Подвижники и мученики науки - Валериан Лункевич

В 1537 г. Сервет приехал в Париж, где вскоре начал читать лекции по географии, астрономии и математике. Через некоторое время Сервет перебрался в город Вьенн. Тут он успешно занимался врачебной практикой и писал новый трактат — «О восстановлении христианства». Окончив это сочинение он послал свою рукопись Кальвину, с которым давно уже собирался завести переписку, заинтересовавшись его реформационной деятельностью.

В трактате «О восстановлении христианства» Сервет развивает две интересные мысли, одинаково враждебно встреченные Кальвином. Одна из них связана с изучением строения и деятельности человеческого тела. Исследуя работу сердца и легких, Сервет сделал очень важное наблюдение: открыл «малый круг кровообращения», т. е. показал, что кровь из правого желудочка сердца направляется в легкое, здесь «очищается» и затем снова возвращается в сердце, в его левое предсердие.

Это была наука, «дерзкая попытка проникнуть в тайны дел божьих». А мы уже знаем, как относился Кальвин к науке и ее дерзаниям. Однако возмущению его не было предела, когда он дошел до самой сути этого трактата, где говорилось, что Христос вовсе не бог, а простой земной человек, проповедник и основатель новой религии, которую он, Мигуэль Сервет, хотел бы восстановить во всей ее первоначальной чистоте. Кальвин не мог не вознегодовать, читая эту «дерзкую, сатанинскую ересь». И он не только вознегодовал, но и заявил, что если Сервет попадет в Женеву, то ему не сдобровать…

Сервет печатает свой трактат, не называя имени автора, и рассылает его в различные места, в том числе и Кальвину. Это кладет предел терпению реформатора. Он открывает своему секретарю имя автора «возмутительной книги» и показывает ему письмо Сервета. Секретарь отправляет это письмо властям города Вьенна. Те арестуют Сервета и сажают его в тюрьму, из которой он вскоре бежал. Сервет решает ехать на юг Италии, в Неаполь. Но после трех месяцев странствий — такой уж непоседливый характер! — он останавливается в Женеве, живет здесь целый месяц и наконец собирается уезжать. Но тут его по предписанию Кальвина арестовали и бросили в темницу.

Сам Кальвин допрашивал Сервета; задавал ему предательские вопросы, стараясь запутать обвиняемого, которому было отказано даже в защитнике, не говоря уже об улучшении тех исключительно тяжелых условий, в которых ему пришлось ожидать приговора.

Кальвин ждал, что скажут другие швейцарские кантоны. Те подтвердили обвинение, признав Сервета опаснейшим еретиком. Кальвин торжествовал. Еретик будет сожжен. И его сожгли…

Мигуэль Сервет

До последнего момента Сервет не знал, что его приговорили к сожжению на костре. Но несмотря на величайшее потрясение, которое он испытал при виде приготовленного для него костра, он не отрекся от своих взглядов и умер мучеником за свои убеждения.

Когда сейчас в Женеве, идя по улице Философов, заворачиваешь на улицу Роз, то на повороте встречаешь прекрасный памятник, поставленный кальвинистической Женевой в честь человека, сожженного Кальвином; стоишь перед памятником в глубоком раздумье и с мучительной тоской смотришь на благородную фигуру мученика…

Знакомясь с такими явлениями, как инквизиция и «Консистория», и с такими исключительными по фанатизму личностями, как Кальвин или Торквемада, невольно спрашиваешь себя: в чем была сила этих учреждений и личностей? Не только в твердой и последовательной церковной организации и в невежестве масс. Не только в экономической власти церкви. Инквизицию в Испании поддерживала не только церковь, но и верховная светская власть вместе с теми элементами испанского общества, которые были заинтересованы в ограничении прав знати и потому поддерживали короля.

Несколько иначе обстояли дела в Женевском кантоне. Во-первых, переход на сторону реформации помог женевцам бороться против ненавистного им ига католических епископов и герцогов Савойских, которые вместе с епископами угнетали, экономически и политически, население женевской общины. Во вторых, Кальвин привлек всецело на свою сторону экономически сильную женевскую знать; с этой целью он установил такой политический порядок, при котором знать и выбираемые из ее среды старейшины считали себя хозяевами общин, хотя на самом деле все нити их «хозяйничанья» были в руках Кальвина. B-третьих, не надо упускать из виду, что XVI век был веком жестоких боев между сторонниками католической и вновь народившейся протестантской религии.

Лютеранство, основателем которого считается Лютер (отсюда и название этой религии), зародилось в недрах католической церкви. Будучи делом веры, а не знания, протестантизм унаследовал от католицизма его нетерпимость. Став выразителем интересов высшего дворянства, духовенства и буржуазии, он вынужден был вести борьбу с попытками эксплуатируемых классов свергнуть иго эксплуатации.

Так поступал и сам Лютер. В начале своей реформаторской деятельности, ища поддержки у широких масс, он заступался за них; когда же немецкое крестьянство, взбудораженное реформацией, подняло восстание против дворянства, тот же Лютер проклял вождя восставших Томаса Мюнцера и, призывая на борьбу с ним немецких князей, с исступлением вопил на всю страну: «Бей их кто только может, коли и души их явно и тайно, как бешеных собак!».

Таково подлинное лицо церковных реформаторов…

Исключительно зверски преследовались протестанты (гугеноты) во Франции. Там во имя уничтожения еретиков разрушались города, сжигались целые села, казнились тысячи людей. Достаточно вспомнить кровавую Варфоломеевскую ночь (канун праздника св. Варфоломея, в ночь с 23 на 24 августа 1572 года), когда в Париже по предварительному плану и сговору католиков было перебито несколько тысяч гугенотов. Протестанты жестоко преследовались и в других странах. Многие из уцелевших бежали в Женеву, и Кальвин оказывал им дружеский прием, подбадривал, предоставлял обеспеченное убежище. И все эти эмигранты — а их во времена Кальвина скопилось в Женеве очень много, — естественно, становились горячими сторонниками и сотрудниками «женевского папы». Присоедините к этому то неотразимое впечатление, которое на многих производил Кальвин своим умом, силой воли, талантом проповедника, умением подчинять себе людей, сплачивать их вокруг своей идеи, — и тайна власти женевского реформатора станет для нас в известной мере понятна.

Один из историков этой эпохи писал: «Под руководством Кальвина реформация доказала, что она, по своей сущности, нисколько не допускает большей свободы мысли и совести, чем католицизм… Костер, на котором сгорел Сервет, осветил истинное значение протестантизма…».

И таковы все церкви, все вероисповедания: каждая из них считает себя единственно истинной и борется со всеми остальными, как ложными, но суть у них у всех одна.

Глава шестая. Гонимые

Удивительны противоречия, которыми полна история человечества! Взять хотя бы тот же XVI век. С одной стороны, дикие религиозные войны, инквизиция, гонения на мысль; с другой — расцвет светской литературы, искусства, наук, упорно идущее вперед раскрепощение мысли. Мы уже знаем, чем вызвана к жизни эпоха Возрождения; знаем, что первые жизнеспособные ростки этой эпохи коренятся глубоко в социальных условиях XIII века и в работе таких его представителей, как два уже известных нам монаха: монах — подвижник науки Альберт Великий и монах-бунтарь, мученик науки Рожер Бэкон. Закваска, как видите, заложена была хорошая, и не удивительно, что в новых условиях жизни наука, несмотря на гонения со стороны церкви и государства, развивалась, число талантливых ученых умножалось, изучение природы и проникновение в ее тайны ширилось.

Эта научная работа шла в двух направлениях. Одни ученые, обогатившись разносторонними знаниями, стремились дать своим читателям элементарные сведения по различным наукам: тут была и математика, и астрономия, и физика с химией, и зоология с ботаникой, и медицина, и география, и даже история. Этого типа ученые шли по стопам Альберта Великого: они были энциклопедистами. Другого типа ученые обычно облюбовывали для себя какой-нибудь особый уголок знания — например, анатомию, или зоологию, или математику — и всецело отдавались изучению только этой области. Как те, так и другие очень много сделали и для прогресса науки, и для распространения ее. Знания и открытия тех и других ученых волей-неволей шли вразрез с устаревшим, опиравшимся на одну лишь слепую веру учением церкви. А это навлекало на них подозрения, гонения, порой суровые кары.

Доказательств этого больше чем достаточно.

Вот один из крупных французских ученых — зоолог Белон (1517–1564). Он большой, прекрасный для своего времени специалист по изучению рыб и птиц. Долгие путешествия позволили ему самостоятельно наблюдать жизнь птиц в различных странах. Их внешний вид, их внутреннее строение, образ жизни, гнездование, перелеты, их различные инстинкты — все это Белон обстоятельно, в меру сил своих и возможностей, изложил в труде, посвященном пернатому миру. Книга его была написана по-французски, стало быть, была доступна широкому кругу читателей. Напечатана она была хорошо. Имелись в ней и недурные рисунки.