Тайны донских курганов - Владимир Моложавенко

А дальше — уже не легенда...

Когда строилось степное море и станицы переселялись на новые места, мне довелось своими глазами видеть в здешних местах руины легендарной хазарской крепости Саркел. Археологи раскопали ее, чтобы рассказать людям о прошлом донской степи, а потом — навсегда отдать морской стихии. И то, о чем поведали руины, было столь же романтично, как древняя легенда...

Больше тысячи лет на низком и плоском донском берегу высилась тяжелой громадой массивная крепость. Высокие, увенчанные зубчатыми парапетами стены и башни ее виднелись издали за десятки километров. Башен было двенадцать — квадратных, с бойницами, сложенными из кирпича. И сами стены были сложены из кирпича, в полторы-две сажени толщиной. С одной стороны крепость огибал подковой Дон, а с напольной стороны — широкий наполненный водой ров и могучий земляной вал.

Хазары строили Саркел[9] добротно, надолго. Не сами, приглашали византийских инженеров. О том, что это было именно так, упоминает, например, в своих документах император Константин Багрянородный. Писал об этом и митрополит Пимен, путешествовавший по Дону через Азов и Царьград. Замышляя сооружение могучего форпоста, хозяева здешних степей намеревались показать и Руси, и Византии свою силу. В ту пору многие окрестные племена платили хазарам дань, даже великая Византия не решалась открыто пойти войной на Саркел и откупалась.

Год рождения Белой Вежи — 834-й.

Но призрачным оказалось могущество Хазарского государства. Все увереннее набирала силы Русь. Все решительнее давали киевские ратники отпор хазарам, требовавшим с них дань. Минуло немногим больше столетия, и князь Святослав — сын «вещего» Олега — с боем взял Белую Вежу, сделав ее своей вотчиной.

Тогда шел год 965-й...

Белую Вежу считают с той поры одним из самых ранних городов Киевского государства. Выдвинутая далеко в степь, она торговала с Кавказом и восточными странами, обменивалась товарами с соседями-кочевниками. Границы города быстро перешагнули стены прежней крепости, увеличилось население, расцвели ремесла.

А тем часом с востока надвигались половцы, вытеснили остатки хазар, начинали тревожить набегами русские владения. Белая Вежа оказалась своеобразным островом, окруженным со всех сторон недругами. Под натиском кочевников, свидетельствует летописец, «бело-вежцы ушли на Русь». Брошенный русскими, древний форпост на Дону прекратил свое существование. Неоглядные степи, леса и луга, покрывавшие берега былинной реки, надолго стали для наших предков «землей незнаемой».

Случилось это в году 1117-м...

И много лет еще рыскали по степям на быстроногих конях кочевники, врывались в окраинные русские города, предавая их огню и мечу, уводили в рабство жителей.

Игорь Святославич попытался было в 1185 году вернуть родной земле наследие Святослава, «испить шеломом Дона», но, как известно, его поход кончился неудачей.

Вслед за половцами на Русь хлынули орды татар-завоевателей. Над славянскими землями нависла темная ночь татарского ига. Белая Вежа так и не смогла уже подняться из руин. Но подошло время — погнали русичи «поганых» со своих земель, и стали эти места «Диким полем». Приходили со всей Руси в эти места беглые боярские холопы, закладывали на пустоши казачьи городки. Из камней некогда грозной крепости сложили фундаменты незатейливых хоромин и куреней...

Когда строилось степное море и станицы переселялись на новые места, а до заполнения гигантского котлована оставались уже считанные недели, археологи сделали такие уникальные находки, о которых не могли даже и мечтать. Им крепко помогли на завершающем этапе раскопок строители. Они понимали, как важна работа научной экспедиции, и прислали в ее распоряжение мощные десятикубовые скреперы, бульдозеры, экскаваторы, а военное командование направило сюда саперов. Не могла ведь остаться погребенной на дне степного моря тайна Белой Вежи!

Под одной из башен оборонительной стены археологи показывали мне подкоп, который вел из крепости далеко в степь. Кстати, как раз в те дни километрах в сорока к северу от Цимлы, по дороге на Морозовск, тоже случайно наткнулись на обрушившийся подземный ход (в него провалился трактор). Значит, Белая Вежа имела вокруг себя довольно разветвленную систему подземных галерей.

Но подкоп под башней порадовал необычным открытием. В конце подземного коридора, под грудой кирпича, лежал скелет человека, пытавшегося, видимо, выбраться из осажденного города. Рядом валялся небольшой пакетик с хной — краской, употреблявшейся на Востоке для окраски волос и ногтей. Ученые обратили внимание на то, что краска была завернута в клочок бумаги, оторванной, видимо, от книжного листа. Хна обладает, как известно, консервирующими свойствами. Это и помогло хорошо сохраниться редчайшему образцу бумаги, такому, который изготовлялся лишь в Самарканде в период с 750 по 810 год. Это — древнейший из всех найденных когда-либо в Европе образцов бумаги! Само собой разумеется, что находка подтвердила предположения о тесных связях жителей Белой Вежи со Средней Азией. И еще одно интересно: краска, пролежавшая под землей сотни лет, полностью сохранила свои качества и, когда ее растворили, приобрела ярко-огненный цвет.

В Белой Веже была очень широко распространена письменность. На обломках многих сосудов отчетливо сохранились надписи. Много надписей осталось и на других предметах: на роговой рукоятке нагайки, на кистене — оружии, которое носили на ремне, на гребнях из слоновой кости. А какие искусные мастера жили в крепости — косторезы, ювелиры, кузнецы, ткачи! Изделия их намного превосходили то, что изготовлялось византийскими умельцами. В Белой Веже был свой водопровод, был цирк, украшенный мраморными колоннами (по-видимому, вывезенными из Крыма), и даже... свой монетный двор.

То, что было найдено при раскопках Белой Вежи, составило такой неоценимый вклад в науку, что еще много и много лет будет изучаться и осмысливаться учеными. Не так уж часто балует археология своих слуг такими открытиями.

Когда разлилось во всю степную ширь неоглядное Цимлянское море и станицы справили новоселье на крутоярье у этого моря, археологи покинули здешние места. Седые камни Белой Вежи, полуразрушенные башни, обрушившиеся крепостные катакомбы — все это поглотила морская пучина. Ушли под воду займища, стены покинутых казаками станиц и хуторов, ушли и свежие, оставшиеся после только что отгремевшей войны, и старые могильные курганы, ушли прокаленные горячим солнцем супески и пески...

«Затоплена водой Цимлянского моря древняя хазарская крепость Саркел, разгромленная еще Святославом, — писал в те дни Шолохов. — И странное чувство охватывает душу, и почему-то сжимается горло, когда с Кумшатской горы видишь не прежнюю, издавна знакомую узкую ленту Дона, прихотливо извивающуюся в зелени лесов и лугов, а синий морской простор...».

Если случай забрасывает меня в цимлянские края, я обязательно разыскиваю на широких зеленых улицах двухэтажные казачьи дома, переехавшие сюда с того места, где сейчас хозяйничают чайки над водной гладью. Они ничем будто бы неприметны на первый взгляд, если бы не большие мраморные обломки в высоких фундаментах.

Это — все, что осталось от Белой Вежи, от Саркела — хазарской Атлантиды.

И мне снова приходит на память древняя легенда о том, как много-много веков подряд Волга не могла породниться с Доном Иванычем — мечта, пережившая рождение, расцвет и гибель могучего и полулегендарного города. Мечта о живой воде, пришедшей в донские степи.

Гусарская баллада

Хребту коня свой стан вверяя,

Свой пол меж ратников скрывая,

Ты держишь с ними трудный путь,

Кипит отвагой девы грудь…

Глухой сентябрьской ночью 1806 года она проснулась задолго до рассвета, чтобы в последний раз полюбоваться зарей из окна родного дома. Был день ее именин. Что ждет ее завтра? Какие дороги встретят ее на неизведанном пути?

Отступать было уже поздно. Она сняла со стены отцовскую саблю, которой играла еще в пеленках, вынула из ножен клинок, поцеловала... Потрогала ногтем острие. Сощурив глаза, обрезала косы. Надела казакин и шапку с красным верхом. Сбежав по тропинке к берегу Камы, оставила женское платье: пускай думают, что она ушла из жизни. У Старцовой горы ее уже ждал слуга Ефим с давно прирученным ею Алкидом. Город еще дремал в тишине, переливались блестками позолоченные главы собора. Взяла у слуги поводья, отдала ему обещанные пятьдесят рублей, попросила, чтобы не сказывал ничего батюшке, и, вскочив в седло, помчалась к лесу.

«Итак, я на воле! — вспоминала она этот миг. — Свободна! Независима! Я взяла мне принадлежащее, мою свободу, свободу! Драгоценный дар неба, неотъемлемо принадлежащий каждому человеку! Я умела взять ее, охранить от всех притязаний на будущее время, и отныне до могилы она будет и уделом моим, и наградою!».