Змея Сатаны - Барбара Картленд

Графа преследовало неприятное чувство, что это может быть связано с тем, как он сам отнесся к Цирцее.

Однако он постарался убедить себя в смехотворности этой мысли. Он лишь однажды оставался наедине с леди Лангстоун, и почему бы ей вымещать собственное разочарование на своих любовниках.

Вместе с тем он знал, что женщины непредсказуемы и что Цирцея сама себе диктует законы и правила.

Во что бы то ни стало он решил вновь увидеть Офелию и с ее помощью окончательно выяснить, что же произошло у Лангстоунов.

Он нарочно ездил по Парк-лейн два дня подряд, надеясь увидеть девушку, но потом признал, что ведет себя глупо. Он должен либо забыть ее, либо предпринять более решительные шаги, чтобы с ней встретиться.

Но каким образом это сделать, к сожалению, он не мог придумать и продолжал размышлять об этом, приехав в парк на следующее утро.

Граф любил ездить верхом по утрам, до того, как парк заполнится женщинами-наездницами, старающимися привлечь его внимание, или приятелями, пытающимися показать, что их лошади не хуже.

Утро было тем временем, когда граф предпочитал оставаться в одиночестве. Одним из секретов прекрасной спортивной формы графа были его, даже несмотря на очень поздние возвращения домой, верховые прогулки в парке до семи часов утра.

Роса еще блестела на траве, и только садовники копались в цветочных клумбах.

Быстрой ездой он собирался прогнать остатки похмелья после вчерашней ночи и с удовольствием позавтракать, вернувшись домой через час.

Поэтому он направлялся в сторону Керзон-стрит по направлению Станхоуп-гейт, где смотритель парка, живший в маленьком домике, в шесть часов утра отпирал калитку.

Он уже готов был пересечь Парк-лейн, когда увидел стройную фигуру за большими железными воротами парка.

Сначала он решил, что Офелия ему померещилась. Однако когда ему пришлось остановиться и пропустить повозку которую тащили две медлительные лошади, он понял, что девушка в белом платье – именно та, кого он хочет видеть.

Он увидел, что на поводке она ведет спаниеля, белого с коричневыми пятнами, и ему пришло в голову, что для общения с ней у него есть еще один повод, о котором он не подумал раньше. Шесть месяцев назад миссис Фитцхерберт удалось втянуть принца в сбор средств на больницу, в чем она была заинтересована. Как обычно, eгo королевское высочество, безнадежно погрязший в долгах, сам не мог дать практически ничего, но по настоятельной просьбе миссис Фитцхерберт попросил своих друзей оказать ей поддержку.

На балу во время Челтенхемских скачек была организована лотерея. Кто-то из желавших польстить наследнику трона, предложил пожертвовать лошадь; считалось, что такой ценный приз не станет разыгрываться в лотерею, а будет продан с аукциона во время бала.

Когда принц обратился к графу за помощью, тот совсем не намеревался расставаться ни с одной из своих драгоценных лошадей. Но в то же самое утро он узнал, что одна из его любимых собак, спаниель, ощенилась шестью щенками. Это означало, что собак у него теперь слишком много – к шести щенкам прошлого года прибавились новые, и это помимо трех, которых он особенно любил Он понял, что может отдать либо новый выводок, либо какую-нибудь из взрослых собак.

Чтобы предложить одного из годовалых спаниелей, особенной щедрости от графа не требовалось, но все равно миссис Фитцхерберт была в восторге.

– Я слышала, милорд, что ваши собаки славятся хорошим нравом и охотничьими способностями. Скажу откровенно, что совершенно уверена в том, что спаниель, подаренный вами его королевскому высочеству, соберет рекордную сумму для моей благотворительной кампании.

Приказав передать собаку по нужному адресу, граф больше о ней не думал, но теперь вспомнил, что щенка выиграл лорд Лангстоун.

Он пересек Парк-лейн и оказался в парке, пока он пропускал повозку, Офелия скрылась из глаз. Однако он знал, в каком направлении она могла пойти, и действительно, через несколько минут нашел ее под деревьями.

Он заметил, что она сидит, слегка съежившись, рядом со спаниелем. Собака была спущена с поводка, но не бегала и не прыгала кругом, а тихо сидела у ее ног.

Граф спрыгнул на землю и, ведя лошадь на поводу, подошел к девушке. Она сидела, глубоко задумавшись, и не поднимала головы, пока он не подошел к ней вплотную.

Когда она взглянула на него, было очевидно, что она ожидала увидеть незнакомого человека. Но когда она обнаружила, кто стоит перед ней, она слегка вскрикнула, и выражение ужаса, уже известное ему, вновь появилось в ее глазах.

– Доброе утро, мисс Лангстоун, – начал граф.

– Уходите... пожалуйста... уходите! – воскликнула она. – Не разговаривайте со мной, пожалуйста, оставьте меня!

Слова срывались с ее губ, казалось, она не может их контролировать.

Граф с изумлением смотрел на нее, прежде чем спросить:

– Что происходит? Что с вами? Я хотел только поговорить с вами несколько минут.

Его голос заставил ее осознать, как странно она себя ведет, он увидел, что она пытается овладеть собой. Но он также увидел, что все ее тело дрожит, когда она сказала ему:

– Пожалуйста... что бы вы ни собирались сказать... говорите это побыстрее.

При этом она посмотрела мимо графа в том направлении, откуда пришла, и он вспомнил, что точно так же она взглянула на дверь гостиной, словно опасаясь, что ее мачеха окажется за нею.

– Если вы боитесь, что вас увидят со мной, – сказал он быстро, – то мы могли бы немного углубиться в парк.

Он знал, что если они так сделают, то их совсем не будет видно из дома на Парк-лейн, хотя и понимал, что крайне маловероятно, чтобы ее мачеха выглянула из окна в такой ранний час.

С усилием, как будто ей трудно говорить, Офелия поднялась со скамейки, на которой сидела, и пошла мимо деревьев и цветущих кустов. Граф следовал за ней, ведя свою лошадь, пока они не дошли до лужайки, окруженной рододендронами в стороне от тропинки. Там их можно было увидеть, только оказавшись непосредственно перед ними.

Офелия молчала, и граф сказал:

– Думаю, что здесь нам будет хорошо. Я хотел бы, чтобы вы сели и выслушали, что я вам скажу.

Она повиновалась, как будто бы ей не хватало силы духа для возражений.

Граф набросил уздечку на шею лошади и отпустил ее. Это был жеребец, один из старейших в его конюшне, которого он очень любил. Его звали Гром, и он жил у него с тех пор, когда был жеребенком; раньше он был диким и строптивым, но теперь слушался графа и прибегал к нему на свист.

Спаниель улегся у ног Офелии; граф сел на скамейку рядом с ней, протянул к собаке руку и сказал:

– Это ведь одна из моих собак. Как его зовут?

Прежде чем он успел до него дотронуться, спаниель в ужасе взвизгнул и спрятался под скамейку.