Место сбора при землетрясении - Николай Веревочкин

— Вы правы, Георгий Иванович, — поддержал его Дрема, несчастный карикатурист, потерявший чувство юмора, — всерьез нужно воспринимать только вечное. Только что такого есть в жизни человека, что можно было бы назвать вечным?

— Честно вам скажу: затеял написать книгу, — разоткровенничался Кукушечкин. — Пишу книгу, а получается репортаж. И дрянной, доложу я вам, репортаж.

— Вот оказывается, Гоша, какие бешеные бабки крутятся вокруг этого проекта, — вступил в разговор о вечном Сундукевич.

— Это, Марк, для нас с тобой большие деньги.

— Нет, нет. Я на досуге подсчитал. Вычел расходы на нас, на типографию. Большие деньги, большие. Я думаю, нам стоит пересмотреть договор.

— Это не по-мужски, Марк.

— Как раз наоборот. Не по-мужски пресмыкаться. Будешь пресмыкаться — раздавят. Я правильно говорю, Дима?

— Правильно. А о чем речь? — встрепенулся Дрема.

В сквере, который пересекал Дрема по пути на работу и с работы, росла столетняя сосна, согнутая в крутую дугу так, что вершина ее почти касалась газона. Песик средних размеров мог обнюхать и пометить ее. Казалось, старушка в зеленом халате делает мостик.

Что ее так согнуло?

Снега? Болезнь? Какой-нибудь древесный сколиоз. Люди? Скорее всего, люди.

Не все ли равно, что или кто. Жизнь.

К этой сосне, придумав легенду, можно было водить экскурсии.

Но, вероятнее всего, ее просто спилят. Избавятся от урода.

Как было бы здорово, если бы однажды она с шумом и треском распрямилась. Пух! — и встала, вздрогнув, прямая и звонкая, как и положено быть корабельной сосне.

Но она никогда не распрямится.

Очень много людей напоминают эту сосну. Им тоже никогда не распрямиться.

Согбенная сосна — любимое дерево карикатуриста Дремы.

До сегодняшнего дня он тоже был кривой, неправильной сосной.

А сегодня с шумом и треском распрямился.

С мстительным выражением на лице Дрема сел на скамейку, над которой лохматой аркой изгибалась сосна. Он раскинул руки вдоль спинки, закинул ногу на ногу и принялся мрачно покачивать носком кроссовки.

До сегодняшнего дня он считал, что хорошо устроился в жизни. Именно потому, что не принимал, как ему казалось, в этой жизни никакого участия. Так, сторонний зевака на ледоходе. Кому-то нравится думать, что они этим процессом управляют. Он не из их числа.

Ему платили за то, что он смеялся.

Причем платили те, над кем он смеялся.

Правда, платили немного.

Но сколько людей смеются вообще бесплатно.

Грех жаловаться. Мало у кого была такая веселая работа.

Но сегодня он пошел в «Ковчег новостей» и сказал ответственному секретарю Прямоносову: «Да пошел ты!»

Очень неинтеллигентно. Согласен. Хотя направление указал верное.

Невозмутимый Прямоносов остался на месте за своим антикварным, издырявленным древоточцами столом. Пошел Дрема. По собственному желанию, как по щучьему велению.

Что так расстроило Дрему? Перелистав подшивку «Ковчега новостей», Дрема с негодованием обнаружил, что почти все его карикатуры за последние две недели отредактированы.

Вздор! Не может этого быть! Он бы и сам никогда не поверил, что карикатуру можно отредактировать, если бы это не случилось с его рисунками. Душа его клокотала и бурлила, выкипая, как вода в забытом на плите чайнике. Дрема едва не взорвался от бешенства.

Он схватил за руку спешащего по своим делам фотокорреспондента Петю Шубейкина. Петя нес свою лохматую голову с таким величаво-торжественным видом, словно торопился сообщить правительственной комиссии об успешно завершенном лично им космическом полете.

— Петя, ты посмотри, что они наделали!

— А, что такое? — обрадовался скандалу Шубейкин.

Дрема принялся яростно делиться своим горем.

В пузыре вместо слов толстого цепного пса, обращенных к псу тощему и бездомному: «Надо знать, на кого лаять», стояла совершенно непонятная фраза: «Мой хозяин кормит меня морковкой». При этом толстый пес прижимал лапой огромную персональную кость.

На рисунке, где два матерых волка, покровительственно обнимая перепуганного зайца, должны были напутствовать беднягу на бескомпромиссную борьбу с коррупцией в волчьей среде, они пели почему-то про трын-траву.

Фраза бандита, только что ограбившего банк и тут же изъявившего желание положить мешок с деньгами на свой счет в этом же банке — «Я хотел бы легализовать свои накопления», — вообще была стерта. Над бандитом с автоматом и кассиром с поднятыми руками, вызывая недоумение, висел пустой пузырь.

Такой же пузырь без слов висел и над чиновником, изготовившимся выстрелить себе в голову. А чиновник должен был сказать перед смертью: «Это единственный способ покончить с коррупцией».

Отчасти виноват был сам Дрема. Сколько раз великий Сербич говорил ему с глазу на глаз: слова — слабое место карикатур. Настоящая карикатура не нуждается в словах.

Конечно, рисунки были не фонтан. Так себе. Юмор среднего пошиба. Но дело было не в этом. По какому праву его решили кастрировать кухонным ножом?! Вот в чем было дело.

Шубейкин не разделил его негодования.

— Удивил! Карикатуру ему подправили, — сказал он с легким укором. — Если бы ты знал, что они со мной делают. Возможности фотошопа, Дима, безграничны. Если в кадре Сам — все вылизывают, все заново рисуют. Пигментные пятна закрасят, глаза пошире раскроют, искорки добавят, мудрое выражение добавят, умную улыбку приделают, причешут, зубы почистят, морщины на лице и штанах погладят. Кого не надо — уберут, кого надо — поближе переставят. Популизаторы.

— Популяризаторы, — механически поправил Дрема.

— Именно популизаторы, — настаивал на своем Шубейкин. — Так вылижут — свой снимок не узнаешь. Задница у Самого уже как золото блестит, а они все лижут и лижут, все лижут и лижут. Преступление перед человечеством, полная подделка документов. Меня знаешь как зовут? Заслуженным косметологом республики. Успокойся, старик, не переживай. Не ты первый, не ты последний. Пока!

Но Дрема не последовал мудрому совету и не успокоился. Сказав Прямоносову все, что он о нем думает, со словами, полными гнева и достоинства: «Я вынужден подать на газету в суд за нарушение моих авторских прав!» — он ворвался в кабинет редактора.

— Что ты вынужден? — не понял пафоса редактор.

Вместо ответа Дрема, звучно шлепая по столу уликами, разложил перед ним пасьянс, чередуя оригиналы с газетными вырезками.

Пока редактор внимательно сверял варианты, Дрема продекламировал еще более гордые слова: «Если газета не дорожит своей репутацией, я своей репутацией дорожу и не хочу выглядеть идиотом в глазах читателей».

Редактор с веселым интересом посмотрел на взбунтовавшегося карикатуриста, отодвинул от края стола бронзовую пепельницу в виде черепа и сказал миролюбиво:

— Действительно, черт-те что натворил этот злодей Прямоносов. Но, согласись, тоже остроумно.

— Что?! — не поверил своим ушам Дрема. — Где здесь остроумие?

У редактора были маленькие, робкие и стыдливые руки. Они постоянно прятались. В карманы и за спину, когда редактор стоял. Под стол, когда он сидел в кресле. За отсутствием другого убежища они сжимались в кулачки и втягивались в рукава пиджака. Как суслики в норки.

— Вот ты, Дима, ругаешь Прямоносова. Но поставь себя на его место. Кто объявил войну с коррупцией? Сам! А что делаешь ты? Заранее предрекаешь этой войне поражение. Высмеиваешь. Издеваешься. Создаешь у общества отношение к этой борьбе как к фарсу.

— Президент занимается своим делом, я занимаюсь своим, — ответил Дрема с недоумением, переходящим в прозрение.

Именно эти маленькие, стыдливые ручки и кастрировали его.

— Понимаешь, Дима, — задушевно продолжал редактор, — высмеять можно все. Смеяться легко. Но как бы хорошо ты ни смеялся, рано или поздно скажут: «Ну, хорошо. Это смешно. Ты нас повеселил. Но что же ты предлагаешь?» Предложить что-то уже сложнее. Но можно. Опять спросят: «Хорошо. Но как это сделать? И кто будет делать?» Вот где начинается самое трудное. До этого ты сотрясал только воздух. Теперь надо потрясать устои. Согласен? И что получается? Сам объявил войну коррупции. Мы его должны поддержать. А ты смеешься и смеешься, смеешься и смеешься.

— Зачем все это вы говорите мне? Я — карикатурист. Понимаете — карикатурист. Что с вами? Уж не подмигнул ли вам с портрета Иосиф Виссарионович?

С видом человека, который знает больше, чем говорит, редактор усмехнулся. Эту усмешку можно было расценить и так: его забавляет наивность Дремы.

— Вот именно. Ты всего лишь карикатурист, — сказал, доброжелательно улыбаясь, редактор.

Язык зашевелился сам собой, и кто-то голосом Дремы сказал:

— Да пошел ты!

Сгреб Дрема улики и навсегда вышел вон.

Просматривая вечером почту, он наткнулся на странное сообщение: «Vstrechay. Priletayu 21.02. Reisom iz Stambula». И подпись «J».