По ту сторону тьмы (СИ) - Полански Марика

Комок в груди неохотно заёрзал.

«Ес-сли не хочеш-ш-шь, можеш-ш-шь не делать», — в сознание вползло тихое змеиное шипение.

Я резко обернулась и увидела янтарные змеиные глаза, наполненные клубящейся тьмой. А потом комната провалилась во мрак, где не властно даже время…

…Огненные листья медленно поднимались от земли в лесу, объятом золотистым туманом. Ноздри забивал тяжёлый запах прелой травы и сырой земли.

— Обернись…

Из-за деревьев вышел олень и склонил голову, указывая взглядом на деревянную избу, потемневшую от сырости и времени…

— Обернись!

Призрачный голос прозвучал совсем близко с головой. Туман сгустился, принимая черты юной проститутки: рыжие волосы, большие синие глаза, смотрящие на меня с болью и отчаяньем. Полупрозрачные пальцы духа впились в мои предплечья, и она прошептала лишь одно слово:

— Прощение…

Судорожный вздох наполнил лёгкие острой болью, как если бы их набили стеклом. Сердце стучало как сумасшедшее и потребовалось несколько долгих секунд, прежде чем я осознала, что снова нахожусь в комнате борделя. Наагшур взирал на меня с пристальным любопытством, и его взгляд подействовал на меня, как холодный душ.

Переход в Межмирье и обратно занял меньше двух секунд в реальности, но ощущения были такие, будто я там провела неделю. Миру колотило так, что я невольно за неё испугалась. Каждый переход воспринимался ею, как маленькая смерть.

Взгляд ещё раз скользнул по бледному телу, и я глухо проговорила:

— Он сожалеет о сделанном. Тот, кто её убил, сожалеет о том, что сделал, и теперь просит прощение.

Молодой законник от неожиданности выронил перо и посмотрел на меня так, будь большей чуши он в жизни не слышал. Потом перевёл вопросительный взгляд на стоя́щего с другой стороны кровати Агосто, и снова воззрился на меня. Старший сыщик удивлённо поднял брови, но тотчас натянул обратно презрительную маску и небрежно бросил:

— Позвольте узнать, прелестное создание, почему вы так решили? Романчиков перечитали?

Никто из них не понял, что произошло. И это придало смелости.

— Во-первых, меня зовут Ладамира. Для вас госпожа ауф Вальд, — осадила я его. От острого чувства удовольствия приятно заныло в животе, когда я увидела как старший сыщик покрывается пунцовыми пятнами от злости. — И я вам не прелестное создание. Во-вторых, романчиков я не читаю. А в-третьих, первое, что меня зацепило — это как выглядит тело. Расчёсанные волосы, волосок к волоску, перевязанные руки чёрной лентой и два серебряника на глазах — признак заботы об усопшем. Станет ли убийца беспокоиться о том, чтобы душа смогла заплатить Скитальцу, чтобы попасть в чертоги Мораны? Сомневаюсь. Заметьте, не медяки. Это серебряники. Сумма достаточно крупная, значит, скорее всего, откупные за невинно убиенную. Ещё цветок. Чёрный лизиантус. В переводе в сааранского языка — «горький цветок». Пурпурные и розовые лизиантусы добавляют в свадебные букеты. А вот чёрный… У сааранцев существует легенда, согласно которой Дух Войны влюбился в прекрасную юную деву. Та отвергла его притязания, и в гневе он убил её. Потом раскаялся и расплакался. На месте, куда упали слёзы, вырос чёрный лизиантус… Это ритуал. Серийным убийцам важен порядок. Могу предположить, что это тот самый маньяк, которого все ищут.

— Откуда такая уверенность?

Агосто явно зацепил тот факт, что прославленный ведьмолов обратился к какой-то девицы, чем к старшему сыщику. В потемневших глазах скользнула угроза, но меня было не остановить.

— А как много в столице на сегодняшний день происходит убийств? Готова поспорить, что как минимум два десятка на неделю. Внимание — вопрос: в скольких случаях так заботиться о своей жертве? Дайте-ка предположу — ноль, верно? Кроме последних трёх, о которых упоминали в «Столичных хрониках». В большинстве убийств — это или случайность, или сведе́ние счётов. Ни в том, ни в другом случае преступник не станет тратить время на ритуал. Но здесь… Он очень умён, хладнокровен и спокоен. Подозреваю, что он педант, не привыкший бросать всё на половине дела. Всё должно быть доведено до конца. Даже если что-то пошло не так. Однако несмотря на то, что жертва случайная, её должно́ что-то объединять со всеми остальными. Какая-то мелочь. Как подпись художника на полотне. Ибо он хочет, чтобы о нём все говорили.

Риваан захлопнул папку, перевёл взгляд на старшего сыщика и вкрадчиво сказал:

— Тело к анатому. Поднять все дела за последние пять — десять лет. Все похожие должны лежать у меня на столе не позднее завтрашнего утра. С этого дня описывать всех. Вы меня слышите, Агосто? Всех. Даже собак. Список подозреваемых жду сегодня вечером у себя на столе. Если его не будет, я лично вздёрну вас на дыбе. Надеюсь, я понятно объясняю?

— Так точно, ваша светлость, — глухо ответил старший сыщик. По побледневшему лицу было видно, что перспектива болтаться в пыточной, его не прельщала.

Риваан молчаливо направился в сторону двери.

Пейзаж казался крайне интересным. Вот, например, булочная господина Шварца. А вон мясная лавка Ульриха Геймана с вывеской окорока над гостеприимно распахнутой дверью. А между ними прекрасно расположилась бакалейная. Дома, нагромождённые друг на друга, выглядели как вываленные из коробки игрушки. Серые, унылые и такие же беспорядочные. Редкие лавчонки между ними глядели на прохожих блестящими начищенных витрин, будто среди этих игрушечных домиков притаился многоглазый кот.

Попытки отвлечься от тяжёлых дум не привели к успеху. В животе по-прежнему неприятно холодило, а на плечи упала такая тяжесть, будто кто-то взвалил мешок с зерном и заставлял тащить его на себе. В голову пришла мысль, что хуже болтливой совести может быть только тягостное молчание. А молчали все: и Мира, которая предпочла затаиться, и Риваан, который всю дорогу неспешно разбирал собственные заметки. И я, которая теперь, как никогда, ясно понимала: язык мой — враг мой. Хотелось броситься прочь из экипажа и убежать куда-нибудь подальше. Но вместо этого я малодушно продолжала таращиться в окно, забившись в угол между спинкой сиденья и дверью.

— Вы — потрясающая личность, Ладамира. Одновременно обзавестись другом и злейшим врагом — для этого нужен талант.

Я оторвалась от созерцания проплывающих мимо домов и ошеломлённо уставилась на Риваана. Тот по-прежнему изучал содержимое папки.

— О чём вы? — спросила я, стараясь придать голосу как можно более непринуждённый тон.

Внимательный взгляд скользнул по мне и остановился на лице.

— Сдаётся мне, мадам Дюпре весьма впечатлена смелостью вашего высказывания о мужчинах. Настолько, что можно с уверенностью заявить, что она не откажет вам в дружбе. Агосто тоже впечатлён. Но он бы предпочёл говорить с вами о мужских пороках в допросной.

— Не сомневаюсь, что у него и аргументы имеются, чтобы меня переубедить.

Ведьмолов кивнул.

— Разумеется. Вот только вряд ли эти аргументы переубедили бы вас. Скорее укоренили бы мнение, что все мужчины — трусливые животные.

Я презрительно фыркнула.

— Разумеется, — и снова отвернулась к окну. Впрочем, пейзаж уже не казался таким интересным. — Не понимаю, к чему весь этот разговор…

— Сами того не понимая, вы вырыли себе могилу и приставили к ней человека, который теперь всеми силами будет стараться вас туда загнать. Это плохая новость. Но есть и хорошая.

— Какая?

— Вы достаточно умны, чтобы попасться. И невероятно везучи. Агосто, конечно, будет щёлкать зубами, пытаясь вас укусить. Но пока вы рядом со мной, я не позволю, чтобы он до вас дотянулся.

Последняя фраза звучала, как завуалированное непристойное предложение. На душе стало гадко и мерзко. Настолько гадко, будто прилюдно уронили в лужу, так ещё вдобавок и обсмеяли. Такие, как Риваан, всегда получают то, чего хотят. «Отвратительнейшая манипуляция, — констатировала Мира и пренебрежительно хмыкнула. — О Боги! Более низкого способа затащить в постель я не встречала!»

— Если не считать того момента, когда вам самым безбожным образом лгали в лицо, говоря о любви, не так ли?