Изменник - Владимир Герлах

Кончил он и тогда все храбрые стали, даже девки, что по огородам попрятались, тоже пришли, на солдатов зырят, а колхозники тем по стаканчику подносят, те сразу обмякли, автоматы к ногам опустили и… вот тут то и получилась со мною такая бяда. Ох, устала я… дай ка мне чаю, Вера». Пока она пила чай, дядя Прохор пустился в рассуждения: «А ведь правда, водка голос еще как прочищает! Бывало, простужусь, или еще что, пропал голос… когда я у отца Семена регентом был. Ну, думаю, все пропало. Ну как я буду тон задавать? Херувимскую петь? Помогать хору? Ужас и позор! Одно единственное спасение и надежда — выпить! Выпьешь это стаканчик или два, три, откашляешься, камертон возьмешь и смотри ка! так ясно выходит: доо, ляаа, сиии, дооо… Да, было время, попели, может скоро и опять запоем. Галанин вот божился, будто нашу церковь скоро снова отворят. Эх, вот бы опять снова петь, хором заворачивать, камертоном по головам певчих постучать… Я, знаешь, Маня, ну совсем ничего не забыл, с закрытыми глазами безо всяких нот могу, все песнопения. И тебя, Вера, снова заставлю в церкви петь, выбью из твоей головы всю комсомольскую дурь. Слышала, что Галанин говорил…»

— «Галанин! да наплевать мне на вашего Галанина!» рассердилась Вера. — «А ты его не ругай, дура! Он, тобой ведь даже очень доволен остался, не знаю, за что тебя господину Розену хвалил, продолжай дальше, Нина».

— «Да, правда, он еще сказал Розе, что ты ужас как правильно переводила, да только Иванов и Шаландин, видно не совсем с ним согласны осталися, все головами крутили и потели. Ну вот теперь дохожу до самого главного. За мной, знаете, мой Васька увязался и вот кончил Галанин трепаться, слез с камня, снова нарочно на Сталина прыгнул, нос его в порошок раздавил и хотел идти с Розой, тот что-то спотыкаться начал и, вдруг, представьте себе, Васька хвать Галанина за ногу и говорит: «Дяденька, а почему у него стекло в глазе? На что оно ему?»

Галанин его на руки взял и смеется, а Васька — хвать его за ухо и потом другое. Ну, думаю, теперь уж баста, сейчас серчать начнет, защищать мне моего сына необходимо, поближе к нему подошла, смотрю, ничего страшного, только посмеивается и легко мне стало и ничуточки не страшно от него, будто и он, ну совсем наш человек стал, А тут Дуняша сзади ко мне подходит, за юбку меня дергает, шепчется: «Нина, вот мы наворовали в школе роз, сторож там пьяный спит, дай их белому, может подобрее будет, а то мне боязно, а он смотри как с твоим сыном обращается».

А Галанин уже пустил на землю Ваську, дал ему конфетку и спрашивает: «А где твоя мама, герой труда?» Я храбрости набралась, становлюся перед ним прямо, смотрю в его глаза, так, что у самой коленки трясутся и юбка чуть не падает и признаюсь, что мать — это я. Он на меня так пронзительно посмотрел и рот на бок свернул: «Ага, ну понятно, у такого сына мать, только такой красавицей должна быть». Ну что делать? Даю я ему в ответ ворованные розы и говорю явственно, так чтобы весь наш город слыхал: «примите от нас всех в дар эти розы, наш освободитель!»

И стал у него рот простой и прямой… и потом… ну прямо ни с того, ни с сего, нагнулся он ко мне и поцеловал прямо в уста. У меня сердце остановилось, чувствую его усы и губы и дух от них идет такой ароматный, а он уже снова рот на бок скосил и кричит, прямо как оглашенный: «Товарищи, это я вас так всех к своему сердцу прижал…» А Степан, дурак, орет: «Еще разик, а то мы совсем и не почувствовали». А тот и рад, меня совсем по настоящему обнял и поцеловал, таким мягким, сладким поцелуем.

Я никак не могу прийти в себя, стою, как громом меня ударило, а они уже пошли и розы промеж себя делют. Ну, а народу что? доволен остался и на стыд мой никакого даже внимания. Зло меня взяло: «Бесстыдники, за что меня, вдову честную, осрамили?» А Степан меня успокаивает: «Ничего, не полиняешь, он тебя можно сказать силком целовал, можешь успокоиться!» Я и успокоилась, ведь и впрямь, он меня силой обнимал и целовал за их розы, краденые, насилу от него вырвалась, и побежала я за Васькой, он опять за Галаниным увязался, стервец. Гляжу, а Галанин уже его мне за руку подводит. Вот, думаю, пропала, опять меня насильничать при всех будет. Слава Богу — не то. Имя мое откуда то узнал и говорит: «Ваш Вася меня в гости звал… вот мы с господином Розой и согласились к вам вечерком заглянуть, если позволите?»

Ишь какой хитрый, попробуй я только ему не позволить… Я согласилась, не подумавши хорошенько, что делаю и куда заворачиваю. И вот только теперь думаю: ну что я с ними делать буду в моей тесноте и одна. А вот у вас так хорошо и просторно и много нас будет и не дадимся… Уж пожалуйста, дядя Прохор, не откажите!» — «Да как же с большим и даже огромным удовольствием. Только не знаю как с выпивкой, придется тебе, мать, твою заветную вытаскивать…» — «Не надо, ничего не надо, Ша-ландин уже был у меня и все уточнил, обещал и выпивку и закуску, как наша власть новая, сообразить… дело, говорит, городское и районное, сам с Ивановым тоже придет, значит, согласны? Ой спасибочки вам… бегу домой баньку топить и париться, а потом и к вам помогать. Шаландин требует, чтобы пьянка мировая была. Весело как! до смерти! Освободитель приехал! белогвардеец мой миленький!»

Дядя Прохор резво вскочил на ноги: «Ну, Маня, принимайся за дело. Вера, ты брось ломаться, смотри, чтобы Галанин всем доволен остался. Какая честь! Иди рядись, да смотри не груби ему, я уже кое что от Иванова слыхал». Он решительно закупорил бутылку с водкой на донышке, ударил кулаком по пробке: «Пить баста, нужно оставить маленько и на вечер». Вера вспыхнула и глаза ее засверкали: «Не буду я наряжаться, не буду с вами гулять. И как вам не стыдно, дядя Прохор? Наши бойцы воюют и умирают за родину, а мы в это время будем пьянствовать и веселиться с нашими врагами!»

Дядя Прохор открыл рот, с удивлением смотрел на разгневанное лицо Веры. «Ты что с ума спятила, девка, нас учить будешь? Будто мы не знаем, что наши бойцы сейчас еще воюют? Только они ведь не хотят умирать, потому что не за родину их гонят воевать комиссары, а за их проклятого Сталина и за партию! Галанин сам говорил, что немцы борятся не против народа нашего, а против коммунистов, нас освобождают!» — «А вы ему и поверили? Скажите, какие освободители нашлись! Какое им дело какая у нас власть. Значит нам она нравится, мы хотим так жить. Наша эта власть — советская! Мы строим новую счастливую жизнь… мира хотели… а фашистам и страшно стало и завидно… ну и напали так подло и врасплох. Но подождите, оправится наша красная армия и будут они все отсюда бежать поджав хвост вместе с вашим Галаниным… Галанин ваш еще хуже чем немцы. Белогвардеец он и изменник! Вот кто он! И Ваня придет сюда снова освободителем настоящим и что мы тогда ему скажем? Что мы, в то время когда ему трудно было, здесь немцев с хлебом солью встречали, им цветы подносили, коммунистов вешать помогали и с ними целовались?» она плакала…