Дорога в никуда. Часть третья. Мы вернёмся - Виктор Дьяков

   Деньги, доставшиеся им от Хардина, Иван с Полиной тщательно пересчитали. Там оказалось четыре тысячи пятьсот золотых рублей и тысяча триста рублей серебром. Вместе с теми золотыми и серебряными рублями, что были у них свои и теми, что дал с собой дочери Тихон Никитич, получалось более шести с половиной тысяч рублей золотом и двух тысяч серебром, не считая бумажных ассигнаций. В общем, если бы кто-то дознался, что в поясе и белье жены есаула зашито столько необесцененных денег?... Даже носить на себе столько золота и серебра было нелегко. Тем не менее об этом не знала ни одна душа, а Иван с Полиной держали себя крайне скромно, не покупали ни хороших продуктов, что изредка из под полы продавали втридорога отдельные ловкачи, ни чего другого. На завещание, что перед смертью написал и скрепил своими подписью и печатью Ипполит Кузмич, супруги не особо надеялись. До Харбина надо еще добраться, и не было никакой уверенности, что там этому завещанию поверят...

   На перевале Сельке, почти на самой границе Анненков разбил свой последний лагерь на территории России и назвал его "Орлиное гнездо" - он любил все яркое, громкое и не мог отказать себе в этой слабости даже накануне полного краха. Отсюда атаман начал переговоры с китайскими властями об условиях перехода через границу. Переговоры затянулись, потому что китайцы разоружали и размещали уже перешедшие границу войска и беженцев Бегича и Дутова.

   Условия жизни в "Орлином гнезде" были ужасающие: высокогорье, морозы, ветра, снегопады, переходящие в проливные дожди и наоборот. Люди голодали, и вновь замахал своей страшной косой тиф. От него за месяц погибло несколько сот человек. Каждый день долбили кирками и ломами каменистую почву под могилы, каждый день хоронили. Продолжало падать и моральное состояние войск. Карательные и охранные функции в лагере и вокруг теперь в основном несли атаманцы. Они вылавливали и расстреливали дезертиров. Карательные действия нравственно разлагают даже испытанные воинские части, а атаманцам в марте-апреле слишком часто приходилось заниматься палаческим ремеслом.

   Иван очень боялся за Полину и старался, чтобы она одна без него или кого-то из пользующихся его доверием земляков никуда не ходила. В лагере незримо назревало напряжение: масса холостяков смотрела на немногих женатых с неприязнью, а на их семьи как на обузу. Иван не был настолько близок к Анненкову, как его старые партизаны, начинавшие с ним воевать еще в 18-м году, а брата Степана Анненков услал еще в феврале с особым заданием на Бухтарминскую линию. Поэтому обратиться напрямую к атаману, и поделится своими опасениями он не мог. А слухи один тревожнее другого будоражили лагерь. Особенно взволновало Ивана известие, что командир Манчжурского конно-егерского полка, китаец, предлагал атаману всех женщин продать в Китай за хлеб. Атаман вроде бы ответил отказом, но такое не могло не породить много нервозности и кривотолков. В один из дней начала мая случилось то, что исподволь назревало уже давно...

  Иван и Полина спали в своей палатке, не раздеваясь, завернувшись в бурку и тесно прижавшись, согревая друг друга. Иван сквозь сон услышал, что снаружи происходит нечто необычное. Откуда-то с другого конца лагеря доносились команды на построение и характерный звук бряцания оружием. Он осторожно высвободился из объятий Полины и вылез из палатки... Стояло промозглое сырое утро. Весь лагерь еще спал за исключением той стороны, где располагался Оренбургский казачий полк. Там строились, седлали коней...

   - Ваня, что случилось?- Полина высунулась из палатки

   - У оренбуржцев что-то стряслось. Я пойду, узнаю,- ответил Иван застегивая шинель и протирая заспанные глаза.

   - Я с тобой,- Полина тоже стала спешно надевать полушубок, сшитый для нее еще в Усть-Бухтарме для верховых прогулок.

   К расположению Оренбургского полка стягивались люди со всего лагеря. Полк с оружием и с лошадьми в поводу построился и чего-то напряженно ждал... Оказалось, ждали делегацию полка во главе с командиром, отправившуюся в штаб к атаману. Наконец депутация появилась и предстала перед строем, в руках командира белела бумага.

   - Атаман подписал приказ, согласно которому бандиты, которые совершили преступление в отношении офицеров, жен и детей чинов нашего полка будут арестованы и казнены. Арестованы и казнены нами!- провозгласил командир Оренбургского полка.

   Через некоторое время в лагере распространились подробности жуткой истории, случившейся в прошедшую ночь, на одной из застав, где сотня Атаманского полка несла караульную службу, прикрывая подход к лагерю от возможного нападения красных. Семейные офицеры и казаки Оренбургского полка, так же как и Иван переживали за своих жен и детей. Они были напуганы всевозможными слухами, в том числе и мнением ряда холостяков, что женщин надо так же "по-братски" поделить на всех, как и пищу, или последовать совету командира Манчжурского полка. Видимо, оренбуржцы уже не очень надеялись на атамана, известного своим абсолютным безразличием к женщинам. Потому, они решили своих женщин и детей тайно переправить в Китай и далее препроводить в лагерь к Дутову под Кульджой. С этой целью несколько семей, в сопровождении офицеров в ночь тайно поехали к границе... Но они в темноте заблудились и напоролись на заставу атаманцев, которые в ту ночь несли службу будучи основательно пьяными. Между ними произошел инцидент, в ходе которого атаманцы перестреляли оренбургских офицеров, а женщин и девочек сначала многократно изнасиловали, а потом изрубили шашками. Спаслась лишь тринадцатилетняя дочь вахмистра, которая сумела вскочить верхом на лошадь и прискакать назад в лагерь и все рассказать отцу...

   Иван хотел узнать подробности у Кости Епифанцева, но не мог его найти... пока ему не сообщили, что сотник Епифанцев еще полторы недели назад скончался от тифа, на день пережив жену, а перед тем они схоронили его мать, за которой ухаживали и от нее же по всей видимости оба и заразились.

  Казнили виновных атаманцев публично. Из Оренбургских сотен вызывали добровольцев, родственников погубленных женщин и друзей погибших офицеров. Атаманцев, еще не до конца протрезвевших, мучающихся с похмелья... рубили по казачьи, со знанием дела, чтобы подольше мучались, истекали кровью... Иван хотел увести Полину, но та вдруг одного из казнимых узнала:

   - Вань, помнишь, я тебе говорила, в Осинке... Это тот самый, который предлагал мне... поперек седла,- она указывала на молодого, не старше 22-24-х лет старшего урядника с всклокоченной шевелюрой и разбитым в кровь лицом...

  После этих жутких событий обитатели "Орлиного гнезда" словно очнулись. Люди как-то сами по себе стали терпимее, будто шоры ненависти и злобы с них спали, и человеческое, наконец, начало побеждать животное, звериное. Пасху 1920 года анненковцы встречали еще в лагере. В святую ночь люди не спали, сидели у костров, в свете которых кружились и падали редкие снежинки. Ровно в полночь все встали и руководимые отцом Андреем дружно пропели пасхальное песнопение "Христос воскресе". Потом стали приветсвовать друг друга: "Христос воскресе".... "Воистину воскресе" и братски целоваться...

  В середине мая китайцы, наконец, разрешили переход на их сторону. На последнем перевале, артиллеристы подполковника Грядунова расчехлили орудия и взрыхлили своими последними снарядами горное плато, написав гигантскими буквами: МЫ ВЕРНЕМСЯ!   

8

    Павел Петрович Бахметьев по-прежнему намеренно не претендовал на первые роли в уездном ревкоме, занимая скромный пост заведующего управлением народного образования. Руководящие директивы по данному ведомству требовали полнейшего искоренения старой образовательной системы в уезде и заменой ее новой, призванной воспитывать подрастающее поколение преданной не царю и православной вере, а советской власти. Когда Красная Армия с боями брала станицы на Горькой линии, то политотделам наступающих войск вменялось обязательное

  уничтожение библиотек в станичных школах. Но Бухтарминскую линию взяли без боя, потому огульного, под горячую руку уничтожения библиотек в поселковых школах и станичных высших начальных училищах не было. Этим не очень приятным делом и пришлось руководить Павлу Петровичу. Он, будучи человеком компетентным, не стал сжигать книги прославляющие царя и старый режим... он просто ездил по школам и терпеливо изымал их. Второй задачей, которую он решил, стала организация курсов для подготовки новых кадров учителей. Из старых учителей, преподававших в казачьих, церковно-приходских и министерских школах, остались на своих местах единицы, но и они вряд ли могли соответствовать новым требованиям. Из разных уголков уезда в Усть-Каменогорск на эти курсы съезжалась "социально подходящая" молодежь, в основном из наиболее грамотных крестьян-новоселов, для подготовки сельских учителей. Уже с сентября этого, двадцатого года новые советские школы должны были заменить старые. Здесь Павел Петрович развил бурную деятельность - он ведь сам по специальности был учитель. Бахметьев добирался даже до кержацких высокогорных селений и степных киргиз-кайсацких аулов. В последних он небезуспешно пытался убедить степняков, что неграмотность это большое зло. Куда труднее оказалось достучаться до твердокаменного сознания кержаков - те учили молодежь по-своему, по старинке, на своих церковных допетровских книгах, и всякую светскую грамоту не признавали, как в царские времена, так и сейчас. И если на курсах киргиз-кайсацы все-таки появились, то из кержаков не приехал никто... Что касается преподавательских кадров для курсов, то в городе их хватало, даже бывшие петербургские профессора имелись - все они со своими семействами спасались здесь от голода и войны и соответственно были привлечены Бахметьевым. В то же время Павел Петрович не отказывался и от дополнительных, самых не престижных и хлопотных должностей . Таким образом в первой половине двадцатого года, все должности, где главную роль играло образование, грамотность, но не дававшие реальной власти, оказались его: кроме зав отделом образования он еще заведовал профбюро и возглавлял редакцию уездной газеты...