Виола - Артём Соломонов

любое обличье, лишь бы не то, какое должно быть. Своё ему представляется слишком неинтересным, мещанским. Потому-то он и стремится казаться лучше, чем есть на самом деле, или хуже, что тоже не редкость. Даже такими эстетами, как вы, товарищ Салманский, становятся, как правило, из-за какой-нибудь травли в прошлом.

Это корень так называемого зла, комплекс, если угодно. Впрочем, ваша предельно утончённая натура вряд ли это признает. В связи с этим даже вспоминается один забавный анекдотец. Был, значит, один маленький ишак, и что вы думаете? Мнил, бедолага, что он неотразимый павлин. И так вжился в роль, что даже радужные перья везде повтыкал, особенно на своей любимой заднице. Вот разве не чудак?! Передвигался он с предельной медлительностью, с изяществом, так сказать, дабы произвести эффект на окружающих его обывателей. В каждую лужицу всматривался, словом, не упускал не единой возможности полюбоваться собой любимым.

Правда, его эстетская утопия длилась недолго. Стервятники всё растащили и оставили нашего некогда блистающего ослика с голым задом. Только блистал ли он на самом деле?.. Не обман ли это?! Чёрт, а к чему я, собственно, всё это говорю? К тому, чтобы вы, такой хороший, о себе много не думали!

— Разве я о себе много думаю?..

— Более чем…

— А поподробнее?

— Ну вы же мните себя рафинированным эстетом и всё такое!

— Ну и что?!

— А то, что вы пусты, даже несмотря на ваш изящный вкус. Если хотите знать, я считаю это настоящим словоблудием… Так или иначе, ничего своего, только чужое!

— Что ж, значит я не такой уж и пустой, если есть хотя бы чужое, как вы смели выразиться… — проговорил поэт, поправляя в петлице очаровательную фиалку на пиджаке.

— Людей, подобных открытой книге, предостаточно, а вот по-настоящему ярких личностей в этом книжном варианте намного меньше. И, прежде чем приступить к их прочтению, необходимо понимать стиль, в котором они написаны. А для этого должен быть вкус, без коего, как известно, ничего не обходится, ибо как можно прочувствовать ту или иную пищу, не имея на то соответствующих рецепторов? — Салманский вдруг осёкся и устремил взгляд куда-то чуть выше Добрячкова, будто что-то припоминая.

*А.С. Пушкин «Моцарт и Сальери»

Глава 20. Обезьянка-дьявол

Салманский вспомнил, как однажды шёл по грязному от дождя бульвару, кажется, прогуливая надоевшие занятия и подыскивая местечко, где можно было бы пообедать.

С безучастным взором он медленно волочил ноги, пробираясь сквозь тёмный, непроходимый лес: мимо шумной, ненавистной ему толпы, мимо загазованных потускневших стен, мимо многочисленных рынков и магазинов с их кричащими, до неприличия пошлыми вывесками с надписью: «ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ ВЕК».

Вся эта навязчивость сребролюбивых торгашей, обращённая к чьей-либо печёнке, ужасно утомляла Салманского. Он остановился и присел на ближайшую скамью, чтобы решить, куда же отправиться перекусить.

Озираясь, он заметил, что справа от него, на другой такой же скамье, устроилась хорошенькая мамаша бальзаковского возраста. Она как раз кормила из бутылочки маленького розовощёкого поросёнка, видимо, чрезвычайно любившего чего-нибудь пригубить.

А у ног этой самой мамаши ластился и мурлыкал тощий чёрный кот, желая, чтобы на него, такого одинокого, тоже обратили внимание и приласкали. Это и само по себе умиляло, однако, слева, можно сказать, для контраста, красовалась вполне «нормальная» парочка и без всякого намёка на приличия обменивалась микробами в позе Амура и Психеи. Самое примечательное то, что эта парочка была непростая, а расписная…

Впрочем, это не имело ничего общего с красотой, во всяком случае, в высоком смысле этого слова, и скорее походило на жалкую пародию или скверный муляж, нежели на произведение искусства. Бедного студента чуть не вывернуло наизнанку, а вот от чего именно, установить сложно. Вскоре, недолго думая, он направился в одно дешёвое кафе, так как более изысканное ему не позволяли средства.

Вот она жизнь без прикрас, во всей её неприглядности!

Лишь Искусство, перед которым Салманский столь фанатично благоговел, как перед сказочной витриной, могло на время избавить от страданий и даровать ему, как истинному эскаписту, упоительное забвение… Но опять-таки лишь на время, покуда то, что мы обычно называем необходимыми потребностями этой самой жизни, не овладевало им полностью.

Салманский открыл заветную дверь и устремился в сторону барной стойки. Там неожиданно для себя он увидел лопоухую женщину с довольно хищными глазами и обратился к ней:

— Здравствуйте, женщина! А можно какого-нибудь недорогого салатика и чашечку кофе?!

— Я НЕ ЖЕНЩИНА! — возмущённо подскочила особа, громким басом отринув собственную природу и заставив юношу вздрогнуть от неожиданности.

«Вот те на, а кто же ты, если не женщина?.. Скажи спасибо, что хоть женщина, а не обезьянка-дьявол!» — мысленно проворчал Салманский, и как видно, не без досады.

Глава 21. Белое солнце

— Пустой, пустой. — пробурчал Добрячков. — В любом деле главное — простота! Стало быть, и тексты должны быть предельно доступны. Не вычурны, не туманны, как в ваших доисторических письменах… Ну, не перебивайте… У меня, между прочим, чутьё на такие вещи имеется! — прищурившись, говорил философ, обращаясь к молодому и неопытному, на его взгляд, поэту. — Они должны удовлетворять вкусы нашей достопочтенной и несколько избалованной публики, ну и, в конце концов, приносить хоть какой-нибудь доход.

— Не думаю… — недоверчиво произнёс студент.

«Простота, простота, простота, — мысленно негодовал Салманский. — Чёрт побери, порой эту простоту можно сравнить с потасканной девкой! И ведь буду прав… Не слишком ли многим она вскружила голову, размыла извилины, доведя до уровня одноклеточных амёб?! Обычно люди склонны думать о ней, как о чём-то недоступном, целомудренном или чрезвычайно редком, но на самом деле всё наоборот: её слишком много, я бы даже сказал, до тошноты… А чего по-настоящему не хватает, так это тайны. Но такое ощущение, что незаурядных личностей больше нет, ибо вместо этого мы имеем торжество обывателя — в этом-то и состоит главный фашизм нашего времени!

Да, с этим нужно что-то делать. А, впрочем, что тут поделаешь, ежели все довольны? Да и кто в здравом уме вздумает бросать вызов собственному комфорту, привычному укладу жизни?! Пожалуй, разве что псих…»

Салманскому всегда претили фразы вроде «будь проще», «чем проще, тем лучше». Люди, стоящие за этими пошлостями, не вызывали у него доверия, а только раздражали.

В его дневнике можно особенно отметить одну запись:

«Я тот, кто преодолел предрассудки своей среды… я тот, кто бросает вызов нынешней псевдоинтеллигенции и её прогнившему, высосанному из пальца «искусству», которое лично у меня вызывает тошноту и полное отторжение. Однако устроить по-настоящему