Пароль — Родина - Лев Самойлов

Они медленно пошли к центру села. Курбатов, видимо, задетый за живое, продолжал рассуждать вслух:

— Советский человек проверяется не по внешнему виду, хотя в армии, как я понимаю, внешний вид тоже имеет немаловажное значение. Но главное — в сознательности, в убежденности человека, в его готовности не пожалеть своих сил на общее дело. Иной тихий и незаметный рабочий или колхозник может в трудную минуту проявить такие боевые качества, что вы только ахнете от удивления. Так что не спешите с выводами, Виктор Александрович, не спешите.

— Правильно говоришь, Александр Михайлович, — поддержал Уланов. — К примеру, у нас, в милиции, иной выглядит гренадером, а ночью темноты боится. Зато какой-нибудь худющий невзрачный милиционер, на котором и обмундирование не всегда ладно сидит, может голыми руками схватить вооруженного бандита. Все дело в человеке!

— Вот, лейтенант, — заметил Гурьянов, — пришлось тебе целую лекцию выслушать. Наматывай на ус. Не обижайся.

— Я не обижаюсь, — ответил Карасев, понимая, что все сказанное товарищами — справедливо.

…В шесть часов вечера весь батальон ожидал встречи со своим новым командиром. Три роты выстроились на дороге, неподалеку от леса. По количеству бойцов каждая рота выглядела скорее взводом или даже отделением. Это сразу же заметил Карасев, начиная обход. Снова, как и утром, он всматривался в лица бойцов, но теперь почти все ему казались более стройными, подтянутыми и будто помолодевшими. Недвижно стояли они в строю и внимательно следили за каждым шагом командира. В первых шеренгах у бойцов были винтовки-трехлинейки и охотничьи ружья. В задних рядах почти ни у кого оружия не было.

— Товарищ лейтенант! Первая рота сорок восьмого истребительного батальона…

— Товарищ лейтенант! Вторая рота сорок восьмого…

Незнакомые люди, временно назначенные командирами, с военной выправкой и четкостью докладывали о построении рот. Карасев принимал рапорт, здоровался, прислушивался к нестройным ответам и шел дальше. Его сопровождали Гурьянов и Курбатов.

Подходя к третьей роте, Карасев невольно ускорил шаг. Эта рота, в отличие от других, выглядела очень молодо. Не будучи предупрежденным, лейтенант с удивлением смотрел на черноволосого юношу, рапортовавшего на ломаном русском языке:

— Товарищ командир!.. Камерад!.. Третий рота сорок восемь истребительный батальон…

Что за чудеса? Откуда взялось это обращение — камерад… Да и внешностью своей юноши и девушки, встретившие его здесь, мало походили на русских. Кто они такие?

Карасев перевел вопросительный взгляд на Лебедева, стоявшего в двух шагах позади, потом на Гурьянова, и тот, с трудом скрывая улыбку, пояснил:

— Здесь испанская молодежь, Виктор Александрович. Дети революционеров, сражавшихся и погибших под Мадридом, Гвадалахарой… В боях против фашистов. Золотые ребята. Они здесь у нас росли и воспитывались в детском доме. Хотят тоже воевать с фашистами. Ничего не скажешь, дело похвальное. Мы подумали, посоветовались и решили дать им такую возможность. Третья рота целиком укомплектована испанцами. Разрешите?..

Не дожидаясь разрешения, словно в подтверждение сказанного, Гурьянов поднял правую руку, сжал кулак и крикнул:

— Но пасаран!

В ответ взметнулись десятки рук, и призывный клич испанских бойцов: «Но пасаран» — прозвучал дружно и мощно.

Как-то сразу исчезли холодок и смущение от первой встречи, от первого знакомства. Еще командир не подал команду «вольно», но строй уже был нарушен.

Темпераментная молодежь окружила пришедших и закидала вопросами. Главным образом досталось Карасеву: ведь он только что с фронта, только что воевал!

Испанских юношей и девушек интересовало все: как на фронте? Где воевал командир? Скоро ли капут Гитлеру?..

Лейтенант старался как можно лучше и обстоятельнее объяснить молодежи, что война только начинается, что немцы пока еще идут вперед, захватывая километр за километром советскую землю, что предстоят очень трудные, очень тяжелые испытания, к которым надо тщательно готовиться.

Карасев сумел найти нужные слова о дисциплине, о суровой воинской дисциплине, без которой невозможна победа.

— А вы? — неожиданно спросил он притихшую молодежь. — Строй смяли, порядок нарушили. Служить — так служить. Воевать — так воевать.

Он сделал паузу и громко скомандовал:

— Становись!.. Равняйсь!.. Смирно!..

Продержав третью роту несколько минут в строю, Карасев дал команду «вольно», разрешил разойтись, и молодежь снова окружила его. К ней присоединились и остальные бойцы. Многие из них со снисходительной улыбкой наблюдали за шумливыми, жестикулировавшими испанцами.

— Говорливый народ, — проворчал Лебедев, предпочитавший больше делать и меньше говорить.

— Ничего, пусть поговорят, — успокоил молодого чекиста Гурьянов. — Ведь каждому фронтовика послушать хочется.

Ответив на вопросы, лейтенант перевел разговор на дела сорок восьмого батальона и заговорил о ближайших задачах.

Их было не так уж много, этих новых, конкретных задач: знать винтовку, изучить стрелковое дело, беспрекословно слушаться и выполнять приказы командиров. Вот пока и все.

Внимательно слушали бойцы. Посуровели, стали сосредоточенными лица. То, что некоторым, наиболее молодым и горячим, казалось увлекательной игрой, оборачивалось трудовыми военными буднями.

Сразу же после встречи с испанцами Гурьянов и Курбатов ушли в райком. Вместе с Лебедевым и Кирюхиным Карасев возвращался в райотдел НКВД.

Начался дробный летний дождь. Лужи, не высохшие еще со вчерашнего дня, пузырились от дождевых капель. Низкие сплошные облака заволокли небо.

— Надолго зарядил, — сказал Карасев. Он ловко перемахнул большую лужу и, остановившись, поджидал спутников.

— Проклятущая погода! — отозвался Лебедев и сердито зашлепал по луже, словно вымещая на ней свою злобу.

Настроение у Николая Лебедева с утра было неважное.

В райотделе НКВД лично ему было поручено расследовать дело о краже фотографий из витрины у здания районного комитета партии. Вся история с фотографиями казалась Николаю недостаточно серьезной, а потратить времени на нее придется немало. И это было обидно вдвойне, так как других дел у него накопилось невпроворот.

С огорчения Лебедев даже позабыл и только сейчас вспомнил и передал Кирюхину полученную директиву из Москвы о том, что 48-й истребительный батальон входит в подчинение начальника гарнизона города Серпухова Соколова, с которым предлагалось поддерживать непрерывную связь. Кирюхин быстро пробежал глазами бумагу и протянул ее Карасеву.

— Кто передал приказ? — поинтересовался Карасев.

— Ваш новый ординарец, товарищ командир. Лично из Москвы привез.

На сумрачном лице Николая промелькнула улыбка, он хитро прищурился и взял под козырек.

Ординарец? Что за новость?.. Карасев недоверчиво пожал плечами и ускорил шаги. На через несколько минут его недоверие как рукой сняло. Возле райотдела НКВД его встретил… Илья Терехов.

— Илюшка, черт!.. — только и смог выговорить Карасев и начал тискать и тормошить боевого пограничника, — Значит, тоже сюда? Спасибо генералу, ведь я его просил. Ну, как, доволен?

— А как же, — солидно ответил Терехов, пригладил волосы и поправил пилотку, смятую Карасевым. — Куда командир, туда и я. Прикомандирован, так сказать, для усиления боевой мощи. Вот только в Калугу заехать не пришлось, а у меня там зазноба. Может, командируете?

— Подождет твоя зазноба. Сейчас не до гулянок.

— Есть!..

…В эту ночь над угодским лесом долго кружил самолет.

Виктор Карасев, засидевшийся за письмом, отодвинул мелко исписанную страницу. Нарастающий гул летевшего самолета раздражал, отвлекал внимание.

Карасев вышел на крыльцо дома и начал внимательно вглядываться в темное беззвездное небо. Он пытался определить: наш или немецкий летчик так настойчиво и упорно кружит над лесным массивом, то опускаясь почти до вершин елей и сосен, то снова набирая высоту.

— Немец это, товарищ командир, — услышал Карасев уверенный голос Терехова, вышедшего следом за ним. — У немца выхлоп совсем другой, да и гудение, слышите, вроде осиного.

Илья опоздал со своими догадками. Все это слышал и во всем уже разобрался и сам лейтенант. Он опять вспомнил сейчас разговор с генералом в Москве и догадался о цели прилета ночного гостя. И время, и долгое кружение немецкого самолета над одним и тем же местом могли означать только одно — выброску парашютистов. Вот сейчас или минутой позже, выполнив задание, летчик резко наберет высоту и уйдет к себе за линию фронта.

Так и случилось… Прошло несколько минут — и затих где-то там, на западе, гул улетевшего самолета.

— Выбросил гадов и утек. Будьте здоровы, — послышалось бормотание Терехова.