Девять писем об отце - Елена Сазыкина

– Булат Шалвович, вы понимаете, я чувствую, что есть что-то такое, что я ищу и не могу найти в чужих стихах. Вроде, там все уже сказано, да не все…

– Ну, например, что ты не смог найти?

– Про сирень, – почему-то сказал Исай, и тут же смутился от того, как глупо и мелко это прозвучало. Он поспешил пояснить: – Про первую и последнюю встречу, когда вокруг май, и цветет сирень. Про то, что эта встреча никогда не повторится, но именно поэтому и останется навсегда.

– Да ты смотри-ка! – воскликнул Булат Шалвович, – ведь это уже поэзия! Белый стих. Ты его, Исай, запомни, а домой придешь – запиши. Вот тебе и первый шедевр.

– Вы смеетесь.

– Да что ты! – учитель положил Исаю руку на плечо. – Мне, дружок, не до смеха, я ведь и сам мучаюсь. Серьезно. Давно и тщетно ищу себя. Вот ты говоришь, что стихов про сирень не нашел у великих. Так это же и хорошо: значит, нить нащупана, бери да пиши. И это будет твое. Твой собственный шедевр. Понимаешь, о чем я?

– Кажется, да, – ответил Исай. – Но ведь сирень – это чепуха. Вы же сами это понимаете, и я понимаю.

– Ну нет, не соглашусь с тобой. Чепухи не бывает. А может, и наоборот – все чепуха. Но дело-то не в этом. А в том, что это твое. Просто ты пишешь о том, что ты понял. Сегодня ты понял про сирень, а завтра, глядишь, поймешь про любовь, а послезавтра постигнешь тайну бытия. И каждый раз тебе будет, о чем поведать. Ты, главное, не торопи время, прислушивайся, присматривайся. А если чувствуешь потребность писать, то пиши о том, что уже знаешь, не пытайся сам себя обогнать.

– А можно вас спросить – вы сами… что уже поняли?

– Я то? – учитель усмехнулся. – Да ты знаешь, не очень, в общем-то, и много. Кое-что понял про войну… Что еще? Про дружбу. Да и все, пожалуй. Ты сам посуди – о чем мои стихи? Ты же слышал их сегодня.

– Не знаю, – признался Исай. – Но мне очень понравилось. Особенно – «Гори, огонь, гори». Красиво.

– Красиво-то, может, и красиво. Из-за гитары, наверное. Но ведь тоже не о чем. Каждому известно, что за декабрями приходят январи… Так что, друг мой, пиши про сирень, а там будет видно.

В этот момент рядом с ними вырос школьный учитель физкультуры.

– Здорово, Булат, – обратился он к собеседнику Исая. – Ты уже освободился? Идем «под шары»?

– Да, пора, – ответил учитель, взглянув на часы. – Бывай, дружище, – он хлопнул мальчика по плечу. – Удачи тебе.

– А почему ты своего друга не приглашаешь? – вмешался физрук, – вместе бы выпили. День-то тяжелый был… небось не только у нас.

– Да у него нет времени. Он, вон, стихи пишет, – засмеялся Булат Шалвович.

– И что с того? Кто их сейчас не пишет? Одно другому не мешает. Я, может, тоже пишу. Только никому не показываю, потому что чушь одна получается, – подмигнул и тут же рассмеялся учитель физкультуры. – Так что? Пойдешь с нами? – спросил он Исая.

В темноте он явно не распознавал в высоком собеседнике школьника. Исай сконфузился, не зная, что ответить:

– Да нет, спасибо. Мне домой надо, меня мама ждет.

– А, ну тогда, конечно. Мама – это святое, – учитель, видимо, понял свою ошибку и вновь рассмеялся.

Булат Шалвович пожал руку Исая:

– Бывай, старина. Приятно было поговорить.

Двое учителей удалились в сторону столовой, расположенной напротив школы и известной среди завсегдатаев как «Шары». Своим названием она была обязана двум большим круглым фонарям, расположенным над входом. «Под шарами» наливали пиво, а иногда и кое-что покрепче.

…

Через месяц Булат Окуджава уволился из Пятой Калужской школы и перешел работать в редакцию газеты. Три года спустя у него вышла первая книга стихов, но Исай об этом не узнал – в то время он был уже далеко от Калуги.

Впрочем, гораздо позже судьба свела их вновь – к тому времени молодой учитель превратился во всесоюзно известного барда, собиравшего полные залы на своих концертах авторской песни.

…

Стихи «о сирени» родились неожиданно легко – Исай сочинил их по дороге домой. И помогло ему не что-нибудь, а та самая мелодия, которую далеким майский днем играл в парке духовой оркестр. Да… тогда был цветущий май, а теперь – холодный и мрачный ноябрь. И то ли так велик был контраст, то ли все это действительно было очень давно, но казалось – тот день отступил навсегда, растворился в сиреневой дымке воспоминаний. И только ожившая мелодия смогла на мгновение воскресить его в памяти, вернуть и девичью трепетную руку в его ладони, и одуряющий запах сирени, и биение сердца, и все те слова, теснившиеся в груди, но так и не произнесенные…

Да, музыка оказалась тем самым недостающим звеном: она могла вызывать к жизни полустертые образы, давать пищу вдохновению, она делала слова весомыми, интонации – проникновенными, стихотворный размер – единственно верным, позволяя выразить то самое «свое», то безусловно главное, сокровенное, что, видимо, и имел в виду Булат Окуджава.

Придя домой, Исай поспешил взять гитару и проиграть только что сочиненную им песню:

Мой друг, ты помнишь ли тот майский вечер?Как мы с тобою шли звезде навстречу,А в парке над рекой хранилась тайна.Оркестр духовой играл наш танец.

Цветущий май, сирень вплетает лепестки в твои серебряные косы,Цветущий май, в моей руке твоя рука, и я шепчу: «не отнимай».Я понимаю лишь теперь, когда нелепо за окном маячит осень,Я понимаю лишь теперь, каким единственным он был – цветущий май…

Мы верили мечте и вдаль смотрели.А может, ветры те не постарели?А вдруг оркестр тот еще играет?А вдруг сирень цветет не только в мае?

Цветущий май, сирень вплетает лепестки в твои серебряные косы,Цветущий май, в моей руке твоя рука, и я шепчу: «не отнимай».Я понимаю лишь теперь, когда нелепо за окном маячит осень,Я понимаю лишь теперь, каким единственным он был – цветущий май…

…

Высокий молодой человек шел быстрым шагом по Среднему проспекту Васильевского острова. Параллельно с ним в трафике терлись и сигналили друг другу автомобили. Порывистый ветер дул в лицо, задувая за воротник, но он шел, не замечая холода. Наконец он свернул в подворотню старого дома, обошел двор по периметру и остановился у одного из подъездов.

Васильевский остров никогда не нравился ему, особенно его запутанные дворы, в которых прячется большинство подъездов. А также автомобильные пробки и отсутствие парковочных мест. Последнее, правда, является общей чертой петербургского центра. Поэтому он старался не въезжать в центр на автомобиле – лучше на метро и дальше пешком.

Молодой человек достал из кармана старую потертую записную книжку и открыл ее на одной из первых страниц. Там было написано: «Адрес Вали», и ниже была наискосок приписка: «На всякий случай». Он оглядел старую дверь и кодовый замок на ней – двадцатилетней, приблизительно, давности. Домофона не было. Он выбрал кнопки, на которых цифры были полностью стерты, нажал их одновременно, и дверь открылась. Не исключено, правда, что она открылась бы и без этого. Миновав темную, неосвещенную площадку первого этажа, он определился с номерами квартир и решительно поднялся на последний – пятый – этаж. Там он позвонил в звонок.

Долго ему никто не открывал, он позвонил еще раз, и вот он уже развернулся и собрался уходить, как дверь на цепочке чуть-чуть приоткрылась, и на него взглянул чей-то недоверчивый глаз:

– Вы к кому? – спросил женский голос.

– Я ищу Валентину… отчества, к сожалению, не знаю.

– Тут таких нет, – ответила женщина. – А вы сами-то кто?

– Меня зовут Александр. С ней был знаком мой отец. Сейчас ей должно быть около семидесяти лет.

– Не знаю, – недружелюбно сказала жительница квартиры.

– В молодости у нее были рыжие волосы, – почему-то добавил Александр.

– Нет тут таких, – безапелляционно подтвердила женщина и закрыла дверь.

Александр постоял еще несколько секунд, размышляя, что ему делать дальше. Решил позвонить в квартиру напротив. За дверью тут же послышался шорох, потом его, видимо, рассмотрели в глазок, и женский голос спросил из-за двери:

– Вам кого?

– Я ищу Валентину… отчества не знаю…

– А что вы хотели? – спросили из-за двери.

– Видите ли, она была знакомой моего отца. Мне нужно ей кое-что передать.

– Не получится, – сказал голос.

– Почему? Ее нет дома?

– Да, и уже давно.

– А где она сейчас?

– Странно, что Вы ее ищете, а сами ничего о ней не знаете, – в голосе звучало подозрение.

– Так может быть, вы откроете дверь и расскажете мне? – поинтересовался Александр у дверного глазка, через который его продолжала рассматривать недоверчивая обитательница квартиры.

– Дверь открывать не буду. Научены уже горьким опытом. У нас в подъезде то ограбят кого-нибудь, то бомжи приходят ночевать, то еще что-нибудь случается. Нет доверия, уж извините. Сколько мы и в ТСЖ жаловались, и в милицию, но им разве есть дело до простых людей? А про Валентину я вам и так расскажу.