Кладбище сердца - Роджер Желязны

— Нет. Я женщина, я не могла отказаться от последнего Бала — последнего в году, и вообще последнего, — с твоим подарком на пальце, зная, что все окружающие в глубине души завидуют нам — нашей смелости, если больше нечему,

— а может быть, нашему счастью!

— О'кей, — согласился он, — я выпью за это… за тебя, во всяком случае! — Он осушил бокал. Не было камина, куда его можно бросить, и как ни нравился Муру этот жест, пришлось поставить бокал на стол.

— Потанцуем? Я слышу музыку.

— Не сейчас. Давай пока просто посидим, есть что выпить.

— Хорошо.

Когда все часы Лондона били одиннадцать, Леота пожелала узнать, где Юнгер.

— Он ушел сразу после обеда, — сказала ей стройная девушка с пурпурными волосами. — Наверное, желудок… — она пожала плечами, — или пошел взглянуть на «Глобус».

Леота нахмурилась и взяла себе еще бокал.

Потом они танцевали. Мур не замечал ни зала, через который они двигались в танце, ни других танцующих. Все они были безликими персонажами в книге, которую он уже отложил. Только танец был реален — и женщина, с которой он танцевал.

Время — это трение, решил он, разжигающее огонь в глазах. Я получил все, чего хотел, и по-прежнему хочу еще больше. Я это преодолею.

Зал был окружен зеркалами. Сотни Элвинов Муров танцевали с сотнями Леот (урожденных Мейсон). Они танцевали на всех своих Балах за последние семьдесят с чем-то лет — от лыжных курортов Тибета до подводного Сундучка Дэви Джонса, от новогоднего приема на орбитальном спутнике до плавучего Дворца Канаями, от Дня Всех Святых в карлсбадских пещерах до майских праздников в Дельфах — они танцевали всюду, и сегодня был их последний бал. «Доброй ночи, леди…»

Она положила голову ему на плечо и молчала, ее дыхание касалось его шеи.

— Доброй ночи, доброй ночи, доброй ночи, — слышал он собственный голос, и они покинули Бал с полуночными колоколами, рано, рано, и Рождество настало, когда они сели в прыгомобиль и сказали шоферу Круга, что возвращаются.

Они прошли мимо стратолайнера к «Стреле», которая их привезла, прошли по пушистому снежку, укрывшему землю, и взошли на трап.

— Не хотите ли убавить яркость освещения? Или предпочитаете поярче? — спросил голос над ухом, когда Лондон с его часами и Тауэром остался внизу.

— Убавь.

— Не хотите ли чего-нибудь перекусить? Или чего-нибудь выпить?

— Нет.

— Нет.

— Не нужно ли прочитать вам статью на любую интересующую вас тему? — Пауза. — Или беллетристику? — Пауза. — Или поэзию? — Пауза. — Не хотите ли просмотреть каталог? — Пауза. — Или, может быть, включить для вас музыку?

— Музыку, — сказала она. — Тихую, чтобы не отвлекала.

Минут через десять полусонный Мур услышал голос:

С рукоятью из пламени, наш хрупкий клинок-талисман вонзается в тьму под Полярной звезды комментарий колючий, срезая острые шипы помилованной преисподней, расплескивая свет, который во тьме не светит.

Узоры песни, вплетенные в жалящий полет, зачищены и выскоблены подстать идиотской теме.

Здесь, в освобожденном хаосе, взвиваясь над кочующей логикой, формы черной записи ложатся черным трафаретом на огонь.

— Выключи, — сказал Мур. — Тебя не просили читать!

— Я не читаю, — произнес голос. — Я сочиняю.

— Что?!

Окончательно проснувшийся Мур повернулся на голос, и кресло сразу поменяло форму, пристраиваясь к нему. Над изголовьем пары кресел, следующей сзади за ними, торчала пара ступней.

— Юнгер?

— Нет, Санта-Клаус. Ха! Ха!

— Что вы тут делаете, возвращаясь так рано?

— Вы только что ответили на ваш вопрос, разве нет?

Мур фыркнул и откинулся в кресле. Рядом тихо посапывала Леота, превратившая кресло в кровать.

Он закрыл глаза, но, помня о присутствии посторонних, никак не мог вернуться к прежней сонливой расслабленности. Послышался вздох, приближающиеся шаркающие шаги. Мур не открывал глаза, надеясь, что Юнгер отвалит и отправится спать. Но тот поступил иначе.

В салоне неожиданно взорвался его мощный баритон:

— Был я в Сент-Джеймсской больни-и-це, с милою ездил прости-ить-ся, — ревел Юнгер. — На белом столе лежала она, чиста, далека, холодна…

Мур выбросил левую руку, целя барду в живот. Цель была обширна, но удар был слишком медленным. Юнгер перехватил и отвел кулак, расхохотавшись.

Леота встрепенулась и поднялась.

— Что вы тут делаете? — спросила она.

— Сочиняю… самого себя. — Поэт подумал и добавил:

— Поздравляю со светлым праздником Рождества!

— Пошел к черту, — ответил Мур.

— Поздравляю вас по случаю бракосочетания, мистер Мур.

— Спасибо.

— А почему меня не пригласили?

— Это была краткая церемония.

Юнгер повернулся.

— Это правда, Леота? Такого старого собрата по оружию, как я, не пригласили только потому, что было недостаточно пышно для моего утонченного вкуса?

Она кивнула, полностью вернувшись ото сна.

Юнгер хлопнул себя по лбу:

— О, я уязвлен!

— А не пойти ли вам на прежнее место? — предложил Мур. — Здесь наливают бесплатно.

— Я не могу присутствовать на полуночной мессе нетрезвым!

У Мура снова сжались кулаки.

— У тебя есть шанс попасть на лежачую мессу для покойников.

— Вы, видимо, намекаете, что хотите остаться одни? Понял.

Он побрел в конец салона, и вскоре оттуда послышался храп.

— Надеюсь, мы его видим в последний раз, — сказала Леота.

— Почему? Всего лишь безвредный пьянчужка.

— Нет. Он нас ненавидит — за то, что мы счастливы, а он нет.

— По-моему, он счастливее всего, когда несчастен, — улыбнулся Мур, — и когда температура понижается. Он любит свой холодильник, потому что холодный сон похож на маленькую смерть. Он как-то сказал: «Член Круга умирает каждый день. Поэтому мне нравится быть членом Круга».

— А ты уверена, что дальнейший сон не опасен? — спросил он внезапно.

— Никакого риска.

Прямо под ними, в стратосферном холоде Время уносилось назад. Рождество опять стояло в прихожей, и скорость стратоплана вытесняла его все дальше, за дверь, за порог, и за пределы их мира — мира Элвина, Леоты и Юнгера, — чтобы на Бермудах вновь высадить их на пороге сочельника.

В салоне «Стрелы», несущейся навстречу Времени, Мур вспоминал давний новогодний бал, вспоминал свои прошлые желания и представлял, что они сидят рядом с ним; вспоминал все прошлые балы и представлял все те, на которых его не будет; вспоминал работу, к которой ему уже не вернуться, и что связь времен действительно распалась, и он не смог ее восстановить; вспоминал свою старую квартиру, где с тех пор ни разу не был, и старых друзей, включая Диану Деметриос, теперь уже умершую или одряхлевшую, и представлял вполне отчетливо, что вне Круга, от которого он отказался, не знает ни одной живой души, кроме женщины в соседнем кресле. Только Вэйн Юнгер не имел возраста, потому что служил вечности. Дай ему месяц-другой — и Юнгер откроет бар, соберет собственный кружок отверженных, и будет играть в свой личный ренессанс — если он решит когда-нибудь выйти из Круга.