Пленники пылающей бездны - Борис Фрадкин

По скобам Андрей добирается до кабины отдыха, ложится в гамак. Рядом стонет Биронт. А Вадим, Дектярев и Михеев продолжают обсуждать все тот же вопрос: поворачивать ли подземоход обратно или двигаться дальше.

- Я настаиваю на возвращении, - говорит Михеев. - Этого требует главный конструктор. Мы не знаем, что нас ожидает внизу.

- Если бы знали, Петр Афанасьевич, - отвечает спокойный, приглушенный гулом вибрации голос Вадима, - действительно не имело бы смысла ослушиваться начальства. Может быть, у вас есть более серьезные доводы?

Андрей улыбается в подушку: кого захотели переговорить Вадима Суркова.

- Хотя бы вибрация.

- Ну, хорошо. А вы представьте себе, что вибрация захватила бы нас в самом начале рейса, на глубине, скажем, километров двадцать пять -тридцать. Вы бы что, тоже потребовали возвращения?

Михеев молчит. Он никак не может найти убедительных слов.

- Я решительно протестую, - раздается вдруг болезненный возглас Биронта.

- Вот видите, - подхватывает Михеев, - нельзя же злоупотреблять здоровьем людей.

- Вы не поняли меня, - Валентин Макарович садится в гамаке и сбрасывает со лба мокрое полотенце. - Остановиться сейчас - это настоящее преступление. Мои исследования только начинаются. Вокруг появилось столько необыкновенного.

Дектярев похохатывает. Вадим уже с уважением поглядывает на атомиста.

- А ты что скажешь, Андрей?

Вопрос Вадима застает механика врасплох.

- Я согласен куда угодно, - отвечает Андрей, - хоть до центра земли.

Но произносит он это без всякого энтузиазма.

14

Вадиму показалось, что его разбудил смех Лены.

Открыв глаза, он понял - сон прервала вибрация. Смехом Лены звенел корпус машины. К нему примешивалось хаотичное сплетение звуков, среди которых можно было различить шум морского шторма, свист ветра, грохот горных обвалов, стоны, уханье, скрежет.

Вадим сделал попытку думать только о Лене. Ничего не получилось - по корпусу бешеной дробью стучали тысячи тяжелых молотов. Ни магнитоплазменное поле, ни двойные стены корпуса не спасали более экипаж от дикой пляски базальта.

В соседнем гамаке лежал Чураков, ниже Михеев, оба с открытыми глазами.

- Не спится? - спросил Вадим.

- Где же тут уснешь, - ответил Михеев.

Андрей промолчал. Он хотел одного: пусть вибрация будет такой сильной, чтобы в голову не лезли мысли, не мучали его непривычными сомнениями.

Вадим спрыгнул с гамака. И вскрикнул. Ему показалось, что подошвы коснулись раскаленной поверхности. Вибрация уже просачивалась сквозь найловойлок. Она иглами прошла через тело. От нее на минуту перехватило дыхание, ляскнули зубы. Но самое болезненное ощущение было в голове - там, в мозгу, словно завертелось, запрыгало множество остреньких камешков.

- Ф-фу! - командир задышал часто, но остался стоять, упрямо не желая сдаваться. - Ч-черт.... как пробирает! Ну, ничего.

Он направился к люку.

В следующей кабине Скорюпин вел двойную борьбу: то, приникнув к аппарату, вращал лимбы настройки и всматривался в голубую линейку, то, всхлипнув, закрывал лицо ладонями и откидывался в кресле, запрокинув голову.

- Не слышно? - спросил Вадим. Ему пришлось кричать, чтобй преодолеть жужжание корпуса.

Связист отрицательно покачал головой.

То, что увидел Вадим в следующей кабине, поразило его. Геолог и атомист сидели друг против друга. У атомиста было исстрадавшееся лицо, он то и дело хватался руками за голову, за сердце, но не выпускал зажатое в пальцах электроперо. Над лбом его топорщился хохолок рыжих волос, на измятых бессонницей щеках выступила рыжая щетина. С минуты на минуту готов он был сдаться и запросить возвращения на поверхность. Однако минуты складывались в часы, а Биронт продолжал изучать характер излучения, породившего мезоны.

Николай Николаевич имел более крепкую натуру. Но и ему нелегко давалось сидение в кресле. Было видно, как вздрагивают мясистые щеки ученого, как морщится он от изнуряющей вибрации. А в глазах и упрямство и творческий азарт.

- Открытие за открытием! - приветствовал Дектярев появление Суркова. - Вы только представьте себе, Вадим Аркадьевич, он имеет кристаллическое строение.

- Кто он?

- Базальт, который нас окружает.

- Что ж... поздравляю.

В этот момент Вадима не очень-то интересовала структура базальта.

- Да, да! - кричал Дектярев и даже привстал, чтобы Сурков его лучше слышал. - Ультракристаллическая структура. Кристаллы настолько мелки, что мне удалось обнаружить их только с помощью вот этого. - Николай Николаевич постучал суставом указательного пальца по шкале одного из приборов. - Получается следующая картина: на глубине сорока километров под воздействием давления кристаллическая структура переходит в ультракристаллическую, а не в аморфную, как мы до сих пор думали. Каково, а? А вот на глубине трехсот километров она примет настоящее аморфное состояние. Это произойдет гораздо ощутимее, с выделением той энергии, которая и порождает землетрясения.

- Я понял вас, Николай Николаевич. А как дела у Валентина Макаровича? Он тоже делает открытия?

Дектярев уловил насмешку в полосе Суркова, но не обиделся, а, наоборот, улыбнулся и потрогал кончик собственного носа.

- Да, похоже, что и Валентин Макарович поймал крупную рыбину. Во всяком случае, мы уже не вернемся с пустыми руками. Не так ли, Валентин Макарович?

- Не отвлекайте, пожалуйста, не отвлекайте! - взмолился Биронт. - Вы же видите, как трудно сосредоточиться. Идите разговаривать в другое место. Убедительно прошу вас.

Взгляд атомиста тотчас же застыл на одном из приборов, а растопыренные пальцы нацелились на переключатель, будто это был не переключатель, а птица.

Вадим спустился к себе. Сел в кресло, чтобы продолжать работу. Ему хотелось до возвращения на поверхность окончательно решить вопрос о выборе наиболее рационального профиля корпуса подземохода. Однако у него было такое ощущение, будто он сел не в кресло, а в какое-то средневековое приспособление для пыток, изготовленное из грубого необработанного металла, и что это приспособление с бешеной скоростью катится по неровной каменистой поверхности.

"На следующем подземоходе придется поставить кресла на виброгасители", - подумал Вадим.

Попытка увлечь себя расчетами потерпела неудачу. С растерянностью убедился Сурков, что не сможет сосредоточиться в таких условиях. Проклятая тряска выворачивала все внутренности.

Вадим вскочил. Стоять на мягком найловойлочном покрытии оказалось все-таки легче. Но не работать же стоя?

Он возвратился в кабину геолога и атомиста. К его удивлению, оба ученых все еще оставались за пультом. Они, казалось, приросли к своим местам. Даже Биронт, этот костлявый капризный человек, проявляет необъяснимое упрямство. Лицо у него измученное. Видно, что крепится из последних сил. А ведь в начале рейса, когда ничто не мешало работе, капризничал, предъявлял ультиматумы. Интересно, сколько способен он высидеть в кресле?