Один день Аркадия Давидовича - Дмитрий Черкасов

Синяк взял выпрошенную «буквально на пять минут» двухпудовую гирю и, целясь в стул, насколько позволяло выпитое, запулил её в окно.

Мимо.

Офигевший от такой невезухи и обозванный «косым придурком» капитан побежал вниз за гирей, ибо народ решил уничтожить стул именно таким образом. Через несколько минут запыхавшийся Синяк возвратился.

Все приготовились...

Бац!

Опять мимо...

Когда капитан вернулся во второй раз, Крысюк заплетающимся языком изрек:

– Мужики! Надо привязать верёвку к гире и вытягивать её в окно. И не надо бегать каждый раз. Всё вас учить приходится...

Сказано – сделано.

Где-то была найдена бухточка с верёвкой. Один конец привязали к гире, а другой, чтобы случайно не упустить, к железной ножке общажной кровати. Однако никто не удосужился хотя бы прикинуть длину веревки...

В очередной раз злой и почти протрезвевший Синяк метнул снаряд.

И тут произошло следущее – кровать, к которой был привязан груз, внезапно подлетела к окну и застряла в нём среди орущих, пьяных и матерящихся на весь Петроградский район мусоров. А на третьем этаже, в комнате коменданта, раздался звон разбивающегося стекла и в помещение влетела злополучная гиря. Со страшным грохотом она упала на стол у окна, за которым в это время комендант пил чай.

Стол пополам, престарелый майор милиции в отставке – без чувств на полу.

Потом Крысюка, вбросившего в сознание масс приведшее к трагическим последствиям предложение, били уже всем коллективом во главе с Синяком. После того, разумеется, как выбрались из-за зажатой в оконном проеме кровати...

Испив «Синопской» и откушав соляночки, братки пришли в доброе расположение духа, обсудили несколько насущных проблем, связанных с приведением в чувство некоторых потерявших связь с реальностью подшефных бизнесменов, решили дать им шанс одуматься, и приступили к поеданию отменно приготовленного шашлыка.

Мирный процесс восстановления растраченных во время охоты на тигров белковых запасов был прерван разразившейся за соседним столиком семейной сценой.

Мужчина с лицом бывшего комсомольского работника, долго и проникновенно что-то втолковывавший сидевшей перед ним моложавой даме, повысил голос и громко сказал:

– Таня, ну нельзя же быть такой ревнивой!

– Скотина! – вскинулась женщина, перегнулась через стол, сбросив на пол вазочку с чайной розой и недопитой бутылкой шампанского, и влепила своему визави звонкую оплеуху. – Ты опять назвал меня Таней!

Обернувшиеся на шум братаны неодобрительно насупились.

– Эй, блин, – прогудел Армагеддонец. – Отношения дома выяснять надо...

Парочка опасливо покосилась на пятерых бугаев и притихла.

– Совершенно нет культуры поведения в общественных местах, – громко заявил Комбижирик, накладывая себе на тарелку оливки из хрустальной вазочки. – Учить, блин, народ надо...

– Верно, – согласился Тулип. – Вот, помнится, когда я первый раз за границу поехал, так, блин, спецом целый курс прослушал, как себя за столом вести и вообще...

– А где побывал? – спросил Ортопед.

– В Египте...

– Хорошее место, – сказал Грызлов и незаметно для окружающих вздохнул.

В Египет Мишу после его единственного посещения этой удивительной страны больше не пускали.

Придрались, в общем, к несущественной мелочи.

Ортопед, возмущенный царившим в Египте сухим законом и драконовскими ценами на спиртное в гостиницах для иностранцев, на второй день пребывания в Каире заложил в приобретенную на рынке двадцатипятилитровую канистру десять кило фиников, засыпал сахаром, залил водой и поставил созревать на балкон, дабы к «отвальной» обеспечить свою туристическую группу качественной брагой.

Неделя пролетела незаметно.

За сутки до отлета все собрались в номере Грызлова и подняли стаканы за благополучное возвращение на Родину. Брага была хороша, но совершенно не цепляла. Первые два часа. А потом – словно подлые египетские боги набросили на сознание русских туристов непроницаемое черное покрывало...

В общем, спустя двенадцать часов Ортопеда и компанию обнаружили в какой-то маленькой, дотоле неизвестной гробнице в ста километрах от Каира, с полупустой канистрой браги, с трехлитровой банкой из-под соленых огурцов, на дне которой плескался недопитый рассол, распевающих русские народные песни и использующих для освещения безжалостно разломанные деревянные фигурки идолов, вырезанных древнеегипетскими умельцами многие столетия назад. Мумия жреца, похороненного в гробнице, была цинично выброшена из саркофага и валялась в углу, и на его место положили совершенно невменяемого экскурсовода, обернутого, к тому же, в сорванный где-то в городе государственный флаг.

Полицейские комизм ситуации не оценили и навсегда запретили участникам мероприятия въезжать в страну, внеся их имена в память бездушного компьютера...

– Да, там неплохо, только, блин, жарковато, – Армагеддонец отодвинул пустую тарелку и щелкнул пальцами, подзывая официанта. – Тащи-ка, милейший, кофеек и какую-нибудь наливочку...

– Какую изволите? – прошелестел вышколенный «милейший».

– «Мон плезир» есть?

– Разумеется...

– А мне – «Северную», – молвил Клюгенштейн, вытирая губы крахмальной салфеткой.

– Короче, по рюмашке и той, и этой, – подытожил Тулип. – Будем, блин, смаковать...

– Кстати, Миша, – Аркадий повернулся к задумавшемуся о чем-то своем Грызлову. – Ты зачем на прошлой неделе в кабаке каким-то арабам пять тонн бакинских вручил и попросил, блин, чтобы они тебе из своей Арабии валенки привезли?

– Да-а, погуляли... – Ортопед закатил глаза. – А мы, между прочим, и тебя, блин, тогда ждали... Но ты ж где-то сам тусовался.

– Нигде я не тусовался, – удивился Глюк.

– Как не тусовался? – возмутился Михаил. – Я ж тебе на мобилу раза три звонил. Слышно ж было – крики пьяные, музон орет, ржач... С кем ты там бухал?

– Да какой там бухал, – Аркадий печально махнул рукой. – У меня джипер в тот день сломался. Это я, блин, в троллейбусе ехал...

Крысюку не везло по жизни всегда.

Принцип обмазанного с обеих сторон маслом бутерброда преследовал его денно и нощно. Ножки стульев, на которых восседал младший лейтенант, непременно подламывались, стаканы с портвейном так и норовили окропить его свеженадетые рубашки рубиновыми, лиловыми или сиреневыми потоками, а килька в томате просто проживала жизнь зря, если не оказывались у Крысюка за пазухой.

Да, что там говорить, если даже одинокий орел, кружа над Кольцо-горой в Кисловодске, из всех приехавших на экскурсию курсантов питерской Школы Милиции, нагадил именно на него.

Но Крысюк с завидным упрямством продолжал испытывать судьбу...

Стражи порядка – народ экономный.

Поэтому, подсчитывая число калорий, необходимых для поддержания истощенного дежурствами и патрулированием организмов, предпочитают колбасе пиво, а котлетам – водочку. А посему, в разгар пьянки, посвященной счастливому разрешению конфликта между стулом, гирей, комендантом и обитателями комнаты на десятом этаже ментовской общаги, на столе оказалось количество алкоголя несоизмеримо большее количеству закусок.

Еда в виде двух банок баклажанной икры, одного черствого бублика и трехсот граммов худосочной салаки горячего копчения кончилась быстро.

Денег у собравшихся в комнатушке одиннадцати офицеров и сержантов было совсем мало. Да и глупо тратить последние деньги на еду, если они утром понадобятся на пиво.

Зато были мозги.

Мозги, которые думают.

После четверти час размышлений кто-то вспомнил, что на шестом этаже, как раз под комнатой Синяка с Крысюком, за окошком висит авоська с продуктами, в которой запасливый и жадный лейтенант из местного отдела вневедомственной охраны хранил присланное ему из деревни сало.

Тут же возник вопрос номер два – кому лезть?

Изрядно разогретые самогонкой служители Фемиды решили разыграть его в карты.

Крысюку, естественно, досталась самая младшая карта...

Синяк с Лизуном связали несколько простыней, коих хватало аккурат до шестого этажа, одним концом привязали их к батарее, дабы младший лейтенант не выскользнул из нетрезвых рук и вывалили «гонца» за окошко, наказав ему не задерживаться, ибо, судя по тучам на небе, с минуты на минуту должна была разразиться страшная гроза.

Но тут же отвлеклись от процесса наблюдения за верхолазом, ибо на пороге комнаты возникла преисполненная чувства собственной значимости фигура дознавателя Кривоножкина, отягощенного пакетом с изъятой в качестве вещественного доказательства и готовой «подвергнуться быстрой порче», как сказано в Уголовно-процессуальном Кодексе Российской Федерации, вареной колбасой в одной руке, длинной французской булкой в другой и с печатью задумчивости на лице.

Про альпиниста забыли напрочь.