Антология советского детектива-41. Компиляция. Книги 1-20 (СИ) - Авдеенко Александр Остапович

Пассажиры смеялись. Смеялся и рассказчик.

На самолёт надвигался Зелёный мыс, Чаква, Кобулети.

Таня подошла к молодоженам, но те не замечали её. Ермаков поднялся, взял стюардессу за локоть.

-Мимо, Таня, мимо! У влюбленных своих сладостей хватает. А вот нам с Лолитой и её мамой горько.

Послышался звонок, мелодичный и нежный. Палач вызывал свою жертву, им же приговоренную к смертной казни. В одном случае, только в одном готов её помиловать: если она передаст в руки пилотов его письмо-ультиматум, в котором под угрозой взрыва Ан-24 он требует лететь не в Сухуми, а в Турцию. Откажется девочка выполнить его волю-получит пулю в голову или прямо в сердце, смотря по обстоятельствам.

Таня обернулась и увидела над первыми справа по борту креслами зеленый огонек сигнальной лампочки. Оставила поднос с конфетами в заднем багажном отсеке и пошла на вызов.

-Я вас слушаю!

Она стояла вполоборота к своим палачам. Левое плечо слегка прислонено к закрытой двери переднего багажного отсека. На её лицо медленно наползала тревога. Ей стало не по себе от того, как на неё смотрели двое мужчин - отец и сын.

-Зачем вызывали? Хотите раздеться? - спрашивала нормально, деловито, а сама отчаянно искала взгляд Ермакова.

Он тоже встревожился. Отстегнул ремни. Приподнялся, готовый броситься на помощь Тане.

Суканкас-старший достал из кармана заклеенный, с красно-синей мережкой, конверт, всунул его в руки бортпроводнице.

-Что это? Зачем? - спросила Таня.

-Пилотам. От нас. Благодарственное письмо. Передай поскорее, пусть порадуются.

-Хорошо, я передам, когда приземлимся.

-Нет, сейчас передай.

Гениальная мысль или великое предчувствие осенило Таню. Она сказала:

-Я не имею права входить в кабину пилотов. Дверь заперта.

Это было неправдой. Её бы впустили, если бы она захотела войти.

-Постучи! Тебе откроют... Посмотри сюда, девочка! - Багровощекий вонючий мужик распахнул полы синего плаща, и Таня увидела в его руках гранату и пи столет. - Если хочешь остаться живой и невредимой, передай письмо.

-Это он, он! - во весь голос закричала Таня в сторону Ермакова.

Стремительно повернулась, ударом кулака распахнула дверь переднего багажного отсека, побежала к пилотской кабине. Бежала и предупреждала:

-Ребята, не открывайте! Нападение!... Бандиты!

Знала, догадывалась, чувствовала, что ей могут выстрелить в спину, и не боялась, не успела испугаться. Некогда было.

На её плечах в багажный отсек ворвался Суканкас-старший. Раздался выстрел. Таня упала у самого порога кабины пилотов. Налетчик еще раз выстрелил. Прицельно. Между лопатками. Добивал убитую.

Таня погибла мгновенно. Ни с кем и ни с чем даже мысленно не успела попрощаться. Две чужеземные пули, выпущенные из кольта, оборвали жизнь в цвету.

Третью, четвёртую, пятую и шестую пули Суканкас-старший хладнокровно, с некоторыми промежутками во времени послал в тонкую металлическую дверь кабины пилотов. Не как-нибудь пулял, не наугад. Тоже расчетливо, прицельно. На выбор. Убойно. Он знал, где и как сидели члены экипажа, скрытые от него перегородкой. Выводил из строя лишних и опасных. Лишними и опасными для него были командир корабля, бортмеханик, штурман. В живых, по его тщательно продуманному плану, должен остаться только второй пилот. Он и приведет самолет куда надо. Впоследствии, выступая по турецкому радио и телевидению, убийца скажет, что целых три месяца готовился к этому нападению.

Три месяца тренировался убивать людей, оттого и не промахнулся 15 октября, оттого и не дрогнула его рука с кольтом, нацеленным в тонкую, хрупкую, беззащитную Таню.

С экрана телевизора, не моргнув глазом, скажет он и о том, что ему и его сыну якобы было оказано вооруженное сопротивление со стороны экипажа самолета и потому, дескать, они вынуждены были стрелять. Те, кто брал у него интервью, сделали вид, что поверили его сказкам. А обыкновенные телезрители, люди со здравым смыслом, не лишенные совести, не ослепленные политическим расчетом, не торгующие человеческими жизнями, полагаю, с отвращением и ненавистью смотрели на кривляющегося пирата, попавшего прямо с угнанного корабля на телевизионный бал. Им было яснее ясного, что перед ними выступал не "политический беженец", а бандит, убийца, еще не смывший со своих лап праведную кровь ни в чем не повинных людей. Им было ясно и то, что такого типа нельзя было и на пушечный выстрел подпускать к телестудии. Его место - в тюрьме, на виселице.

Чего только не показывают на телевизионных экранах "свободного" мира! Вспомните хотя бы передачу из тюрьмы техасского города Далласа. На глазах у десятков полицейских и детективов, на глазах у миллионов телезрителей содержатель притона "Карусель" Джек Руби убил предполагаемого убийцу президента Кеннеди, закованного в наручники Ли Харви Освальда. Получился спектакль самого высшего гангстерского пошиба. Без актеров. Без репетиции. Но, разумеется, с заранее написанным сценарием и дирижируемым из-за кулис невидимым безымянным постановщиком.

Подавайте на экраны убийство, убийство, убийство и еще тысячу раз убийство! Оно без всяких ограничений отражается на экранах телевидения "свободного" мира. Только оно, убийство, способно пощекотать нервы сильных мира сего и их паствы. Убийство в Мемфисе. Убийство в Далласе. Убийство в Лос-Анджелесе. Повседневные, повсечасные, ежеминутные, ежесекундные, в течение многих лет убийства во Вьетнаме. Убийства в Иерусалиме, на западном берегу Иордана, в Газе, на берегах Суэцкого канала. Убийства в Лаосе. Ночные и дневные убийства в Центральном парке, в сердце Нью-Йорка. Убийство знаменитой киноактрисы Шарон Тейт и всех её друзей, бывших в её доме. Убийства студентов, протестующих против американских убийств во Вьетнаме. Убийства американских негров, осмелившихся добиваться равенства и хлеба...

Нападение пиратов произошло стремительно, в считанные секунды. Выстрелы были заглушены или приглушены сильно ревущими моторами. Кажется, никто из пассажиров, кроме капитана Ермакова и корреспондента с фотоаппаратом, не понял, какая беда обрушилась на Ан-24.

Ермаков, преодолевая головокружительную качку самолета, побежал вперед по неширокому проходу между креслами. В середине салона он вынужден был остановиться. Дорогу ему намертво преградил тучный человек в тирольской шляпе.

-Вы куда? К пилотам? Жаловаться на сумасшедшую болтанку? Правильно! И от меня передайте: это...это черт знает что за полет. Сапоги всмятку.

-Пустите!...

-Во времена Уточкина удобнее было летать, чем теперь. Так и скажите им...ломовикам.

-Пусти, иначе я разобью тебе морду! - заорал Ермаков.

-Что с вами? Разве я вас держал? Проходите.

Ермаков побежал дальше.

Не добежал. Не успел.

На пороге багажного отсека стоял Суканкас-младший, красноглазый, мохнатый и бледный, как сама смерть. Зубы ощерены. В одной руке он держал черный ружейный обрез, в другой - гранату-лимонку. Нижняя губа отвисла, верхняя дрожала, и на ней сквозь золотистый пушок сверкали капельки пота. Вано успел заметить, что на молодом бандите были грубые черные ботинки, синий расстегнутый плащ, синие штаны и поношенная куртку. А на шее, на длинном ремешке, висел большой бинокль.

Дуло обреза было направлено в грудь Ермакова. Глядя ему прямо в глаза, одному ему, Суканкас-младший низким, охрипшим от волнения голосом скомандовал:

-Эй ты, не подходи! Убью наповал, если сделаешь хотя бы один шаг!

Ермаков замер. Стоял и размышлял: что делать?

Из мужчин-пассажиров ближе всех к бандиту был корреспондент в роговых очках. Он сидел во втором левом ряду, позади женщины, сбросившей тесные туфли. Он очень внимательно, очень серьёзно выслушал речь парня в синем плаще с гранатой и "пушкой", все моментально понял и, вместо того чтобы испугаться, подготовил к бою свое оружие-киноаппарат. Действовал он стремительно и профессионально.