Крым - Александр Проханов

Ракета шла трудно. Ей сопутствовали неудачи. Пуски кончались авариями. Ракета взрывалась тут же, над морем. Или сходила с траектории и не достигала цели. Или вовсе не выходила из шахты. Гигантские коллективы лихорадило. Панически искали виновных. Премьер-министр грозил отстранить от работы Генерального конструктора или закрыть проект. Президент при встречах с Лемеховым глухим голосом спрашивал, соответствует ли Генеральный конструктор занимаемой должности.

Теперь, на палубе эсминца, Лемехов слушал Генерального конструктора, одетого в грубую брезентовую робу, из которой торчала худая голая шея, какая бывает у общипанной курицы. Его губы были покрыты фиолетовыми пятнами, будто он их искусал. На изможденном лице торчал большой крючковатый нос, напоминавший экзотический клюв. В темных кругах, глубоко утонувшие, тревожно блестели глаза. В них была мука бессонных ночей, тоска в ожидании очередной неудачи и неколебимое упорство творца, верящего в истинность своих изысканий.

– Я знаю, Евгений Константинович, какие разговоры ведутся в правительстве относительно ракеты. Дескать, выбрано ложное решение, тупиковый проект, надо сворачивать работы и передавать тематику другому институту. Но я говорил и говорю, – конструкция ракеты безупречна. Такой не будет ни у них, ни у нас. Это прорывное направление, на которое указывали отцы-основатели. Виновата не конструкция, а технологическое исполнение на заводах.

– Но вы же, Климент Иванович, посещаете заводы-изготовители. Вы не можете указать им на узкие места?

– Узкие места известны. Это исчезновение целых технологий, которых мы лишились за время катастрофического простоя. Это допотопная элементная база, некачественное стекловолокно, отставание в производстве порохов. Тридцать лет нас уничтожали, как вредителей, а теперь в три года хотим построить шедевр. Так не бывает, Евгений Константинович.

– Но ведь отцы-основатели могли. Хотя у них не было под рукой совершенных технологий и безупречного станочного парка. Но они создавали шедевры.

– Тогда, Евгений Константинович, был Сталин, был Берия, была партия и был канун мировой войны. Не сделаем ракету, от страны угольки останутся.

– Теперь то же самое, Климент Иванович.

Генеральный конструктор был из тех, кто молодым инженером прошел великую школу, учителями в которой были грандиозный Королев и непревзойденный Глушко, гениальный Уткин и прозорливец Челомей. Те, кто ставил первые ракеты в лесах и горах, опускал их в шахты и размещал на железнодорожных платформах. Успевал вооружить государство, прежде чем на страну упадут термоядерные бомбы Америки. Эта школа, достигнув расцвета, стала гаснуть с уходом великой плеяды, стала ветшать вместе с дряхлеющим государством. А когда государство пало, школа подверглась разгрому. Победители, покорив страну, рыскали по ней, уничтожая оружие. Закрывали заводы и институты. Лишали финансирования конструкторские бюро и научные центры. Вывозили секреты. Резали недостроенные космические корабли. Переманивали талантливых инженеров, которые трудились теперь в лабораториях Америки, создавая гибельное для России оружие.

– Климент Иванович, вы должны продолжать работу, не слушать сплетни. Вы можете рассчитывать на мою поддержку. Таких специалистов, как вы, у России раз-два и обчелся. Мы должны беречь вас, как драгоценность. Вокруг вас собирается талантливая молодежь. Вы передаете ей великую традицию Королева. Я верю в ракету. Она полетит. Сейчас полетит, потому что мир устроен так, что она должна полететь. – Лемехов пожал конструктору холодную стариковскую руку, и круглые глаза подвижника благодарно замерцали.

Приближалось время пуска. Командир корабля в рубке отдавал приказания, и его слова тонули в тихом рокоте двигателя. Вертолет облетел эсминец и опустился на корму в оранжевый посадочный круг. Люди всматривались в туманную даль, наводили бинокли туда, где должна была, распарывая море, появиться ракета.

Лемехов увидел Верхоустина. Тот в стороне, не смешиваясь с другими, смотрел в море. Его глаза, немигающие, яркие, казались огненно-синими. Его зрачки испускали лучи, которые проникали сквозь воду, находили в пучине притаившуюся лодку. Вычерпывали ее на поверхность. На мгновение Лемехову почудилось, что он видит лодку, висящую в стеклянной воде. Верхоустин устремлял в морскую глубину свою волю, впрыскивал в море потоки энергии. И эти колдовские потоки омывали лодку, проникали сквозь обшивку, окружали экипаж, реактор, ракету незримым свечением.

По громкой корабельной связи начался обратный отсчет:

– Десять, девять, восемь, – будто звонкий молоток бил в корабельное железо.

Лемехов видел, как замерли люди, как лицо Генерального конструктора обрело молитвенное выражение, словно он видел парящую над морем икону.

– Семь, шесть, пять…

Лемехов чувствовал, как все его жизненные силы и помыслы сосредоточились на далеких морских туманах с проблеском чаек. Там должна была появиться ракета. Он верил в счастливый пуск. Переносил в ракету свои страстные упования, честолюбивые устремления, суеверные ожидания. Отождествлял с ракетой, с ее громадной мощью и совершенной конструкцией свою судьбу. Сопрягал с ее траекторией свой жизненный путь, стремление к туманной, неясной, но пленительной цели.

– Четыре, три, два…

Верхоустин был страшно бледен. Вцепился в поручень палубы. Лемехову казалось, у глаз его полыхает синий факел. Генеральный конструктор был похож на птицу, готовую взмыть в небеса или рухнуть, попав под выстрел.

– Один…

«Державная», помоги!» – успел подумать Лемехов, прижимая к глазам бинокль.

На море, на серых водах, забелело пятно. Расширилось, заблестело, как всплывающая медуза. Взбухло, словно шапка гриба. В кипятке, в раскаленных пузырях, протыкая море, стала подниматься стеклянная колокольня. Сбрасывала пышные клубы, лизала море огненным языком. Держалась мгновение, рассылая лучи и грозные рокоты. Прянула ввысь, пробивая в тучах полынью. Ушла, унося с собой огненный хвост, который превращался в огромный перламутровый цветок, в кольца трепещущих радуг. Гул умолкал, утекал тихим звоном вслед за ракетой. Полынья в облаках смыкалась, и только на море оставалось ослепительное пятно.

Все молчали, нервно смотрели на часы, пока, по истечении времени, металлический голос не произнес:

– Ракета вышла на расчетную траекторию.

Все восхищенно ахнули. Кинулись поздравлять Генерального, обнимались, били по рукам, словно купцы, заключившие сделку. И вдруг все обернулись к Лемехову. Бросились к нему, подхватили. Стали подбрасывать. Он хохотал, взлетая, видя поручни палубы, плещущее море. Падал на подставленные упругие руки.

– С победой, Климент Иванович. – Лемехов подошел к Генеральному конструктору.

Тот молча кивал, улыбался. Глаза его были в слезах.

Все спускались с мостика, торопились в кают-компанию, где уже разливали шампанское. Лемехов задержался на палубе. Вдалеке на море трепетало серебряное пятно, словно мерцающий божественный образ. Лемехов наводил бинокль, ожидая увидеть отраженный на водах лик Богородицы. И там, в серебре, черной горой всплывала лодка. В бинокль были видны ее зализанные борта и горбатая угрюмая рубка.

Глава 6

Теперь, когда оборонная программа завершилась, спуск на воду стратегической лодки и ракетные стрельбы состоялись, Лемехов собирался отдаться своей давней страстной утехе – охоте. В архангельских чащобах поджидали его егеря, и у них для Лемехова был приготовлен медведь. На таежных пустошах, где когда-то находились деревни, был посеян овес – любимое медвежье лакомство. Построена вышка. Егеря на опушке закопали тушу кабанчика, приманивая зверя. И на эти примаки медведь выходил из тайги, кормился на овсах, привыкал к деревянной вышке. Лемехова ждал вертолет, чтобы унести в таежную глушь.

Он простился с участниками испытаний. В холле гостиницы допивал чашечку кофе Верхоустин, уже готовый подхватить дорожный баул и отправиться в аэропорт.

– Я вам очень благодарен за помощь, Игорь Петрович, – пожал ему руку Лемехов.

– Велика ли была моя помощь? – улыбнулся Верхоустин, и улыбка его была наивной и милой, по-детски застенчивой.

– Ну как же, если бы не вы, ракета не взлетела. Все так считают. Испытатели – народ суеверный. Вначале они спрашивали о вас: «Кто этот чужак? От него ждать беды». А я им объяснял: «Это, говорю, колдун, который обеспечивает удачные пуски». Теперь они просят, чтобы вы присутствовали при каждом пуске.

– Я готов, – улыбнулся Верхоустин.

Лемехов испытывал к этому синеглазому человеку неясное влечение. От него исходили таинственные волны, которые тревожили Лемехова. Куда-то манили, что-то сулили, намекали на какое-то особое знание, которое Лемехову, политику и технократу, было неведомо. И это знание открывало путь в другую реальность. В ней содержались ответы на вопросы, не находившие объяснений в мире политики, науки и техники.