Разве бывают такие груши (рассказы) - Ирина Борисова

И вот в жаркий летний день мы садимся в машину. По дороге у нас два раза спускает колесо и, забыв про еду и питье, муж меняет на жаре последнюю камеру. Мы приезжаем в Новгород, обходим знаменитый памятник, кое-как отыскивая среди каменных фигурок известные, зато потом до победы ищем по всему Новгороду запасную камеру. Солнце палит, наш сын начинает по обыкновению ныть и проситься домой, нас два раза штрафует ГАИ, и, купив, наконец, камеру, и, постояв еще в очереди за дешевыми чашками, мы уезжаем, остановившись все же поесть на голой асфальтовой площадке для отдыха, не замечая от усталости благоухающих мусорных бачков.

Бывает, мы приглашаем к себе гостей, недели две до их визита я хожу по магазинам, чтобы собрать стол, за которым намереваюсь вести с гостями задушевные беседы. Два дня накануне я жарю, варю и пеку, в день приема мы все с утра убираем дом и расставляем бокалы. Гости приходят, пять часов подряд в упоении рассказывают, как начали разводить на балконе пчел; мы же, пчеловодством никогда не интересовавшиеся, добросовестно их слушаем, а когда они, вполне удовлетворенные, уходят, нам остается только мыть до глубокой ночи посуду.

Если мы сами идем в гости, у кого-нибудь обязательно заболят зубы или живот. Если мы едем с сыном на экскурсию, его укачает в автобусе и вырвет. Этот список можно продолжать до бесконечности, удивительно только, что среди удающихся нам куда лучше будней - работы, беготни, приготовления еды и уроков мы вспоминаем проколотую камеру и мусорные бачки с ностальгически блаженными улыбками, сетуя уже лишь на то, что давно никуда не выбирались. И в моей голове тогда опять зароятся идейки, предвещающие нам новые удовольствия.

1990

Я покупаю розы для...

Я покупаю розы для своей приятельницы - зубного врача. Этой приятельнице я многим обязана - она принимает меня без очереди, хорошо лечит и недорого берет. Я несу розы ей на прием, но, заглянув в кабинет, узнаю, что как раз сегодня моя врач взяла отгул.

Цветы стоят недешево, особенно розы сердце у меня замирает при мысли, что я совершенно напрасно потратила столько денег, что такие дорогие цветы пропадут зря. Я думаю, что допустить это невозможно, раз розы куплены, они должны быть кому-то подарены, и, решительно завернув их в бумагу, я начинаю мысленно просчитывать другие варианты.

Мой выбор в первую очередь останавливается теперь на учительнице музыки моих лоботрясов-детей, которых на месте этой учительницы я бы давно вышибла из музыкальной школы, а она все еще пытается что-то трепетно в них вложить. Я дохожу до школы, но кабинет заперт, мне сообщают, что в квартире у учительницы прорвало батарею, она убежала домой, и букет роз снова остается при мне.

Из музыкальной школы я еду в банк, сотрудница которого постоянно помогает мне по работе, но, узнав, что она укатила в бизнес-тур, иду к своему парикмахеру. Парикмахер, однако, пошел по вызову завивать к выставке чью-то элитную собаку, а на улице уже темнеет, и зажигаются фонари. Я вспоминаю, что где-то неподалеку живет моя двоюродная сестра, которую я не видела сто лет, что она сквалыжная, но чем совсем пропадать букету, лучше подарить его ей. Я захожу в автомат, набираю номер, сестра, едва узнав меня, немедленно выливает в трубку ушат брани, крича, что таким родственникам, как я, наплевать, жива она или умерла, что через столько лет у меня еще хватает наглости звонить, и бросает трубку.

В конце концов я приношу цветы домой, на вопрос мужа, откуда они, вру, что подарил знакомый мужчина, и муж сразу же интересуется, а не сможет ли этот мужчина достать ему для машины карданный вал.

Я ставлю цветы в вазу, все еще не сдаваясь, планирую отнести их по назначению завтра утром, но утром стебли поникли, бутоны сморщились, а на тумбочке - ворох опавших лепестков.

И тогда, вспомнив, что совсем недавно у меня у самой был день рождения, я решаю, что раз в жизни могу подарить и себе дорогой и красивый букет.

Вообразив, что увядший букет, стоящий передо мною, и был как раз тем самым букетом, я жалею только о том, что во вчерашней спешке и беготне не рассмотрела цветы как следует и не смогу теперь даже вспомнить, какие они были.

1993

Чужие письма

Я люблю читать чужие письма. Нет, не подумайте обо мне плохо - я, конечно же, не краду их и не подглядываю. Но знакомые однажды отдали мне для дачи старый круглый стол, брошенный уехавшей из их квартиры соседкой. Соседка эта в своей комнате почти не жила, сдавала ее студенткам. Когда грузили стол, из него вывалилось письмо и фотография морячка в тельняшке. Письмо было к девушке Людмиле, моряк упрекал ее, что она теперь "ходит с другим". Еще он писал, что с его стороны все - так, как было, но если она не ответит, то писать он ей больше не будет. Письмо было подписано Шишкиным Васей, а все оставшееся от письма место на листке было исчерчено выведенными другим почерком тренировочными росписями. Простенькой закорючкой было нацарапано "Шишкина Людмила" и тут же зачеркнуто. Другим, более прихотливым, сложно-неразборчивым вензелем, начинающимся тоже с буквы "Л", был любовно изрисован весь остаток листа. Эти вензеля подписывали, видно, морячку приговор.

Я долго не выбрасывала письмо Васи Шишкина, перечитывая его, представляла морячка, сидящего на своем корабле и ждущего почту. Я представляла и Людмилу, которая, прикусив от старательности кончик языка, изобретала в это время подпись с фамилией нового жениха на письме жениха отвергнутого.

А как-то раз в старых маминых фотографиях я нашла еще другое письмо старинную открытку с красавицами в длинных пеньюарах, застывших с прихотливо выгнутыми шеями и воздетыми вверх торчащими из воздушных рукавов ручками. Когда я перевернула открытку, я увидела немного расплывшийся, но, в общем, понятный адрес: ...ский уезд, деревня Сосновка, г-ну Воричу. Я кинулась было читать, но, увы, текст был на незнакомом мне языке, только в скобках в середине открытки было приписано по-русски "хорошенькая подруга". На штемпеле стоял октябрь девятьсот девятого года. Я обращалась с открыткой к знакомым филологам, никто не мог прочитать текст. Моя мама не знала, откуда взялась открытка и, рассматривая ее, я думала еще и о господине Вориче, о хорошенькой подруге, о капорах, сюртуках, тростях, канотье, шляпках с лентами, кудрях, украшенных живыми цветами, пикниках, поместьях и прочих, неведомых сейчас, но обыденных некогда, как теперешняя авоська, атрибутах, след которых отпечатался, наверное, в так и непрочитанной открытке, лежащей здесь, у меня в руке.

В третье чужое, тоже очень заинтересовавшее меня письмо, я и не пыталась заглянуть. Его читал негр, сидящий напротив в метро. Я смотрела нормальный негр - кроссовки, джинсы, курчавые меховые волосы. Я видела конверт с яркими марками, негр читал письмо - почему бы и нет, у него тоже есть, кому прислать весточку. О чем ему пишут? - думала я. - Кланяются ли ему многочисленные родственники или уверяет в любви шоколадная невеста, или просто беспокоится мама. Я не представляла, какими словами может быть написано негритянское письмо и смотрела на парня со жгучим разочарованием.

Любопытство к чужой жизни одолевает меня. "Умерла Варвара Петровна, пишет уже именно мне моя старая тетка. - Все меньше и меньше остается людей, знающих нас". Действительно, меняются поколения, люди уходят, приходят новые, чужие, равнодушные к людям прежним. Я хотела бы собрать коллекцию писем всех людей, живущих и живших на земле - коллекцию отражений их жизней и судеб. Я хотела бы рассортировать, разложить по ящикам, перебирать свое сокровище на досуге. А если бы сверху ко мне поступил запрос, отчего это я присваиваю чужие полномочия, я бы ответила Господу Богу, что ни на что не претендую, просто мне очень жаль, что не остается следов, что археологи находят лишь черепки да вазы, а хочется, чтобы не пропало то, что - среди них, хочется все задержать, остановить, вернуть хоть как-то...

1989

Букет пионов

Я встречаю их у родительского лифта, давно уже я их не видела, но опять, как и раньше, чувствую досаду и неловкость. Мы стоим, молчим, ждем, когда лифт приедет, а лифт маневрирует где-то там, наверху, помигивает красная лампочка, похоже, балуются мальчишки. В напряженной тишине громко звучит его дыхание, я украдкой бросаю взгляд - он постарел, обрюзг: отвислые усы, живот, запах перегара, букет пионов в руках. Она - совсем седая, раньше была яркая, крашеная блондинка.

Лифт приезжает, мы все заходим, она, не спрашивая, нажимает кнопку нужного мне этажа. Они живут этажом выше, как раз над нами. Из месяца в месяц в прежние времена они нас заливали,

В те годы он носил форму, был толстым майором с красной рожей и тонким голосом. Этим голосом он матерился, не давая спать по ночам, воспитывая, и судя по воплям, не только морально, свою крашеную жену или нашкодившего сына. Этим голосом он в праздники выводил заполночь "Бродяга, судьбу проклиная...", перемежая песни топаньем, от которого у нас сыпалась штукатурка и качалась люстра. Этим же голосом он вопил, что у них ничего не течет, когда мои взбешенные очередным, сразупослеремонтным заливом родители бежали наверх, к бывал скандал, составление актов, долгие тяжбы.