Вторжение - Василий Соколов

Все добродетели, о каких не раз говорили и подруги, и отец, были налицо, и Наталья жила покойно, однообразно, привычно и тихо: жила, давно уже не сравнивая мужа с кем-либо из мужчин, почти не обращая на них внимания.

Но, удивительно, сразу пришелся ей по душе Завьялов, сразу взволновали его мягкий голос, его улыбка, когда светится и преображается все лицо.

Против своей воли стала думать о нем все чаще и чаще. И вдруг сегодня такая страшная мысль: идти бы и идти с ним рядом, ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь... И ей стало жутко, что такая мысль пришла не о муже, а о другом, о ком совсем не следует так думать...

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

На полянке, за военным городком, бойцы расчищали снег. Трудились целый день, лишь с коротким перерывом на обед, и не видели конца этой работе; раскисший снег чавкал под ногами, а с неба, как из дырявого мешка, валили мокрые хлопья.

Подле кучи снега грохнули на землю, разбрызгивая жижу, носилки. Послышался сердитый голос:

- Таскаешь зазря с места на место. И какой черт послал нас сюда? В наказание, что ли?

Другой ответил насмешливо:

- Робыть надо швыдко! А то бачу...

- Разговорчики отставить! - прервал не то в шутку, не то всерьез Алексей Костров, назначенный старшим команды.

Все приумолкли, но оттого, что голоса стихли, работалось не легче. Предстояло сгрести этот рыхлый снег в кучи, потом перетаскать на край поляны, а плац посыпать песком... Но уж слишком медленно продвигается дело - такая дьявольская непогодь. Сверху бьет в глаза снег, снизу - под ноги - тоже поддувает снег, мокрый и черный. Иногда кажется - ничего бы не пожалел, только бы избавиться от всего этого. И что за погода в этой Белоруссии! Весь день, с утра и до вечера, падает снег, будто совсем прохудилось небо, а набрякшие гнилой сыростью облака ползут так низко, что задевают крыши домов.

- Перекур, братцы! - объявляет наконец Костров.

Блаженная минута! Бойцы расселись на носилки, на щиты, которыми сгребали снег, а иные прямо на мокрые, рыже-грязные сугробы. И удивительно - такова, видно, закваска солдатская! - еще не остыли разгоряченные потные лица, тупо поламывают от работы спины, а уже пошли по рукам кисеты, вьется дымок цигарок, бойцы рассказывают всякие небылицы, подтрунивают друг над другом.

Сидят кучно, и только Степан Бусыгин стоит, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Удивительный человек! Если в походе или на ученьях выпадает минута роздыха, он никогда не присядет, не пожалуется на усталость. Вот и теперь: стоит как на часах.

- Бусыгин, а Бусыгин? - окликает его кто-то.

- Чего?

- Присядь. В ногах правды нету.

- Ноги и кормят и поят, - отвечает он серьезно.

- Ну, а расскажи, как ты склепку делаешь! - пряча усмешку, спрашивает остряк. - Все-таки завидую тебе...

- Чего там завидовать, - вмешивается другой. - На турнике он преимуществом не пользуется. Даже, наоборот, одни неприятности терпит.

- Как же так? Выше высокого - и не берет?

- Пусть сам признается, ему виднее...

Бусыгин понимает, что его разыгрывают, но нисколько не обижается, а, напротив, гордится, что про него идет такая молва, и принимается рассказывать.

- Приходится терпеть бедствия, - говорит он простуженным басом. Сами посудите. Если маленькому нужно согнуться в две погибели, то мне - в три, не меньше. Вот и попробуй закинуть носки к перекладине, когда делаешь склепку... Для меня это чистое мученье.

- В таком случае, тебя спасать надо, - сочувствует остряк.

- Попробуй! - крякает от удовольствия Бусыгин. - Вчера, когда я складывался в эти самые погибели, старшина для страховки возле турника целое отделение поставил.

- И удержали?

- Куда там, падать зачал - разбежались все!

- Дывлюсь, яка матка его уродила, - трясясь от смеха, говорит Микола Штанько. - Пойдем, братка, ко мне на Вкраину.

- А чего у тебя делать?

- Горилку будемо пить, - отвечает Штанько, - да поженимо тебя.

- Брось заманивать горилкой да бабами, - вмешался остряк. - Сам-то небось маху дал...

- Якого такого маху?

- Такого. Дернуло тебя жениться раньше сроку.

- Батька поторопил.

- Э-э, знаем. А теперь вот ты служишь, снег копаешь, дрожишь тут, как цуцик, а ее кто-нибудь за цицки щупает...

- Женки, они разные бывают. Иную пока греешь - верность блюдет, а как отлучился - к другому под бочок лезет.

Алексей Костров чуть не выронил лопату, на которую опирался. Слова эти, как ножом, резанули его, и он беспокойно посмотрел на товарищей, которые покатывались со смеху. Если бы темнота позволила в эту минуту увидеть его лицо, нетрудно было бы прочесть на нем: "А? Вы о ком это? Про мою Наталку?.." - и Алексей, может, сразу бы, совсем не задумываясь, ответил: "Нет, нет, она совсем не такая, как вы думаете!" Но сейчас Костров сидел насупленный и молчаливый: "А писем-то нет!.."

Молодые люди по природе чувствительны: обогрей сердце, приласкай, и оно будет податливее воска, но едва потревожишь, как сделается тверже камня. Нечто подобное испытывал теперь и Алексей, который мысленно перенесся в родную Ивановку...

"Уже вечереет, - думал он. - Что сейчас делает Наталка? Пришла из медпункта и сидит дома... Ну, конечно. Сидит, наверное, пригорюнясь, у окна и думает... Но почему от нее писем давно нет? Может, занята по дому. Отписывал Игнат, что собираются избу перегородить, одну половину отдать ему с Натальей. Значит, ждут... Но все-таки могла бы урвать час для письма. А может, настроения нет?.. Не любит она без настроения писать. Чудная! Могла бы и сняться, карточку прислать... Ведь сколько времени не виделись. Эх, солдатская житуха!"

Алексей был так погружен в думы, что не услышал, как кто-то подошел к нему сзади, и хриповатым голосом заметил:

- Так-так... Отдыхаем, значит? Не ударим в грязь лицом... Старшего ко мне!

Костров вскочил, устремив глаза на подошедшего, и сразу узнал заместителя командира дивизии полковника Гнездилова, которого не раз видел на строевых занятиях и в штурмовом городке. По привычке Алексей одернул шинель, поправил шапку-ушанку со свалявшимся искусственным мехом и зычно начал:

- Товарищ полковник! Докладывает сержант Костров. Вверенная мне группа выполняет... - и запнулся, видя, как полковник махнул рукой, давая понять, мол, и без того видно, чем занимается вверенная тебе группа...

Не дослушав рапорта, полковник зашагал по плацу, а сзади, в смятении, непривычно мелкими шажками семенил Алексей Костров. По натуре Костров был не робкого десятка, а теперь весь как-то обмяк, принужденно сдерживал дыхание, боясь кашлянуть. В дивизии знали полковника Гнездилова как человека крутого, и поэтому многие откровенно побаивались его, старались не попадаться на глаза. Полковник был роста низкого, но тучный и широкий в груди; его крупное лицо с резко выдающимся подбородком вроде бы сходило на нет на покатом лбу; голова у него была маленькая, лысеющая, Гнездилову шел шестой десяток, но, наверное, как и все военные, к тому же строевики, он был не по летам бодр, аккуратно подтянут и с легким проворством шагал сейчас по рыхлому глубокому снегу.