Подари мне горы! - Кэй Мортинсен

В своей жизни он повидал немало женских бюстов самых разных конфигураций и физических достоинств. Теперь они уже не волновали его так горячо и остро, как в подростковые и юные годы. Но упругие груди Дженнифер, упрятанные под простенькую рубашку, возбудили вдруг его так, как никогда не возбуждали ни одни груди совсем еще молоденьких, сексуально озабоченных красоток или перезрелых и очень богатых красавиц.

— Семейные кланы в торговом бизнесе — общепринятая практика, — заметил Бардалф.

— Да у меня и нет никаких претензий к новому хозяину «Уилсон-Мэйса», — сказала Дженнифер. — Пусть себе на здоровье привлекает к работе своих дочерей или любых других сексапильных женщин. Ведь я все равно не тешу себя иллюзиями насчет своей внешности.

Ей следовало бы повнимательнее присмотреться к себе в зеркале, подумал он, когда в комнате воцарилось минутное молчание. Неужели она никогда не замечала того, что так четко видели его глаза? Перед ним сидела красивая, чистая женщина с умом и утонченной чувствительностью. Женщина, которая даже не подозревала, что обладает такими качествами. Но пока он не будет раскрывать перед ней эту тайну, не будет говорить ей, какая она замечательная. Зачем? Во-первых, она может и не поверить ему. А во-вторых, заводить разговор на эту тему сейчас — не в его интересах.

— Значит, ты опять без работы, — задумчиво произнес он, прерывая бессловесную паузу.

— Зато у меня есть больной ребенок. Тебя это устраивает? — бросила она ему с вызовом. — Бардалф, ведь не могу же я выйти на улицу и через полчаса снять где-нибудь квартиру. На аренду жилья у меня просто нет денег. Но сейчас я активно ищу работу и, как только найду что-либо подходящее, сразу начну платить за аренду тебе. За аренду комнат в твоем особняке, где, я надеюсь, ты приютишь меня и моего сына-астматика. Ведь тебе не нужен этот дом! Ты приобрел его из жалости к Питу. Ты дал ему за этот дом деньги, чтобы он спас свою паршивую задницу!

— Я купил особняк не ради твоего сводного братца. Помогать подонкам — не в моих правилах. Это противоречит моим нравственным принципам. — Бардалф перешел на чеканный, жесткий тон. — Я приобрел «Монтрозский угол» только потому, что хочу жить в нем.

— Но…

— Никаких «но», Дженнифер. Мы и так потратили на эти пустопорожние разговоры уйму драгоценного времени. — Он испытующе посмотрел на женщину и сказал умиротворяющим тоном: — Я хочу облегчить твой жребий. Предлагаю компромиссный вариант. Ты пакуешь все свои вещи; когда Энди придет из школы, я отвезу вас обоих в любой отель по вашему выбору и буду платить за номер до тех пор, пока ты не найдешь работу.

— Я не могу позволить тебе оплачивать наше пребывание в гостинице! — с надрывом крикнула она. В глазах у нее стояли слезы.

— А я не могу позволить тебе оставаться в моем особняке, — неожиданно для себя произнес Бардалф.

— У меня есть своя гордость.

— Она есть у любого жителя штата Колорадо, у всего населения Америки!

— Ты мстишь мне, Бардалф, не так ли? — тихо пробормотала Дженнифер.

— За что? — Он недоуменно поднял брови.

— За то, что вытворяли с тобой Берта и мой отец, — сказала она и шмыгнула носом.

— Что за чушь ты городишь?!

— Тогда почему? — воскликнула она.

— Это мое дело. Я хочу, чтобы ты съехала отсюда. Неужели ты не понима…

Но Дженнифер уже не слушала его. Ее голова, подобно пеленгатору, повернулась от него на девяносто градусов вправо и настороженно застыла. Тотчас он услышал шум шагов: кто-то бежал, спотыкаясь, вверх по дорожке к дому.

— Это Энди! Что-то случилось! — вскрикнула она с какой-то необъяснимой материнской проницательностью и вскочила со стула.

Торопливо размазав по лицу еще не высохшие слезы, женщина бросилась к двери, а когда рывком распахнула ее, увидела сына. Он был весь заляпан грязью, русые волосы слиплись, испуганные глаза вылезли из орбит.

— Энди! — прошептала она.

Бардалф нахмурился и поднялся с места. Мальчик был явно чем-то сильно расстроен. Судя по его виду, кто-то недавно надавал ему хороших тумаков. Однако ни он, ни его мать не решались сделать первый шаг навстречу друг другу. Оба стояли как вкопанные и, казалось, обменивались какими-то таинственными сигналами, даже не пытаясь установить физический контакт. То есть, попросту говоря, обняться.

По спине Бардалфа пробежал жуткий холодок. Ядовитый язык Берты вытравил из Дженнифер не только способность сопротивляться злу, бросать вызов несправедливости. Он убил в ней нечто гораздо более важное — способность проявлять любовь, упрятанную в сердце.

— Я… я споткнулся и расшибся, — произнес наконец Энди, стараясь казаться храбрым.

— О, Энди!.. — По всему было видно, что Дженнифер сильно переживала за сына, но не могла даже обнять и приласкать его, словно опасаясь чего-то. Она лишь всплеснула перед ним руками и рассеянно произнесла: — Я… ты… Ведь ты должен быть сейчас в школе…

Бардалф не выдержал, оттолкнул ее в сторону и, положив твердую руку на вздрагивающие плечи мальчика, бодрым голосом сказал:

— Сейчас неплохо бы чашечку чая, как считаешь? — Он подтолкнул его к двери, и Энди шагнул в прихожую. — Потом можно ополоснуться под душем для бодрости, а когда высохнешь, заклеим все твои ранки и ссадины бактерицидным пластырем. Признаюсь тебе, дружище, что падать, да к тому же еще внезапно — не самое приятное развлечение. Знаю по собственному опыту. — Не переставая говорить, он завел бедолагу в кухню и усадил в удобное глубокое кресло. — Особенно часто я расшибался в детстве, когда носился с другими мальчишками на улице или лазил по деревьям. — Бардалф усмехнулся. — Но ведь и другим тоже доставалось. Другие тоже ходили потом с синяками, но не унывали. Все равно всем было весело…

Дженнифер протянула руку к голове сына, откинула с его лба волосы и увидела ссадину, которую уже успел заметить Бардалф. И неудивительно. Ведь он был экспертом по всяким ушибам и ранам, которые продолжал получать от жизни, хотя давно уже вышел из детского возраста.

— Бедный мой мальчик! — Она осторожно прикоснулась губами к пунцовой ссадине на лбу сына и провела пальцами по его горячим щекам. — Я поставлю чайник, сынок.

— Спасибо, ма.

Энди наклонился вперед, чтобы развязать шнурки, но Бардалф знал, что он пытался таким образом скрыть навернувшиеся на глаза слезы. Мальчик хотел казаться сильным. Не хотел выказывать своих эмоций. Эмоции, чувствительность, сострадание — эти понятия были не в чести в «Монтрозском углу». Поэтому Дженнифер, слепо следуя этим угрюмым традициям дома, боялась даже произнести лишнее слово, чтобы случайно не выдать тех чувств, которые обуревали ее в эти минуты. Бардалф видел, что ей было до слез, до боли в сердце жалко сына, но она молчала, словно в рот воды набрала.