспокоился. С его лучшим рыцарем творилось что-то неладное. Красный, взмокший, одной рукой тот растирал кадык, а другой пытался ослабить узел галстука, не сводя глаз с Исхакова.
— Что с вами, Костобоков, подавились? — раздраженно спросил Болдырь.
— Все в порядке, Иван Иванович… — прохрипел Вадим.
Лика… Если она виновна… Он представил себе подробности задержания: в комнату обыска до отказа набьются оперативники, ее тело общупают до последних уголков и под стрекот кинокамеры вывернут наизнанку. Этот обыск доводил до истерики и бывалых зечек-рецидивисток. Короткое следствие, суд, лагерь, где ее в первую же ночь изнасилуют озверевшие «коблихи». О, лучше бы ей умереть… Неужели он больше никогда не увидит Гликерию?
…Совещание закончилось. Вадим, уже вполне совладавший с собой, нагнал в дверях майора Исхакова.
— Салманыч, что это за крыса такая у тебя завелась? — спросил он как можно спокойнее и развязнее.
По неписаным законам перехватывать негласных помощников милиции, добровольных агентов-доносителей было делом последним, поэтому Салманович немного обиделся.
— Слушай, дарагой. Сам растил, сам учил, никому не отдам, лучшей агентурой делиться не собираюсь.
— Да нет, Челканушка, ты не так понял. Я хотел спросить, на чем ты его взял, поучиться у тебя желаю, абрек.
— А-а, тогда учись. Первый раз взял его на афере, упаковочная фирма «Пандора», кажется… Потом два раза ловил за сутенерство. Агентство «Сладкая сказка». Короче, «наша сказка — ваш конец». За этим Крысом много чего было; и малолетки, и детская проституция, и наркотиков немножко, сколько успели подкинуть. Так что мотать бы ему срок по полной… Он под нашей крышей коллекцию оружия держит.
* * *Без мыслей и чувств Вадим Андреевич трясся в вагоне метро. Зачем жить, ради чего? Он пошарил глазами по серым запертым лицам. Почему люди прячут глаза? Неужели они такие от бедности? Но ведь самое дорогое в жизни дается даром! Он вспомнил, как в его родной полунищей Кемже незнакомцу спешили заглянуть в лицо, поздороваться. «Проходящих-то, их Господь посылает: поди, спытай, говорит, как они в урочный час Ангела Пресветлого встретят. Со всяким, внучок, здороваться надь…» — и бабушка гладила его по голове «для памяти». Придавленные долгой зимой, пристылые, как формованные пельмени, люди в метро уже давно не ждали добрых ангелов.
Сверив адрес институтского общежития, Вадим зашагал через пустырь, к приземистому «бараку» о двух этажах. Чтобы не сойти с ума в этот вечер, он решил продолжить свое безнадежное расследование.
Общежитие готовили на снос, но кто-то еще обитал в его выстуженных руинах. Выбитые окна были заткнуты подушками, кое-где светились лампы. В закутке коменданта желтели списки прошлого года, и Вадим быстро нашел фамилию Реченко. Вместе с ним значились еще несколько студентов. Льва среди них не было.
Несколько минут он барабанил по фанерной двери, пока с нее не посыпалась белая вспузырившаяся краска. Похоже, косяк пытались рубить. Зарубка в виде буквы «Т» была глубокой и свежей, словно рубили небольшим топориком.