Мосты - Ион Чобану

- Все полольщики смеялись.

- Нас засекли?

- Разумеется.

- Беда!

- Надо было побежать в другой виноградник.

- Эх, горе-курцы.

- Хоть ты не сыпь соль на рану.

- Повезло вам. Отца позвали в село.

- Как?

- Да так. Вместе с дедом Петраке. Опять следствие.

- Когда-нибудь оно закончится?

- Да, совсем затаскали деда Петраке. Скорей бы кончилось дознание! А ведь старик, пожалуй, готов пойти на двадцать лет в соляные копи, на каторжные работы, лишь бы Ирина была в добром настроении. Ведь стоит ей только захворать, как дед Петраке мгновенно теряет покой, места себе не находит. Если это зимой, весь день топит у нее печи, да так, что чуть не трескаются. Если летом, бродит по всем пустырям и залежам, выискивая татарник, анемон, полынь.

Хоть бы раз в ответ на такую заботу Ирина с дочками побелила хату Петраке! Хоть бы наняла - за вино, муку, соленья. Ведь каждый вечер дед Петраке последним уходит со двора Негарэ и уставший идет отдохнуть в своих четырех стенах.

Дом он себе поставил сам, своими руками, на участке, унаследованном от родителей. На своих плечах приволок балки и доски. Годами подряд собирал жердочку к жердочке, а сам жил в землянке. Знаток, пожалуй, заметил бы, что стены оштукатурены не очень-то умелой мужской рукой. И завалинки женщины отделывают лучше, а эта - с кривыми гранями, отглаженная заскорузлыми пальцами. Снаружи дом помазан только глиной, замешанной на полове и исхлестанной прутьями, чтобы лучше забила все щели. Изнутри же помазан глиной, смешанной с навозом, нигде не побелено. В комнате темно, как в цыганской халупе, зимой и летом одинаково: войдя с улицы, ничего не разглядишь. Печку дед Петраке тоже сложил неуклюжую, бугристую, похожую на лошадь, взвившуюся на дыбы, ни одной такой печи в селе нет. Но дед Петраке уверяет, что не променял бы ее ни на какую другую: очень она теплая. На склоне лет старик все больше ценит тепло. Лет на десять, по меньшей мере, заготовлены у него дрова.

Вторую комнату своего домика он не стал отделывать изнутри и набил чем попало: досками, корягами, пнями, стволами засохших деревьев, обломками тычек. Откуда ни шел старик - с покоса, с виноградника, с лесоповала, - отовсюду приносил топливо, как муравей, что целое лето готовится к зиме. Запасы переходили из года в год, заполнили не только комнату, но и сени до самого потолка, оставив хозяину узкий клочок, напоминающий ход в барсучью нору, так что входил к себе Петраке, согнувшись в три погибели.

Дымоход над печкой высился прямой. Понятно, когда шел дождь, вода натекала в мамалыгу. А другой раз приходилось иметь дело с озорующими парнями, которыми часто верховодил Митря. Они собирались возле дома старика и вытворяли черт знает что: бросали в мамалыгу то чьи-то старые постолы, то вороненка, а то и дохлую кошку. Петраке при всей его кротости приходилось хватать дубинку и гнаться за негодниками. Однажды он бежал за ними напрямик через сад, омытый дождем. Те поскользнулись в темноте на опавших листьях и попали в яму, где раньше была землянка и где теперь старик держал иногда одного или нескольких поросят. Попавшие в западню получили изрядную трепку - жердью, той самой, которой дед сбивал орехи. После этого Петраке ушел не оглядываясь. Когда на другой день подошел к яме, чуть за голову не схватился: парни барахтались в грязи вместе со свиньями - черные, как черти.

Сквозь густой, как лес, сад, стареющий вместе с хозяином, еле пробиваются алые лучи утреннего солнца. В саду щелкают соловьи, пахнет весной, распускающимися почками... Сюда еще сроду не заезжала телега, скотина сюда не забредала. Цветы, посаженные стариком много лет назад, рано осыпаются и сами по себе прорастают: когда тает снег, на дне землянки скапливается вода, и старик точно на болоте слушает кваканье лягушек.

Раз в несколько лет в этот пустынный двор заглядывают жандармы и перчептор. Жандарм - чтобы напомнить о предстоящих выборах. Перчептор чтобы потребовать налог за участок, на котором построен дом, а также за двадцать соток сада. Последнее время жандармы стали наведываться чаще. Без конца делают обыск, переворошили дрова, перерыли все на чердаке. Вызывают старика то в примарию, то в жандармский пост.

Вот и сегодня пришли и забрали его прямо с виноградника. По селу провели почти как преступника, - позади шли конвоиры с винтовками наперевес. Пополудни, правда, отпустили назад, на прополку. Любопытные и испуганные взгляды провожали деда Петраке.

Темная история с убийством и ограблением интенданта румынской королевской армии несколько месяцев тихо тлела, потом снова вспыхнула. Наверно, в селе нашем не осталось ни одного недопрошенного человека. Начали с Негарэ. Потом взялись за Василе и деда Петраке... При них ведь военный интендант покупал пшеницу у Негарэ.

При них, верно. А что они еще могут знать? Что интендант вынимал из кармана бумажник, набитый деньгами? Почему не вынуть? Надо же было расплатиться. А как смотрел на бумажник Негарэ? Обыкновенно. Как человек смотрит на деньги. А сколько денег выпало Александру Македонскому? Кто их считал! Об этом должен знать тот, кто их потерял.

На допросах пытались всячески запутать свидетелей. Правда, Василе Суфлецелу оставили в покое. А деда Петраке так и вызывали без конца.

Негарэ и дед Петраке вернулись с дознания, но хорошее настроение уже не вернулось. Допалывали свои ряды молча, сосредоточенно, угрюмо...

МОСТ ТРЕТИЙ

- Слушай, Никэ, почему чахнет этот баран? - спросила мать.

- Может, из-за жары? - пожал плечами отец.

Мой братец Никэ смотрит родителям в рот. Уж он-то мог бы знать, почему баран чахнет, - ведь Никэ пасет овец. Но малыш настороженно молчит, сидя на низком стульчике, и парит в лохани ноги, покрытые цыпками.

Увидев, что от сына толку не добьешься, мать оставила его в покое. Правда, немного побранила за то, что оставил носки на пастбище. Теперь по тем носкам можно справлять поминки... Огорчается мать не только потому, что жаль пропажи. Ей кажется, что рассеянный Никэ плохо присматривает за овцами. У малого каждый год та же история. Промочит ноги, наберет пуд грязи, - так сразу снимает носки и бросает на пастбище...

Мы знаем это его обыкновение. Оттого Никэ и поглядывает с опаской на родителей, пытаясь понять, что ему угрожает. Мамино наказание перенести не трудно, ударит веником - и делу конец. Случается, в ход идет скалка или какой-нибудь прутик, но это редко. Отец вроде не бил его ни разу, но стоит ему снять ремень, и бедный Никэ подымает ужасный визг.

- Почему чахнет баран? Говори, Никэ.

Рука отца опустилась на плечо Никэ. Тот испуганно смотрел, как отец подносит вторую руку к поясу. Его обгоревший на солнце нос стал еще краснее. Вдруг Никэ так заплакал, что рубаха на нем затрещала, стал целовать руки отцу, умолять:

- Прости... Больше не буду ездить верхом на баране.

В конце концов отец простил. Но от матери Никэ получил все-таки несколько ударов веником. По тому месту, которое сидело на спине барана.

Недавно Василе Суфлецелу поведал мне за стаканом вина, что Никэ, едва выйдет из села, садится верхом на барана. Вынимает из-за пояса флуер и наигрывает всю дорогу. И на лугу, все так же верхом, гоняется за овцами, забредшими в кукурузу.

Подумать только - недавно еще мать учила Никэ, втолковывала, когда утро, когда полдень и когда вечер. Хорошо помню, как однажды Никэ, еле переводя дух, пригнал овец домой... Мать схватилась за голову.

- Ты что, Никэ? Зачем привел овец с пастбища?

- Ведь уже вечер! Не видишь, солнце спряталось?

- Экий ты непонятливый! Солнце спряталось за тучей, а ты...

Не успела мать толком вразумить сына, как солнце проглянуло из-за облаков. Никэ смотрел на него, как на чудо. А потом взял колокольчик, трайсту с малаем и повел стадо на пастбище. Но ненадолго. Через часок-другой снова вернулся домой, решив что уже полдень - пора доить овец.

Изрядно намучилась бедная мама! Ставила колокольчик на землю, объясняла, какой длины должна быть тень от его рукоятки в полдень - только тогда и надо приводить стадо домой. Но поучения не шли впрок. Да и какой спрос с глупого малыша, который зимой приносил в комнату лед и клал сушить его на печку!

Мы тогда нарезали сечку для лошадей возле гумна и наткнулись на толстый слой льда. Георге Негарэ для смеха предложил:

- Слушай, Никэ, возьми пару кусков да посуши на печи. Где ты потом, летом, найдешь такой хороший лед?

И сейчас словно вижу: грязная вода кривыми струйками сбегает с печи. Хохочут мужики, резавшие сечку. Хнычет Никэ, мама сердится... Никэ тогда сильно обиделся на Георге Негарэ.

Бывало, раньше, только завидит его, сразу хватается за винную бадейку, тянет отцу: "Э-э-э..." До пяти лет только это и умел произнести!

Однажды Никэ увидел, что отец беседует с Негарэ, держа в руке бадейку для вина. Отец, видно, заговорился, перекладывал бадейку из руки в руку, не спешил в погреб. И думаете, что сделал малыш? Поднялся на лавку, взял жестяную форму, в которой мать только что пекла калачи, и надел отцу на голову: "Э-э-э". Наверно, показалось, что отец не может найти шапку, потому и не идет за вином.