Одноклассники. История в XIV уроках - Тадеуш Слободзянек

Владек. Он прошел уже два курса химиотерапии, но говорили, будто снова появились метастазы. Я сказал: «Неизвестно, кто из нас первый в очереди, Хенек!» Он хлопнул дверью и ушел. Через несколько дней какие-то хулиганы разбили нам окно.

Марианна. Камень был завернут в лист бумаги со словами: «Если не заткнетесь, мы довершим начатое».

Владек. Надо признать, что настоящие друзья познаются в беде…

Хенек. Ночью к их дому подъехал немецкий автомобиль с прицепом, с варшавскими номерами, и они уехали! Точно преступники — под покровом тьмы!

Владек. Мы поселились под Варшавой, в пансионате «Золотая осень». Никто об этом не знал. Медицинское обслуживание, завтрак, обед, ужин, телевизор — пятьдесят шесть каналов…

Марианна. А главное — ванная. Отдельно ванна и душ. Как у дяди Мойше до войны. Впервые за шестьдесят лет я сняла с себя деревенские тряпки, развязала платок и хорошенько выкупалась.

Владек. Мы отнимали друг у друга телевизионный пульт.

Марианна. Владека интересовали только репортажи про него самого и боевики…

Владек. Марианка без конца смотрела документальное кино или фильмы о природе. Да еще по-английски — скукотища…

Марианна. К счастью, он отвлекся на лечение.

Владек. Это был рак легких.

Марианна. Я же говорила: не кури столько.

Владек. Меня обследовали специалисты. Профессора. Но время было упущено. Однако я решил дотянуть до шестидесятой годовщины и открытия нового памятника.

Хенек. По телевизору я увидел, что Владек приехал на открытие памятника, но ни я, ни мои прихожане в этом паноптикуме участия не принимали.

Владек. Я сидел в первом ряду. Рядом — президент, посол, мэр, депутаты сейма, сенаторы, актеры.

Хенек. Зато я встретил своего одноклассника, теперь он раввин в Ныо-Иорке… Абрамек Пекарь, ныне Бейкер.

Абрам. Я зашел к Хенеку в плебанию.

Хенек. Я принял дорогого гостя. С истинно польским гостеприимством. Домашние пироги. Пряники. Торты. Наливки. Кофе и чай. Чем хата богата.

Абрам. У меня диабет, я ничего не ел.

Хенек. Мы очень тепло повспоминали прежние времена. Как до войны поляки и евреи вместе учились, работали и веселились, а ксендз и раввин сообща решали все споры…

Владек. Ну да, конечно — сколько евреи должны пожертвовать на строительство костела, чтобы в Страстную пятницу обошлось без погрома!

Марианна. Да хватит уже! Кто старое помянет, тому глаз вон!

Абрам. Скажи, Хенек, когда немцы и эти польские подонки гнали евреев в овин, правда, что наш ребе шел впереди с Торой? И благословил всех — жертв, палачей и свидетелей? А в горящем овине запел Киддуш Хашем?

Хенек. Правда, Абрам.

Владек. Я был рад повидать Абрама. Прошло шестьдесят шесть лет. Он меня даже не узнал. Но поздоровался тепло. Жаль, Хенек не захотел увидеться. Вот была бы встреча! Трое одноклассников! Раввин, ксендз и я.

Абрам. Престарелый раввин стоял на рыночной площади, мучимый голодом и жаждой. Стоял многие часы. Вместе со своим народом. Он видел, как издеваются над людьми на улицах. Насилуют женщин. Убивают детей. Наконец ему велели идти с теми, кто нес обломки памятника, на котором было написано про Ленина — что он верит в коммунизм. Избави Господи! Подталкивая вилами и палками с гвоздями, ребе загнали в овин, и там, в свой последний час, он — вы помните — готовился совершить бераха, благословение Киддуш Хашем, о котором говорится в молитве: «Возлюби Бога своего всем своим сердцем, всей жизнью, всей силой». Это послание Польше и всему миру. Да снизойдет благословение Отца Небесного на всех, кто пришел сегодня сюда. Аминь.

Хенек. Я смотрел все это по телевизору со смешанными чувствами.

Владек. Это была прекрасная проповедь. Все плакали. Я тоже.

Марианна. Сначала я даже прослезилась, когда смотрела это по TVN, но потом, когда Абрам, седой, старенький, стал рассказывать об этом раввине, как будто там никого больше не было, быстренько переключила телевизор на Aiimal Planet, где как раз шел отличный фильм о пингвинах.

Владек. В сентябре мне стало хуже.

Марианна. Когда его увозила «скорая», он крепко схватил меня за руку и долго не отпускал. Но ничего не говорил. Я тоже промолчала. Что уж тут скажешь?

Владек. Дозы морфия все увеличивали.

Хенек. Ухудшение я принял смиренно, с достоинством. Отказался от болеутоляющих. Я жил ради Господа, страдал ради Него и ради Него хотел теперь умереть. Но когда начались настоящие боли, оказалось, что я не в силах терпеть. При всем своем желании. Мне стали давать наркотики. Я видел сны наяву. Кошмары. Фигуры евреев, не отступавшие от меня ни на шаг. Якуб Кац. Портной Элек. Дора с Игорьком. Иногда являлся Зигмунт. Стоял молча. Бежать было некуда. Бога — не было!

Владек. Раз — не знаю, во сне или наяву — пришел Рысек. Я хотел сказать: «Рысек, прости!» — но не смог выговорить эти слова, какая разница, простит он или не простит? — подумал я. Я сам должен нести это бремя. И проговорил только: «Рысек!..» А он молча подошел и обнял меня. Я зарыдал. Потом увидел, что пришла мать. С маленькой Дороткой на руках. «Мама», — сказал я и заплакал еще горше. И тогда вижу — еще кто-то стоит… Это был Хенек.

Марианна. Их похоронили в один день. Хенека — на главной аллее. Торжественно. Был епископ. Служба. Через час — Владека, у ограды. Рядом с матерью. Я не поехала. У меня не было сил. Тем более, что и те, и другие похороны показывали по TVN. О Владеке я почти не вспоминала. Что нам выпало пережить вместе, я пережила. Он безусловно был типичный поляк. Один красивый жест, а потом много лет унижений. Но я не могла забыть, как он мчался на лошади — мне на помощь. Так что, когда ко мне обратились из одного варшавского фонда, который оплатил нам надгробие из красивого китайского терразита, с вопросом, хочу ли я подписаться как «Рахель» или как «Марианна», я не колебалась ни минуты — Марианна.

Абрам. Дорогая моя одноклассница Рахель Фишман!

Пишет тебе Абрам, твой одноклассник. Я узнал твой адрес, когда был в Польше в связи с годовщиной мученической смерти евреев нашего города. Я говорил с Владеком, твоим мужем. Теперь я узнал, что Владек умер, и ты осталась одна. Мое пристанище на Mount Hebron Cemetery тоже уже ждет меня. Таков наш удел. Все мы скоро покинем этот мир. Я пишу тебе, чтобы ты не чувствовала себя одиноко на этом неразумном свете.

Твой одноклассник Абрам Бейкер.

P. S. Я видел тот фильм, в котором тебя сняли еще вместе с Владеком. Я там тоже есть. Ты совсем не изменилась. Скажи, а я очень изменился? Дам тебе хороший еврейский совет. Никогда не соглашайся на интервью меньше чем за 200 dollars. Помни: если им очень надо, обязательно заплатят. Абрам.

Марианна. Годы, которые я провела наедине с телевизором и его пятьюдесятью каналами, были самыми счастливыми за всю мою жизнь. Я чувствовала себя свободной. Да, это самое подходящее слово. Кстати, оказалось, что я не забыла ни английский, ни немецкий, ни французский. Все-таки, чему научишься в молодости, то останется при тебе навсегда. Я смотрела все подряд. Сериалы, викторины, художественные фильмы, документальные. Любимые каналы? Discovery. Planet. ВВС.

Абрам. Дорогая моя одноклассница Рахель, получила ли ты мое письмо?

В последнее время я часто думаю о тебе. Помнишь ли ты, как я проходил бармицву и, впервые надев талес и тефилин, читал и комментировал отрывок из Торы? Об Аврааме и Исааке в земле Мория. Знаю, что ты была тогда на женской половине, но ни разу мне об этом не сказала.

За это время многие наши одноклассники потеряли веру и отвернулись от Бога, а мой друг Якуб Кац, с которым мы часто по вечерам сидели под твоим окном, дожидаясь, пока в нем погаснет свет, даже не пришел в синагогу. А я ведь его имел в виду, когда говорил, что вера — лучшее из того, что дал нам Тот, в чьих руках сосредоточены все нити. И что случившееся с Авраамом, Исааком и Сарой так чудовищно, что помочь это пережить может лишь глубокая вера, и, если у нас хватает глупости отказаться от нее, наша жизнь теряет всякий смысл.

Будь здорова, напиши, что у тебя хорошего и что плохого. Абрам.

P. S. До чего же причудливо сложились наши судьбы.

Марианна. С кровати я вставала, только чтобы поесть. И раз в день выходила на прогулку. Без особой охоты. Особенно с тех пор, как одна старуха спросила меня, не я ли — «та» еврейка. Тогда я решила больше не выходить. И не читать писем. Раз только хотела прочитать письмо от Абрама, но оно было написано такими мелкими и кривыми буковками, такими каракулями, что мне расхотелось. И потом, столько всего интересного показывали по телевизору. Больше всего мне нравились фильмы о животных. Наверное, я искала ответ на вопрос: какой смысл был в нашей жизни? Искала и не находила. В мире людей. Зато находила в мире животных. Абрам. Дорогая Рахель, случилась беда. Заболела и умерла моя жена Дебора. В прошлое воскресенье мы все похоронили ее на Mount Hebron. Вся моя семья, которой благословил меня Господь.