Сперматозоиды - Мара Винтер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Только без биты, третьих, четвёртых и прочего, ладно? Я не хочу. – Сон, это сон. Мне с раннего детства, лет с пяти, снились сны эротического содержания. Голые люди в движении, часто – на публике. Бывало, что просыпалась, либо кончив, либо чуть-чуть не успев. Приходилось завершать рукой. Тогда было страшно, потому что непонятно, что, к чему и зачем. Сейчас почти так же.
– Ясное дело, – отзывается мой кошмар, – сегодня ты моя.
Змея превращается в водопроводную трубу и, переполненная, взрывается. Меня накрывает с головой. Вспоминаются слова Андрея: "Как думаешь, кто его тут держит?" Он ведь и не делал ничего. Он подождал. Я думаю: "Выебет и свалит". Я сужу по себе: "Интерес пропадёт на следующий день". Я подвожу итог: "Это пиздец". Я разворачиваюсь и возвращаюсь в зал. Сердце колотится.
– Андрюх, – зову в пустоту. Андрей тактично читает книгу на кухне. Или делает вид, что читает, устремив на бумагу прямоугольники стёкол. Серьёзный, голова бритая, в ухе – серьга. Ботан-цыганёнок, сидит, с мышцей под мышкой. В белой футболке и широких штанах. Он, в отличие от нас, дома. Чай нетронут. Выпиваю свою кружку залпом, как шот (действительно, сушит), заодно вторую, тоже залпом. Андрей с интересом наблюдает за моим чаепитием. – Мы поехали.
– Все мы немного поехавшие, – отвечает без удивления. – Надо что-нибудь? – Участливо спрашивает. У него всё есть. В комнате, где часто кричат. Щёки горят. У меня – и горят. Теперь удивление есть.
– Надо, чтобы Лида не узнала. Фу, блин, – отворачиваюсь, – самой стрёмно. – Мама не осудила бы. У нее кого только не было, и женатые, и гулящие, и с жёнами она дружила, и любовниц премировала. Мамины моральные устои умещались во фразе "Всё можно, если осторожно". Ни ей, ни Лиде, я ничего, про свои детсадовские экзерсисы, не рассказывала. Говорить со мной на половую тему в том возрасте маме и в голову не могло прийти: слишком рано. Теперь – слишком поздно.
– Не вздумай себя винить, – заявляет Андрей. – Твоя сестра сама знала, с кем связывается. – Договорить он не успевает. Венц выходит с балкона, позвонив всюду, куда собирался. Мама бы, мама бы… Маму бы. У меня потеют ладони. Пульс шкалит.
– Мне надо еще покурить, – оборачиваюсь на балкон. Там водник.
– Нет, – говорит Венц, моментально поняв, о чём я, – курить тебе не надо. – Андрей переводит взгляд с меня на него и обратно. – Сейчас нас заберут. Пошли. – Подчиняться голосу? На меня это не похоже. Это не я. Ребят, вы потеряли своего идеолога.
– Не теряйся, Жек, – подбадривает верный товарищ, – на связи. – Меня он обнимает. К нему от низов – молчание. С Венцем прощается за руку. К Венцу от низов – рык. Там уже не змея. Там что-то крупное и хищное. Я сажусь на танкетку, шнуровать кроссы, и слышу, или мне кажется, что я слышу, два слова. От моего друга – моему недугу. Он говорит: "Целой верни". Без просьбы. Ему до лампочки, с кем и как я уезжаю, лишь бы обратно, здоровая, приехала. Он давно меня знает. С детства. А моё детство, помимо того, что отмечено гиперсексуальностью, заложило во мне склонность к промискуитету. Я хотела всех. Трогать, раздевать, причинять боль. Хотела, чтобы меня трогали, раздевали, причиняли мне боль. Я, что хотела, делала. Со мной, что хотела – нет. Хотела я всех, без разбора, мать, сестра, отчимы (одного из них, сухощавого брюнета, я случайно застукала в душе, с немаленьким таким пенисом), знакомые мальчики, девочки, мамины друзья обоих полов. Люди в целом. Я представляла себе, как заставляю маленьких человечков совокупляться, заставляю, ломая их волю. Как именно это делается, мне объяснили картинки из найденного во дворе, под кустом, порножурнала. Что внутри, то и снаружи. Мыслишь – видишь, видишь – мыслишь. Так и нашла. Плачу и дрочу, как пел Стрыкало, только тогда было не смешно. Связь секса с деторождением, кстати, образовалась позднее. Кажется, Андрей про сперматозоиды мне и объяснил. В результате – групповухи в голове: "Вас много, а я одна, и даже вас всех, мне одной, будет мало", – табу извне: "Убери оттуда руки, это некрасиво, ты же девочка, какой позор", – и, после всего, вуаля: перед вами мастер рукоблудия. Руки у мастера трясутся.
Выходим по одному, друг друга не касаясь. И, уже в дверях, я спрашиваю себя: “Почему ты так легко поверила истории Венца? Почему не говорить Лиде? Ей он что-то другое сказал?” Спрашиваю, но на попятную идти поздно. Возле лифта он берёт меня за руку.
Глава III. Все герои моего внутреннего порно говорят твоим голосом
Die Liebe ist ein wildes Tier
Sie beisst und kratzt und tritt nach mir
Hält mich mit tausend Armen fest
Zerrt mich in ihr Liebesnest
Rammstein – Amour
Рука у него красивая, жилистая, пальцы длинные, ногти ровнее, чем мои. Чувствую себя ребёнком, которого поймал педофил. Ебёнком, который поймал педофила. И тащит в лес, на полянку. Чтобы сжечь. Доезжаем мы быстро, на заднем сиденье. Сначала я сажусь максимально далеко. Он придвигается сам, устраивается по центру, расставив длинные ноги, и приближает меня, обняв за плечо. Смотрю искоса: полумрак, контуры. Наушники висят у него на шее. Включает музыку с телефона, передаёт мне проводок. Так я нервничаю меньше. Вкус у него тяжёлый, рука тоже. Удерживая меня одной рукой, второй обхватывает горло, пережимает вены с боков. Поднимает брови: можно? Я моргаю, слегка кивнув. Удовольствие от удушья называется “асфиксия”. Главное – не давить по центру. Только пережать кровоток. Белая пелена, мерцание звёзд, фата невесты. Пульсация всех сердец. Глаза закрыты, не вижу, лечу и ощущаю пальцы другой его руки у себя под платьем. Поверх чёрных лосин. Кладёт средний палец на щёлочку между губ, над клитором. Нервные окончания, количеством до восьми тысяч, отзываются моментально. Указательный и безымянный сдавливают губы с двух сторон. Раздвигаю ноги. Трогает вдоль, потом по кругу. Всей ладонью, с давлением. Меня трясёт.
