Дансинг в ставке Гитлера - Анджей Брыхт

— Я видала, — сказала толстая девочка. — У меня папа бригадир в колбасной.

— Очень хорошо. Вот так и сделали, — продолжал гид, — повесили всех этих генералов, зацепив их подбородками за острые крюки…

Дети покатились со смеху, забавная же картина: генералы на крюках. Только Анка посмотрела на меня со злостью и недовольно поморщилась.

— …и они мучились, пока не умерли, а на другой день Гитлер со своими людьми сидел в кино, вот тут, рядом, и смотрел все это на экране, потому что всю эту казнь снимали на пленку.

— А где теперь это кино показывают? — спросил мальчик с фонарем под глазом.

— Нигде, это кино было секретное. А если бы и показывали, то только тем, кому уже восемнадцать лет, и тебя бы никто не пустил…

— Э-э-э, скажете тоже, я на любое кино пройду, — засмеялся мальчик.

— Нехорошо. Кроме того, всех родных и всех знакомых этих бунтовщиков тоже убили. Ученые подсчитали, что из-за всей той истории погибло свыше семи тысяч человек. Много, правда? Ваш городок, пожалуй, столько не насчитывает?

— Насчитывает! — послышались возмущенные крики.

— Насчитывает? Тогда очень хорошо. Но не в этом дело. А самую большую жестокость Гитлер проявил сразу, как только вылетел в окно в этих своих порванных штанах. Так вот, один молодой эсэсовец заметил это и быстро подбежал к Гитлеру, чтобы поднять его и почистить. Так он и сделал, а Гитлер, когда пришел в себя, тут же велел его расстрелять. Ему стыдно было, что кто-то видел его в разорванных брюках. Что для него была человеческая жизнь по сравнению с таким вот глупым стыдом, ведь это был человек, который даже за вежливые поступки убивал.

Тут дети очень заволновались, особенно девочки, потому что их учили в школе, что старшим надо помогать, уступать место в трамвае или в поезде, то и дело говорить «пожалуйста», «спасибо», и вот за такую вежливость их должна когда-нибудь постигнуть жестокая смерть?!

— Хватит, — сказала Анка с уже нескрываемой злостью.

Группа уходила куда-то все дальше в глубь территории, а территория была большая, и бункеры были самые большие в мире, в этом не могло быть сомнения, я и в жизни не думал, что увижу что-нибудь подобное, а тут еще буйная, сочная и дикая природа, никто не нарушал ее спокойствия двадцать лет, люди, опасаясь мин, пробирались по тропинкам, поэтому все росло во всю мочь, набухало соками, и группа уходила все дальше: гид длинными прыжками, дети мелкой рысцой вокруг него, пыль с узкой дорожки оседала на кустах и низких ветвях, а мы остались на том месте, где еще блуждал и рассеивался запах пыли и усталых детей.

Я взглянул на Анку, лицо у нее было серое и глаза утомленные.

— Там у входа был киоск с сувенирами, — сказала она тихо, — купим какую-нибудь брошюрку, не этот же дурак ее писал…

— Что ты хочешь от него, это ведь тяжелая работа. Видела, как он упарился, а сегодня не так уж жарко.

— Упарился, потому что пару рюмок пропустил, — вздохнула она. — Я бы полежала минутку, — она посмотрела на высокую траву у дороги. — Да вот…

— Мины, — подсказал я.

— Нет. Лягушки.

Мы вернулись к велосипедам, чтобы проверить, не украли ли их, но они спокойно стояли рядом с великолепным «мерседесом», и мы сели на глыбу бетона, чтобы решить, что делать дальше.

Я хотел уехать отсюда, но Анка увидела на том доме, где ресторан, зеленую вывеску «Гостиница» и сказала, чтобы мы взяли номер и остались до утра, ведь тут очень интересно, а кроме того, собираются тучи, через час начнется гроза, так что и ехать незачем. Я немного струхнул, мне никогда не приходилось жить в гостиницах, в Лодзи есть несколько, и я не раз видел, какая публика из них выходила, кавалеры разутюженные — картинка, а бабы раскрашенные, наглые, как будто у них были мешки с долларами, поэтому я боялся гостиниц, меня могли оттуда выставить, я был плохо одет: выгоревшие штаны и велосипедные башмаки уже третьего сезона, не похоже, чтобы я был при деньгах, а что таким в гостинице делать?

— Я никогда не жил в гостинице. А ты?

Она пожала плечами.

— Да разве это гостиница! Паршивая дыра. В Польше всего несколько гостиниц и есть. Варшавский «Бристоль», «Гранд-отель», «Европейская», вот это класс! Еще «Меркурий» в Познани, ну и, может, «Французская» в Кракове. А остальные — ночлежки дешевые. Вот это, — она кивнула на здание, — шалаш, только что из кирпича.

Меня поразило, что она так хорошо разбирается в великосветской жизни, и теперь я как-то особенно почувствовал ее превосходство.

— Но ты-то там не жила? — спросил я с надеждой.

— Где?

— Ну, в этих всяких… «Гранд-отелях».

— Почему же. Иногда.

У меня пересохло в горле. Мне не раз доводилось слышать, что там творится, в этих гостиницах. А какие такие у нее там могли быть дела?

— И как, — продолжал я, — одна? Совсем одна?

Она внимательно посмотрела на меня, взгляд ее иронически сверкнул.

— Н-ну… не совсем.

И через минуту добавила:

— С мамой. Ну, идем, договоримся насчет ночлега в этой халупе.

Так я подошел уже совсем близко к моему позору, возможно, он как раз и начался в комнате администратора, где надо было предъявить паспорт и заполнить небольшой желтый листок, — в той комнате, где сидел какой-то там делопроизводитель, лысый, с мордой кретина, и молодая барышня с нарисованной улыбкой и серебряными зубами, а некий тип, пожилой, лет эдак тридцати пяти, а то и больше, скандалил, добиваясь, чтобы ему с его женщиной разрешили поместиться вместе; может, именно тут и начался мой позор, может, надо было выйти и уехать на своем безотказном велосипеде марки «ураган», может, было еще не поздно, не зря гостиницы внушали мне отвращение и страх, но что я мог сделать, когда стоял с желтым листком в руках и слушал, как сволочится этот тип, что?

А этот тип хотел получить один номер со своей женщиной, которая скромно стояла у двери, в белом шлеме на голове и держала рюкзак и шлем своего дружка, потому что они приехали на мотоцикле SHL-175 — я их и до этого видел, — малый был высокий и коренастый, а женщина закутана в шмотки, этакая тумба, мотоцикл прямо-таки прогибался под ними, и вот этот тип кричал теперь во все горло:

— Одного номера не хотите дать? Ах, не женаты?! А мы лучше других женатых живем! Мы вместе проживаем! И отпуск вместе взяли! А как спать вместе, так нельзя?! По какому-такому праву?

— Если вы так хорошо живете, то и женитесь, — сказала барышня и широко разинула рот, то ли смеясь, то ли зевая.

— А если я не хочу жениться? — возмутился тип. — Женюсь — бить буду! — кричал он, показывая на женщину своим толстым пальцем. — А так не имею права, и нам хорошо! Ну, скажи, — обратился он к своей бабе, — скажи, хорошо нам или нет?

— Хорошо, — сказала женщина сильным и чистым голосом.

— Вот видите! А вы номер не хотите дать!

— Я уже все сказала, и дискуссия ни к чему, — возразила дежурная. — Только женатые имеют право проживать совместно. Для нас вы считаетесь посторонними, и если вас вместе поместить, это будет разврат!

— Разврат?! — завопил тип. — Я бы вам показал разврат! Да мы таким развратом то и дело занимаемся! Ну, скажи, Зюта, занимаемся?

— Занимаемся, — честно призналась женщина. — Занимаемся, Зютек, где только удастся. И уже не первый год, чтоб вам завидно было, — адресовалась она к дежурной.

— Мне завидно?! — презрительно возмутилась та. — Еще чего!

— Да где там не первый год! — кричал тип. — Уже пятнадцатый год идет с божьей помощью!

— Значит, еще тот у вас запал, если не надоело, — вставил с каким-то кудахтаньем делопроизводитель.

Так они трепались еще немного, полусердито-полушутливо, но тут вмешалась Анка:

— Тогда я возьму номер с этой дамой, а вы с этим человеком.

И подала наши заполненные листки.

Дело быстро было улажено, и тот тип перехватил меня в коридоре:

— Это ваша, такая деловая?

— Что значит ваша?

— Я спрашиваю: ваша баба?

Мне пришлось кивнуть, иного не оставалось.

— Так вот, — продолжал он, — сейчас мы пока трали-вали, а вечером, по-тихому, вы к своей, а моя ко мне, хи-хи! Вот и обставим их, бюрократов, чтоб им кисло было!

Он пожал мне руку, хлопнул по плечу, все время приглушенно смеясь от радости.

Я не знал, сказать ли об этом Анке, чтобы не вышла какая-нибудь глупость, но она сама вскоре спросила:

— Тот битюг уже говорил с тобой?

— Какой битюг?

— Да не строй ты дурака! Кто к кому переходит?

— Я к тебе, — сказал я, и в животе у меня как будто что-то оборвалось.

Поднялся довольно сильный ветер, толстые и округлые тучи низко передвигались по небу, белая пыль летела со стороны бункеров, когда мы с Анкой вышли пройтись, умытые и причесанные, Анка даже юбку надела, единственную, которую захватила с собой, немнущуюся; в волосах у нее была красная ленточка, и она вовсе не походила на такую, что целые дни гоняет на велосипеде, а больше годилась для «мерседеса», я сказал ей об этом, и она нисколько не удивилась, как будто и на самом деле с завтрашнего дня собиралась ездить на «мерседесе».