Enigma - Роберт Харрис

Но для Акулы это не годилось, и Джерихо оставалось лишь строить самые неопределенные догадки о содержимом шифровок. Было восемь длинных депеш из Берлина. Должно быть, приказы, которые сбивали подлодки в «волчьи стаи» и ставили на пути приближающихся конвоев. Сто двадцать две более короткие депеши — Джерихо сложил их в отдельную стопку — поступили с самих подводных лодок. Они могли содержать что угодно: доклады о потопленных кораблях и неполадках с двигателем; подробности о находящихся в море уцелевших моряках и смытых за борт членах экипажа; заявки на запчасти и запросы новых указаний. Самыми короткими были метеосводки и, совсем редко, доклады о соприкосновении с противником: «Конвой в квадрате ВЕ9533 военно-морской сетки, курс 70, скорость 9 узлов…» Но эти данные, как и метеосводки, кодировались одной буквой алфавита, заменяющей целую единицу информации, а затем зашифровывались Акулой.

Джерихо постучал карандашом по столу. Пак абсолютно прав. Материала для работы не хватало.

И если бы даже был, оставался проклятый четвертый ротор Энигмы типа «Акула» — новинка, которая делала расшифровку депеш подводного флота в двадцать шесть раз труднее, чем депеш надводных кораблей. Сто пятьдесят миллионов миллионов миллионов, помноженные на двадцать шесть. Феноменальное число. Инженеры возились больше года, пытаясь создать четырехроторную бомбочку, но до сих пор, как видно, никакого успеха. Казалось, она была на шаг впереди их технических возможностей.

Ни шпаргалок, ни бомбочек. Никакой надежды.

Время шло. Джерихо прибегал к всевозможным ухищрениям, надеясь, что они натолкнут на свежую мысль. Располагал шифровки в хронологическом порядке. Затем сортировал по длине. Потом сортировал, по частотам. Рассеянно чертил по бумаге. Бесцельно метался по бараку, теперь уже не замечая, кто на него смотрит, а кто нет. Все было как в те десять бесконечных месяцев прошлого года. Неудивительно, что он сошел с ума. Перед глазами вертелись хороводы бессмысленных букв. Но они не бессмысленны. Они несут в себе самый глубокий и важный смысл, какой только можно представить. Если бы только он сумел его найти… Но где образец? Где образец?

Ночная смена в четыре утра обычно делала перерыв, и все шли в столовую. Шифроаналитики ходили, когда хотели, в зависимости от того, в каком положении находилась работа. Девушки из дешифровочного зала и служащие регистратуры и каталога должны были ходить по очереди, чтобы в бараке всегда хватало людей.

Джерихо не заметил, как люди потянулись к двери. Опершись локтями о стол и зажав виски, он склонился над шифровками. Он обладал эйдетической памятью — мог с фотографической точностью удерживать в мозгу и восстанавливать образы, будь то шахматная позиция, кроссворд или зашифрованная немецкая депеша, — и работал с закрытыми глазами.

— Под гром с бездонной высоты, — нараспев произнес приглушенный голос, — в пучине моря с незапамятных времен спит безмятежным сном…

— … Кракен, — оборачиваясь, закончил Джерихо. За его спиной Этвуд натягивал лиловый вязаный шлем. — Кольридж?

— Кольридж? — На лице Этвуда внезапно возникло свирепое выражение. — Кольридж? Это Теннисон, ты, невежда. Мы желаем знать, не изволите ли вы пойти с нами подкрепиться?

Джерихо хотел отказаться, но решил, что это невежливо. К тому же он проголодался. Полсуток ничего не ел, кроме того тоста с джемом.

— Очень любезно. Благодарю.

Следом за Этвудом, Пинкером и еще двумя сотрудниками он двинулся по коридору и вышел в темноту. Пока он, забыв обо всем, сидел, погруженный в свои шифровки, какое-то время, должно быть, шел дождь и в воздухе все еще висела влага. По ведущей направо дорожке в темноте шли, переговариваясь, люди. На мокром асфальте мелькали лучики фонариков. Этвуд повел их мимо особняка и дендрария к главному входу. Обсуждать служебные дела за пределами барака запрещалось, и Этвуд, лишь бы подразнить Пинкера, разглагольствовал о самоубийстве Вирджинии Вулф, которое находил важнейшим событием в английской словесности после изобретения печатного станка.

— Н-н-не могу поверить, что ты это с-с-с… — Когда Пинкер застревал на слове, все его тело сотрясалось, как бы стремясь освободиться. Фонарик высветил галстук-бабочку и багровое от напряжения лицо. Они остановились и стали терпеливо ждать. — С-с-с…

— Серьезно? — подсказал Этвуд.

— Да, серьезно, Фрэнк, — облегченно выдохнул Пинкер. — Спасибо.

Кто-то поддержал Этвуда, и снова раздался визгливый голос возобновившего спор Пинкера. Двинулись дальше. Джерихо брел позади.

Находившаяся сразу за забором столовая, размером с большой авиационный ангар, была залита светом. Сидевшие за столами или стоявшие в очереди пятьсот-шестьсот человек создавали невыносимый гвалт.

Один из новеньких шифроаналитиков крикнул на ухо Джерихо:

— Держу пари, вам этого не хватало!

Джерихо, улыбнувшись, хотел что-то ответить, но молодой человек уже пошел за подносом. Шум стоял ужасный, да и запах был не лучше: смесь кухонных ароматов — капусты, отварной рыбы и молочной подливки — с табачным дымом и испарениями от сырой одежды. Джерихо испытывал одновременно страх и безразличие, как заключенный, вернувшийся из одиночки, или пациент, после долгой болезни выписанный из изолятора прямо на улицу.

Отстояв в очереди, Джерихо не обратил особого внимания на то, что шлепнули ему в тарелку. Только уплатив положенные два шиллинга и сев за стол, он принялся разглядывать содержимое: вареная картошка с застывшим желтым жиром и кусок чего-то полосатого и серого. Поковыряв вилкой, опасливо поднес кусочек ко рту. Похоже на рыбную печенку или что-то вроде застывшего рыбьего жира. Он поморщился.

— Ну и дрянь.

— Китовое мясо, — пояснил уплетавший за обе щеки Этвуд.

— Господи! — воскликнул Джерихо, бросая вилку.

— Не швыряйся, дорогой мой. Или не знаешь, что война? Передай-ка сюда.

Джерихо пихнул тарелку через стол и попытался забить вкус водянистым кофе с молоком.

Пудинг оказался чем-то вроде фруктового пирога, это уже лучше, во всяком случае вреда от него было не больше, чем от куска картона, но, так и не доев, Джерихо окончательно потерял аппетит. Теперь Этвуд излагал им свое мнение о трактовке образа Гамлета Гилгудом, при этом брызгая изо рта частичками китового мяса, и Джерихо решил, что с него достаточно. Собрав остатки еды, которые не пришлись по вкусу даже Этвуду, сгреб их в молочный бидон с надписью «Для свиней».

На полпути до двери ему вдруг стало стыдно за свою грубость. Разве так должен вести себя добрый сослуживец, «член команды», по выражению Скиннера? Но оглянувшись, он увидел, что никто не заметил его отсутствия. Этвуд, размахивая вилкой, продолжал витийствовать, Пинкер тряс головой, остальные слушали. Джерихо снова повернулся к двери и вышел на спасительный свежий воздух.

Через полминуты, погрузившись в мысли об Акуле, он осторожно ступал по тротуару, нащупывая в темноте путь к проходной.

Шагах в двадцати впереди него слышался торопливый стук женских каблучков. Больше ни души. Все были либо в столовой, либо на рабочих местах. Торопливые шаги затихли у шлагбаума, и в следующий момент часовой направил луч фонарика прямо в лицо женщине. Недовольно проворчав, она отвернулась, и тогда Джерихо на мгновение увидел ее, глядевшую прямо в его сторону.

Это была Клэр.

В какую-то долю секунды он подумал, что она, должно быть, тоже его увидела. Но он находился в темноте и в панике попятился назад, на четыре-пять шагов, а ее ослепил свет. Страшно медленно, как показалось, она подняла руку, заслоняя глаза. Ярко светились белокурые волосы.

Он не уловил разговора, но фонарик очень быстро погас, и все снова исчезло в темноте. А потом он услышал, как удаляются ее шаги по другую сторону шлагбаума — тук, тук, тук, — куда-то спешащие и затихающие в темноте.

Надо ее догнать. Джерихо, спотыкаясь, поспешил к проходной, на ходу отыскивая негнущимися пальцами бумажник, где был пропуск; он чуть не упал, но никак не мог найти проклятую бумажку. Ослепительно вспыхнул фонарь: «Добрый вечер, сэр», «Добрый вечер, капрал», — но в бумажнике пропуска нет, в карманах пальто тоже, нет ни в пиджаке, ни в нагрудном кармане… ее шагов уже не слышно, только нетерпеливое постукивание сапога часового. Ах, вот он, во внутреннем кармане: «Вот, пожалуйста», «Благодарю вас, сэр», «Спасибо, капрал», «Доброй ночи, сэр», «Доброй ночи, капрал», ночи, ночи, ночи… Ее не было.

Свет фонарика лишил последней способности видеть. Закрыл глаза — лишь отпечаток светлого кружка, открыл — полная темнота. Нащупал ногой край дорожки и пошел, следуя ее изгибам. Она снова провела его мимо особняка, и он очутился у бараков. Вдали, на другом берегу озера, кто-то — должно быть, еще один часовой — начал было насвистывать «Весною снова будем рвать сирень» и смолк. Тихо, только легкий шум ветра в ветвях. Пока раздумывал, что ему делать, на дорожке справа появилась светлая точка, потом другая. Прыгающие огоньки фонариков приближались, и Джерихо почему-то отступил в тень восьмого барака. Послышались незнакомые голоса — мужской и женский, — тихие до шепота, но возбужденные. Почти поравнявшись с ним, мужчина швырнул сигарету в воду. Каскад красных искр с шипением погас. Женщина сказала: «Всего неделю, дорогой» и обняла его. Светлячки, поплясав, разошлись и двинулись дальше.