Рассказы - Мери Вейо

Тучи заполонили небо, и гром грохотал, точно скорый поезд. В небесах, видно, шла война. Испокон веков у человечества сложилось впечатление о войне, как о чем-то трескучем и оглушительном, подумал Юсси. Оттого, быть может, оно и не пыталось сделать ее бесшумной. Юсси не стал высказывать эту мысль Олави. Таковы уж крестьяне, они обычно рассуждают не вслух, а про себя. Их пугает все необычное, далекое и непонятное. Например, город. Они боятся таинств природы, но хорошо представляют себе, что происходит в их собственном небольшом мирке. По их мнению, спорынья, которая заводится во ржи, - это вовсе не спорынья, а маленький черный чертик.

В четыре утра небо прояснилось. Неяркая луна, похожая на крышку от консервной банки, едва виднелась на бледном предрассветном небе. Впрочем, нужно было оглядеть чуть не полнеба, прежде чем ее отыщешь.

С крыш капало, а под ногами, если идти по траве, хлюпала вода, она плохо просачивалась сквозь глинистую почву. Деревянный серый сарай в утренних сумерках казался почти черным. У соседей слышались шум и возня строители, закончившие работу, расселись по машинам и отправились в сторону Лахти. Новые амбар и сушилка были сделаны из жести, которая отливала серебром, будто вода. За рекой в Нокела серебрились в точности такие же постройки.

- Дождь вымыл твою машину, - сказал Олави.

Машина Юсси стояла посреди двора. За нею громоздились старые сараи, один из которых Олави разобрал на гараж. Олави ездил в село за покупками, купил для матери коричневую сумку из искусственной кожи и кое-какое бельишко. Ему, верно, пришлось снять деньги со счета в банке. Олави вернулся из села в тот момент, когда закрутил ураган, поднимая столбы пыли, и обрушился дождь. Впопыхах он и не заметил, как въехал на крышу погреба. Теперь Олави задним ходом выводил машину во двор.

- Отец боялся, что однажды крыша рухнет под тяжестью лошади, когда сено завозят, а ты по ней на машине разъезжаешь, - заметил Юсси.

- Так не рухнула ведь.

Ирма одевала мать в комнате стариков. Дед сидел в кресле-качалке с трубкой в зубах и безучастно наблюдал эту сцену. В другой комнате - Олави и Ирмы - галдели дети, их загнали в дом перед грозой. Они пытались соорудить поезд и перетаскивали все стулья в одно место.

- Если бы дети хоть иногда вели себя тихо, - вздохнула Ирма.

Мать сильно похудела. Пиркко и Сиско спорили, что если бы они ходили мыться в сауну вместе с матерью, то это резкое похудание стало бы заметно намного раньше, а так оно обнаружилось лишь год назад. Сестры полагали, что она отощала потому, что редко ездила в село за продуктами и плохо питалась. С тех пор как два года назад старики вышли на пенсию, жизнь в доме резко изменилась. Они отделили свое хозяйство от сыновнего и перетащили весь нехитрый скарб в одну комнату, из которой когда-то, в дни их молодости, и состояла вся изба.

Мама на старости лет стала ужасно стеснительной и щепетильной, впрочем, она и всегда была такой. Ирма диву давалась, что из-за какой-то бумаги вся их жизнь целиком переменилась, точно резкую разделительную черту провели не только через дом и имущество. К счастью, дети этого еще не замечали, хотя, впрочем, и они стали реже пробегать через комнату стариков, а в последнее время и не очень много с ними разговаривали. Конечно, сестры не могли ходить с мамой в сауну, они обзавелись семьями, появились дети, которых надо было купать. Пиркко мылась в сауне вместе с мужем и детьми, а Сиско ходила с ними. Ей очень хотелось излить душу, поделиться наболевшим. Она рассказывала, отчего рассталась с Мартти, перестала вдруг испытывать к нему нежные чувства, они вмиг рассеялись, словно дым. Однажды Мартти приезжал на рождество и все крутился возле Пиркко, Сиско же это только позабавило. И тут она поняла, что не любит своего друга, раз ей все безразлично, она даже его не ревнует. Пиркко поддевала и подкалывала Мартти, хотя они и ездили потом вместе в Хельсинки, но для окружающих это выглядело так, словно им было просто по пути. Мартти пытался уверить Сиско, что надо расположить Пиркко к себе чисто по-дружески, чтобы она отнеслась благосклонно к тому, что они с Сиско встречаются, так как, по мнению Мартти, Пиркко его ни в грош не ставила. Наезжая домой из города, Сиско могла часами рассказывать одно и то же, смакуя каждую деталь, и потому она бы не заметила никаких перемен, даже если бы мать переехала жить на крышу, - она была словно зашоренная. Ирма пыталась выпроводить деда в специально натопленную сегодня сауну, пока из нее не вышло тепло, но он противился.

Она хотела, чтобы дед ушел из комнаты, ей было неловко оттого, что мать голая. Но мама застеснялась, лишь когда была уже совсем одета, тут-то и стала сильно заметна ее худоба. Ирма надела чистую наволочку на большую подушку, взяла лучшее одеяло и отнесла вещи в машину, а Юсси разложил для матери постель на заднем сиденье.

- Я сяду рядом с тобой, - сказала она.

- Там тебе будет свободнее, мама, - ответил Юсси.

- Вы же можете пересесть потом, в дороге, - подсказал Олави.

Ирма была неспокойна, она то и дело поглядывала в сторону хлева, на пастбище за ним паслись коровы. Одна из них отделилась и подошла вплотную к сараю, из-за угла торчал ее блестящий коричневый бок. Корова била хвостом о бревенчатый сруб, и всякий раз на нем оставался клок шерсти. Всем было не по себе.

- Постараемся к вашему возвращению обмолотить рожь. Считайте, что у вас двухнедельный отпуск, - на прощанье подбодрил Олави. - Не волнуйтесь и не утруждайте себя ничем.

- Нам и так не дадут ничего делать, - заверил Юсси.

- Привет Пиркко, - вставила Ирма. - И, конечно, Синикке.

Дед стоял на крыльце и смотрел на происходящее словно издалека, а потом ушел в избу еще до того, как они отъехали. Юсси поискал его глазами, чтобы проститься, - у него с детства осталась эта привычка. Добрая, в общем, привычка. Дети скоро устали махать, вот уж и рука Ирмы застыла, точно повисла в воздухе. И только мать все махала и махала, высунувшись в боковое окошко, и издалека казалась Олави совсем маленькой и сухонькой, не больше ладошки. Чувство было такое, что все они спаяны воедино, будто вместе тащат огромный тяжелый тюк, и, если он нечаянно упадет и коснется земли, случится что-то непоправимое.

Юсси боковым зрением, развитым у водителей, следил за движением на шоссе, по которому проехал грузовик с крытым кузовом. Он сел за руль, захлопнул дверцу машины, проверил сцепление, завел мотор и взглянул в зеркальце, нет ли сзади машин. Но увидел лишь затянутое тучами серое небо и на фоне его крону могучей сосны. Дети не побежали за машиной, как обычно, они, видно, заподозрили что-то неладное.

Дорога - дорога детства - шла через поле, ничто не изменилось с тех пор, и даже высокая трава росла в тех же самых местах, а посредине зеленели две ровные полосы газона. И если бы тот, прежний Юсси, мальчик из прошлого, вдруг появился сейчас, он бы, верно, не узнал самого себя и, рассматривая блестящими от волнения глазами красивую машину, решил бы, что этому незнакомому парню здорово повезло в жизни, что он, верно, преуспевает. А узнав, сделался бы несказанно горд и счастлив. Но вид матери сильно напугал бы его, как видение из кошмарного сна: кончик носа у старушки почти сросся с подбородком, а из ноздрей торчали длинные черные волосы. Юсси удивился, как сестры не догадались состричь их, в этом нет ничего особенного. Надо будет намекнуть Пиркко, хотя, впрочем, она и сама догадается. Проезжая желтое пшеничное поле, Юсси заметил соседа, который копошился во дворе возле дома, убирал строительный мусор. Сосед не обратил на них никакого внимания, за день по шоссе проезжало слишком много машин, и не стоило отвлекаться от работы.

Начало пути было знакомо Юсси с детства, до того знакомо, что он мог бы с закрытыми глазами проехать на всех лесных поворотах.

2

- Конец будет, по всей вероятности, безболезненным, - констатировал врач. - У семидесятилетних людей рак развивается не столь быстро.

- Неужели ничего нельзя сделать? - с отчаянием спросила Пиркко.

Они стояли на четвертом этаже клиники. Пиркко не решалась взглянуть на врача. Она смотрела в окно. Из окна открывался вид на Теле {Район Хельсинки.}. Врач скользнул взглядом по их рукам и заметил кольца магистров. Он, безусловно, понимал, что разговаривает с интеллигентными людьми, да это и так бросалось в глаза. Они вместе с врачом стояли как бы по одну сторону черты, которая называлась жизнь, а по другую сторону были лишь кладбище и умирающая мать. Все молчали, размышляя о бренности жизни.

- Он уже захватил печень, но дальше не пойдет, - заговорил врач. Смерть будет не очень мучительная. В этом смысле рак печени лучше других. Больная будет лишь постепенно слабеть. После операции на какое-то время она станет бодрой и жизнерадостной. Мы удалили все, что только можно было.

- Она знает об этом? - спросила Пиркко.

- Нет.

- Может быть, все-таки стоит сказать?