Сто страшных историй - Генри Лайон Олди

— Недалеко? Это хорошо. Покажешь мне её могилу.

Она затряслась, как в приступе лихорадки:

— Господин, я…

— Тебе нужно присмотреть за коптильней?

— Да, господин! Простите, господин!

Оказывается, гнева мужа — или свекрови в его теле — она всё-таки боится больше, чем меня. Недоглядит за тофу — гнев не заставит себя ждать.

— Это надолго?

— Нет, господин! Тофу почти готов.

— Я подожду. Ты помнишь, где похоронили Котонэ? Сможешь найти её могилу?

— Да, господин!

И решилась с самоубийственной отвагой:

— Может быть, вам лучше подождать в доме? Я быстро!

В дом я входить не стал. Поднялся на веранду, сложил зонт. Асами заглянула под крышку, уверилась, что тофу прокоптился в меру — и принялась выкладывать плотные благоухающие брикеты цвета старого меда на широкую доску. Насколько я знаю, после копчения тофу требуется остыть. Если кладбище и правда рядом — успеем обернуться туда-обратно. А там, глядишь, и Мэмору объявится.

Краем глаза я уловил движение рядом. Маленький Арэта тоже перебрался на веранду — и устроился рядом со мной, деловито сжимая в одном кулачке огрызок лепёшки, а в другом — давешнюю куклу.

Вот, кстати, и проверим.

— Ты дашь мне свою куклу, Арэта?

— Берите!

Мальчик с готовностью протянул мне деревяшку, завёрнутую в грубую ткань. На миг я растерялся: не ожидал, что он так легко отдаст своё сокровище. При ближайшем рассмотрении это оказался кусок древесного корня, лишь отдалённо напоминающий человечка. Там, где у куклы предполагалась голова, были неумело выковыряны три углубления: глаза и рот. Небось, сам Арэта и потрудился. Правый глаз получился больше левого. Во рту застряла сухая хлебная крошка.

Из одежды на кукле была ветхая тряпочка.

Я покосился на мальчишку. Нет, он не следил за мной с нетерпением. Не ждал, приплясывая, когда же ему вернут вожделенную куклу. Каори вела себя иначе: «Вы принесли мою куклу?!»

И ещё:

«Носилась с ней, под одежду прятала. Не тронь, не попроси — сразу в рёв».

— Ты сам её сделал?

— Ага!

— Отлично получилось. Ты не против, если я заберу твою куклу? Я хочу показать её одному мудрому человеку. Он такими вещами очень интересуется. Я потом верну, не сомневайся!

— Да берите насовсем! — беззаботно махнул рукой Арэта, явно кому-то подражая. — Она всё равно не ест. Я себе другую бабушку сделаю. Лучше!

— Спасибо. А тебе разве не жалко?

— Жалко, — Арэта насупился, потер кулачком замурзанную щёку. — Бабушку жалко. Холодная, не ест…

— Бабушку — это понятно. А куклу?

— Чего её жалеть? Я таких сколько угодно наделаю! Берите.

Неловко вышло. Надо бы подарить что-нибудь мальчику в ответ, жаль, ничего подходящего с собой нет. Я-то думал, он в куклу обеими руками вцепится, а он: «Берите насовсем…»

Уже понимая, что в деревяшке нет ничего особенного, что вся связь с делом о кукле-талисмане пошла прахом, я бережно спрятал куклу в рукав кимоно. Показывать её святому Иссэну, как я поначалу собирался, не было никакого смысла. Но не менять же на ходу собственное решение? Вернуть подарок мальчику? Это было бы оскорбительно для него и унизительно для меня.

— …Господин! Я закончила. Идёмте, я вас отведу.

И сыну:

— Сиди дома, Арэта, со двора никуда не выходи. Понял меня?

— Да, мама.

В углу двора ожил Широно, заставив Асами охнуть от неожиданности.

3

Не по закону!

Когда мы подошли к кладбищу, с лилиями стало всё ясно.

Три Лилии? Тридцать три, триста тридцать три… В весеннюю слякотную теплынь на кладбище выпал снег. Белый траурный цвет был здесь более чем уместен. Мне казалось, что для лилий ещё рановато, но тут они цвели вовсю. Густой сладковатый аромат с прячущимися в нём бальзамическими нотками мешался с запахами дождя и сырой земли. Эта смесь ударяла в голову не хуже крепкого саке.

Меня даже повело в сторону, к краю дорожки, и я с трудом выровнял шаг.

Дождь шелестел по моему зонту, шляпам Широно и Асами, листьям и цветам. В каждом случае шелест был разный, его оттенки складывались в мелодию покоя и умиротворения. Удивительное дело, но здесь, в обители скорби, уныние, нависшее над Акаямой, без боя уступало место иному настроению. Во владениях смерти — свои правила, отличные от правил мира живых.

Сейчас я был даже рад этому.

Раскрывшиеся венчики лилий с желтоватыми сердцевинами, покрытые слезинками дождя, походили на высыпавших на сушу бледных морских звёзд. Некстати вспомнилась хиганбана, чей запах вёл жертв в сети мстительного духа, а в итоге к гибели. Хиганбана ведь тоже лилия, только паучья. Кладбищенский цветок. Но нет, багровых цветов с длинными «ресницами», зловещих и прекрасных, нигде видно не было.

Я тихо порадовался ещё раз.

— Пришли, господин. Вот её могила.

От входа мы успели отойти всего ничего — и сотни шагов не наберётся. Сбрызнутые небесной влагой белые погребальные покровы остались позади, воздух почти очистился от тяжелого аромата. Обычная мокрая земля, сочная зелень травы.

Надгробия.

Здесь хоронили людей скромного достатка. Никакой роскоши, каменных оград, величественных надгробий. Плиты, невысокие столбики из камня или дерева с вырезанными на них отрывками из молитв и святых сутр. Таблички с посмертными именами. Кое-где — старые кладбищенские фонари. Из-под покрывавшего их мха проглядывал серый выщербленный камень.

Могила Котонэ выглядела свежей, что и неудивительно: всего месяц прошёл. Холмик, плита. Столбик мне по колено. А что ещё я ожидал увидеть?

Почему мне кажется, что чего-то не хватает?

— Когда она утонула?

Я в упор посмотрел на Асами. Женщина мгновенно потупилась. Хорошо хоть, на колени не упала.

— Месяц назад, — произнесла Асами едва слышно.

Слова горшечника подтверждались.

— Её похоронили как положено?

— Да, господин.

— Священник? Молитвы? Похоронный обряд?

— Да, господин. Священник прочел молитвы, провёл обряд. Мой муж плакал.

Я снова уставился на могилу — будто надеялся, что из-под земли прозвучит ответ: чего именно здесь не хватает? Духи способны говорить с живыми (способны, я знаю!), но тут нет никого, кто мог бы мне ответить. Под холмиком покоится безмолвный и бездушный прах, а дух Котонэ пребывает в теле её сына.

Я огляделся по сторонам. Приметил в отдалении за деревьями небольшой храм, какие есть почти при каждом кладбище. Разглядел загнутые коньки крыши цвета мокрой глины, ступени, ведущие ко входу. Со стороны храма, пробиваясь сквозь ровный гул дождя, долетало журчание ручья.

Ну, храм, ну ручей. Чем мне это поможет?

Я в третий раз глянул на могилу. Постоял, пытаясь поймать за хвост ускользающую мысль. Не поймал.

— Я увидел всё, что хотел. Возвращаемся.

Вертлявая мысль, едва я перестал её ловить, сама явилась ко мне, когда мы вернулись к