Некромант. Такая работа - Сергей Демьянов

Потому что тут было отчего занервничать.

Все здесь сияло. Темно-красный болезненный свет сочился из-под обоев в желтый цветочек, как кровь из-под сорванных ногтей. Шестнадцатиметровая комната пропахла болью и ужасом. Гигантская мясорубка? Не совсем так. Те пятеро, что навсегда остались в этой недавно отремонтированной квартире, умирали медленно. Так, чтобы успеть в полной мере прочувствовать вкус своей смерти.

Повсюду темнели уродливые коричневые пятна, следы брызг и потеков. Ими были покрыты стены, пол, белый раскладной диван без чехла и корешки книг в полках, поставленных друг на друга. В углу валялся сломанный стул.

Я сглотнул, задержал дыхание и уставился в темное окно.

На подоконнике стояла маленькая белая чашка. Рядом с ней на бумажной салфетке лежало два кусочка сахара. Кто-то собирался пить чай.

— Шторы сняли, — пояснил Селиверстов. — Хочешь посмотреть?

Я покачал головой, потоптался, выбирая место почище и сел на пол, скрестив ноги. Обычно не слишком-то удобно садиться на скрещенные ноги, если ты обут в грязные уличные кроссовки. Но не тогда, когда на тебе кожаные штаны, толстые, непромокаемые, которые не нужно стирать, посадив пятно. Можно просто снегом оттереть, хуже они от этого выглядеть не станут.

Вам никогда не снилось, что за вами гонится чудовище? В таком сне нет никого, кроме вас, и все двери закрыты. Негде спрятаться, и преследователь всегда намного быстрее, чем вы. Разум говорит вам — бегите, но все, что вы на самом деле можете, — это остановиться и развернуться навстречу своей смерти. Это почти невозможно сделать, если вы полагаете, что не спите. Единственный выход никогда не бывает легким. А очень жаль.

Потому что именно им я и собирался сейчас воспользоваться.

— Прикрой дверь, — попросил я.

— У тебя лицо зеленое, — сказал Олег. — Не хочешь выйти на воздух?

Я, наверное, ничего так не хотел в жизни, как выйти из этой квартиры, чтобы кто-нибудь занялся всем этим вместо меня. Только вот свалить это мне было не на кого. И я совсем не был уверен, что смогу заставить себя зайти обратно, постояв немного на улице. Я знал, что здесь плохо, еще не войдя в подъезд. Но даже не представлял, что настолько плохо вообще бывает.

— Все нормально, — сказал я. — Просто присмотри за мной, ладно? При хорошем раскладе я посижу тут тихонько минут десять, а потом смогу сказать тебе что-нибудь дельное. Тебе нужно только закрыть входную дверь и постоять рядом со мной. И не трогай меня, пока все нормально. Идет?

Олег кивнул мне с таким видом, словно у него был собственный план на тот случай, если что-нибудь пойдет не так. Честно говоря, у него всегда есть собственный план, даже если речь идет о наступлении конца света. Я на его помощь не очень-то рассчитывал, но мне было приятно знать, что он не запаникует, если я начну биться в корчах.

Я выдохнул, осторожно коснулся паркета ладонями, и меня тут же накрыло по самую макушку. Даже коньяк не помог.

Кровь — идеальный носитель. Ни на одну болванку нельзя записать столько информации, сколько запросто влезает в размазанную по полу каплю крови. Пол, возраст, физическое состояние, набор эмоций, коллекция якорьков — вещи, лица, запахи. Обрывки внутренних правил, цветные ролики воспоминаний, нити мотиваций, приказов и принципов. Последнее испытанное чувство, самое свежее воспоминание всегда лежит сверху, и добраться до него несложно. На подсознательном уровне такие записи могут считывать почти все. Для этого даже не нужно чувствовать, что здесь пахнет кровью. От остроты вашего обоняния такие вещи не зависят. Я знаю многих людей, которые наверняка почувствуют что-то необычное, скажем, на месте давней аварии. Но если не сказать им, что именно здесь произошло, разум быстренько отфильтрует из потока восприятия те сигналы, на которые человек обычно не обращает внимания.

Мало кто способен, вовремя осознать, что за странное ощущение возникло вдруг где-то в области солнечного сплетения и теперь поднимается к горлу. Это и к лучшему. В большинстве случаев неведение — благо. В том, чтобы регулярно впускать в себя чужие эмоции, нет ничего приятного. Я дорого бы заплатил за возможность снова стать «глухарем» и спокойно работать в одном из многочисленных чистеньких московских офисов. Кем угодно, хоть менеджером низшего звена. Худшее, что там могут сделать со мной, это навесить штрафов за опоздание на работу.

Иногда умирать больно, это правда. Но это не главное.

Ни один начальник никогда не заставит меня бояться так, как боится своего неизбежного будущего большинство умирающих. Я знаю, о чем говорю.

Я покачнулся, и комната поплыла у меня перед глазами. Кровь на обоях из коричневой сделалась сначала темно-красной, а потом алой, глянцевой, словно пьяный шабашник ухнул об стену банку с краской. Резко запахло кровью, спиртом и дерьмом. К горлу подкатило, и я прикусил губу. Подушечки пальцев мгновенно онемели, в ушах застучало, и дышать стало тяжело, как в бане.

Я слышал, как топчется и беспокоится позади меня Селиверстов. Будь я на его месте, тоже бы беспокоился. Никому не нравится быть ответственным лицом в ситуации, когда ты не понимаешь, что происходит, и не способен никоим образом повлиять на результат. Но он молчал, и за это я был ему благодарен. Любая ерунда может на хрен сбить мне рабочий настрой. Много лет мне внушали, что это всего лишь недостаток дисциплины, легко исправимый с помощью дрессуры. Оказалось — вранье.

Причина моего рассеянного внимания крылась не в характере, а в физиологии. В основе множества популярных психологических теорий лежит простое утверждение: люди — разные. Та, верным адептом которой являюсь я, относит каждого человека к одной из двух больших групп.

Есть «люди камня» — те, кто упорно идет к своей цели, не видя препятствий перед собой и не отвлекаясь на посторонние вещи. Из них получаются серьезные бизнесмены, солидные политики и топ-менеджеры. Это те, кто привязан к материальному миру так крепко, что никаких иных пластов бытия для них попросту не существует. И есть «люди пера». Такие, как я. Из них получаются отличные хилеры, шаманы, медиумы, запойные алкаши, писатели, актеры и психи.

Я довольно-таки паршивый медиум и, кроме того, кинестетик, а это здорово усложняет дело. Попробуйте рассказать кому-нибудь о том, что вы видели, если вы это не столько видели, сколько ощущали, обоняли и пробовали на вкус. Вот только никого получше под рукой не оказалось. Впрочем, за неимением гербовой бумаги вполне можно писать на туалетной.

Слабый свет уличного фонаря просачивался в щель между шторами. Тяжелые, добротные, очень плотные куски красной в белых ромашках ткани. Их задернули, прежде чем загнать в эту комнату людей, но задернули недостаточно аккуратно. Не думаю, что кто-то с улицы мог бы подсмотреть за тем, что творилось в однокомнатной квартире на втором этаже элитного жилого комплекса, но мне света было достаточно. Может быть, даже слишком много. Иногда бывает так, что видеть все, что тебе показывают, совсем не хочется, но в моем кинотеатре нет возможности выбрать фильм или почитать аннотацию к нему. И, что самое поганое, никогда не выходит зажмуриться в особо неприятные моменты. Или ты смотришь все, или не идешь на это кино. И тогда никто не узнает, о чем оно было и какие актеры снимались в главных ролях.

Я сидел на тонком тряпичном половичке лицом к открытому гардеробу, и под ладонями у меня хлюпало. Я не стал опускать взгляд, чтобы увидеть, что такое здесь пролили.

Я знал.

Общий объем крови в организме взрослого человека составляет от четырех до шести литров. Ни одна известная мне нежить не способна выпить столько в одиночку. Среди немертвых нередко встречаются стайные твари, но большинство из них не рискнет высунуться в людное место. Гули, упыри, мавки и «мертвые гости» — четха, чьи гнезда в последние шесть или семь лет стали часто встречаться в заброшенных промзонах вокруг Москвы, опасны, но трусливы и не слишком умны. Такая стая вполне способна зажрать поддатого прохожего, если тому не повезет наткнуться на место их обитания. Правда, никаких следов после их пиршества обычно не остается. У безмозглой нежити отличный аппетит и луженый желудок, способный переварить даже подошвы ботинок. Их жертвы числятся пропавшими без вести.

Устроить бойню — вполне в их духе.

Вот только никаких признаков жора я не видел. Никаких других причин находиться здесь у нежити быть не могло. Во всяком случае, я не мог придумать ни одной такой причины. Паршиво.

В коридоре кто-то кричал. Истошно. Захлебываясь слезами. Подхрипывая, точно устал орать, но не умолкая. В этом крике не было ни надежды, ни мольбы о помощи — одна безнадежная жуть. Так кричат не потому, что кто-то может услышать и спасти тебя, а потому, что не кричать невозможно.