Кот и крысы - Далия Трускиновская

Федька молчал - записку Левушка ему не показывал, что касается солдата - оплошность, да, готов спиной расплатиться.

Подошел унтер-брандмейстер, поклонился.

– Ваше сиятельство…

Сиятельством Архаров не был, титулов не имел, но пожарный решил, что так как-то надежнее.

– Докладывай, Еременко.

– Там ребята наверху два тела нашли, до них не добраться. Можно попробовать вытащить баграми.

– Вытаскивайте, - распорядился Архаров.

Тут прибыл помещик, нанимавший две комнаты, и обнаружил себя погорельцем. С претензиями полез к Архарову. Делать этого не следовало - на его-то голову и вылил обер-полицмейстер все свое неудовольствие. Тем временем Еременко, видя, что начальство делом занято - дурака в хвост и в гриву кроет, тихонько отозвал Федьку.

На землю удалось спустить только одно тело - человека, которого Федька пырнул под сердце его же ножом. Лицо покойника обгорело, но Федька признал его по стати - он был помельче молодого и полноватого доктора. И как еще обгорело - похоже, в это мертвое лицо ткнули горящей головней и держали так довольно долго.

Тело лежало у его ног - тело убитого им человека. Федька вздохнул и опустился на корточки - выворачивать карманы. Скоро образовалась на траве кучка: платок, табакерка, кошелек, перочинный ножик, замшевый мешочек… Федька раздернул шнурок - внутри были игральные кости в кожаном стаканчике и обтрепанная по углам карта - дама крестей. И скомканную бумажку нашел с какими-то цифрами и записями. Не по-русски…

Архаров подошел и присел, упираясь руками в колени.

– В этом деле французским духом тянет, - сказал он, ткнув пальцем в бумажонку. - Глянь-ка на его тельник, православный или католический.

Федька осторожно, двумя пальцами, прокопался под рубаху к покойнику, вытянул цепочку и крест. Четвероконечный. Католический.

На обгоревшее лицо глядеть было неприятно - на него набросили какой-то лоскут. Архаров этот лоскут приподнял и тут же опустил.

Лица не врут. Но это - уже было за пределами правды и лжи, хотя…

Он дернул за буклю обсыпанных копотью волос. Предположение подтвердилось - покойник был в парике. Свои бы волосы, поди, вспыхнули факелом, а дешевый нитяной парик огню воспротивился. Под ним была круглая плешь, обрамленная седыми волосами. Правда, плешь странная, поросшая коротеньким редким ежиком…

– Мать честная, Богородица лесная! - воскликнул Архаров. - Да это ж католический патер! Или как его там! Федька, обшарь его как следует! Может, четки найдутся, или молитвенник, или еще что!

Но никаких принадлежностей ремесла не обнаружили.

– Он такой же патер, как я - повитуха, - вдруг сказал Клашка Иванов, оказавшийся рядом. Совсем еще молодой и необстрелянный, он сперва не подходил к мертвому телу, потом осмелел.

– А ты почем знаешь? - спросил, не оборачиваясь, Архаров.

– Руки.

– Точно…

У человека с выбритой плешью ногти были больно грязны и неухожены.

Архаров выпрямился. Нужно было что-то решать.

– Тело доктора - снять, доставить в приходский храм, пусть старухи обмоют, приготовят к отпеванию. Иванов!

– Я! - отозвались оба.

– Клашка. Тебе за сообразительность задание - останься тут, расспроси людей, добеги до Воздвиженки, спроси дом Шестуновой, что ли. Узнай у дворни, может, слыхали, есть ли у доктора хоть какая родня. Захар! Патера - на фуру, доставь на Лубянку, пусть снесут в подвал, положат на лед. Потом бери извозчика, поезжай за Матвеем Воробьевым, привези живого или мертвого, пусть посмотрит и выскажется.

– Будет исполнено, - отвечали Ивановы.

– Федор! Чего скуксился? Поедешь со мной к князю Волконскому. Расскажешь, как пытался задержать убийц доктора. И стой на том, что кабы старая дура не препятствовала ему рассказать вам с Тучковым нечто важное о побеге своей девки, то был бы жив!

Подумал и добавил:

– Старых дур тоже уму-разуму учить надо…

* * *

Тереза Виллье стала хозяйкой модной лавки не от природной склонности к торговле или от нежной женской любви к модным товарам, а в отчаянии.

Когда после нападения на ховринский особняк ее покинул отправленный к мортусам в барак Клаварош, она поняла - вот теперь все, погибель, спасения нет. Клаварош несколько дней спустя прибежал, оставил еды, ничего не объяснил, исчез, и смерть немного отступила…

А потом явился молодой офицер и выложил на крышку клавикордов холстинный узелок.

– Велено вам передать, мадмуазель, - сказал он по-французски. - Некая особа дарит вас сими безделушками…

– Я не могу принять, - тут же быстро отвечала Тереза. - Я девица низкого звания, но честью своей дорожу не менее знатной госпожи!…

Молодой офицер почему-то звонко рассмеялся (он вообразил Архарова, деловито покушающегося на честь девицы, картинка получилась презабавная, но Тереза этого не знала) и сказал:

– Успокойтесь, вам, к сожалению, сие не грозит. Берите подарок спокойно.

Он развязал узелок и показал Терезе целое сокровище. Архаров набрал в сундуке монет и побрякушек щедрой рукой.

– Я не могу это принять! - воскликнула она.

– Мадмуазель, вы это примете! - тут же выпалил он.

– Но с какой целью? Зачем? Что я должна сделать взамен? - взволновалась Тереза. Все это было - как сцена из романа, и она ожидала какого-то невероятного приказания.

– Есть некое условие. Вы должны будете оставить музыкальные занятия и открыть лавку, - сказал молодой офицер. - На Ильинке! Знаете, где это? Чума идет на убыль, скоро в город начнут возвращаться богатые госпожи, вы имеете шанс составить себе состояние.

Предложение было странным - но, если уж оставаться в Москве, то не учительницей музыки и не гувернанткой. При одной мысли о своем ремесле Тереза осознавала, что скорее сунет голову в петлю. Опять в богатом доме? Где есть настойчивые мужчины? И их маменьки, жены, сестры, готовын загрызть за одно лишь то, что обратила на себя внимание?…

– Очень хорошо, - отвечала Тереза. - Я буду считать, что это дано мне в долг…

– Не надо так считать, - попросил молодой офицер. - Лицо, пославшее вам эти безделицы, сильно огорчится.

Они еще немного попререкались. Тереза уточнила - точно ли от нее требуется только отказ от музыки. Офицер подтвердил - именно так. И вдруг ее осенило.

Неведомая особа нашла единственно возможный выход из положения, в которое Терезу загнала судьба. Это было сродни проламыванию дырки в каменной стене - но как же быть, если нет дверей?

– Пожалуй, я возьму подарок, - сказала Тереза. - И передайте тому лицу, что я отплачу ему полным и точным выполнением его пожелания. Я оставлю музыкальные занятия.

Левушка удивился выражению ее лица - с таким выражением петлю намыленную себе на шею надевают…

Тут же Тереза принялась уничтожать прошлое - начала с того, что вздумала порвать нотные тетради. Офицер отнял у нее тетради, тогда она ушла из гостиной. И музыка, словно пожелав с ней проститься, вдруг зазвучала, понеслась ей вслед! Как на грех, офицер взялся играть одну из пьес, что с такой живостью исполнял на клавикордах он… Мишель…

(Потом Левушка попытался пересказать Архарову странный разговор, но тот отмахнулся - было не до девиц с клавикордами, решалась судьба будущих архаровцев. И впредь они о том подарке молчали, как если бы его не было, пока Левушка не уехал вместе с прочими преображенцами обратно в Санкт-Петербург, Архаров же остался принимать полицейское хозяйство).

Тереза выполнила пожелание буквально. С того дня она даже мимолетным движением не коснулась клавиш.

Но, вспоминая все, связанное с офицерами, побывавшими во время чумы в ховринском особняке, она сообразила, кто та загадочная особа - некрасивый, более того, неприятный на вид офицер, который вломился за ней следом в темную гостиную и которого она потчевала музыкой, покуда не сбежал. Офицер ей очень не понравился - но этот человек нечаянно придумал, как ей отсечь от себя прошлое. Музыка была ее жизнью, музыка была ее юностью и любовью. Пока Тереза принадлежала музыке - прошлое никак не желало умирать, потому что каждая музыкальная фраза снова и снова воскрешала его.

Начать новую жизнь можно было только так, как додумался Архаров, - без единого музыкального аккорда!

И Тереза начала ее, начала, как всякая француженка, желающая успеха в торговле, с перемены имени. Теперь она звалась мадам Фонтанж - ярко, празднично, торжественно. И даже всякая старая просвирня на Москве знала, как наывают по-французски таких молодых и нарядных хозяек модных лавок - маршан-де-мод.

В лавке у мадам Фонтанж было не больно просторно - помещалась она сама с помощницей, да прилавок, да шкафы со стеклянными дверцами, да стулья для двух-трех покупательниц-дам в широких фишбейновых платьях, да консоли, на которых удобно было ставить деревянные болванки с большими чепцами из батиста и кружев, отделанными лентами разных цветов. Там же стояли модные куклы в платьях всех сортов и с разными к ним принадлежностями: те, что носят дома и не при весьма чиновных визитах, те, что надевают на гулянье, и праздничные.