Манипуляция сознанием - Сергей Кара-Мурза

Смысл же манипуляции иной: мы не будем тебя заставлять, мы влезем к тебе в душу, в подсознание, и сделаем так, что ты захочешь. В этом — главная разница и принципиальная несовместимость двух миров: религии или идеократии (в так называемом традиционном обществе) и манипуляции сознанием (в так называемом демократическом обществе).

Многих, однако, вводит в заблуждение сходство некоторых «технических» приемов, применяемых и в религиозной, и в пропагандистской, и в манипуляционной риторике — игра на чувствах, обращение к подсознанию, к страхам и предрассудкам. Хотя в действительности эти приемы в религии и идеократической пропаганде — следствие слабости и незрелости, а в манипуляции сознанием — принципиальная установка, это неочевидно. Более того, религиозные конфессии, взявшие курс на обновление и озабоченные успехом в социальной и политической сфере, действительно впадают порой в соблазн освоить большие манипуляционные технологии20. Об этом — одно из едва ли не главных размышлений Достоевского, выраженное в Легенде о Великом Инквизиторе. Помните, сошедшего на Землю Христа Великий Инквизитор посылает на костер, чтобы он не нарушал создаваемого в обществе Мирового порядка, основанного именно на манипуляции сознанием (как бы мы сегодня сказали). Великий Инквизитор упрекает Христа в том, что Он отказался повести за собой человека, воздействуя на его сознание чудом.

В отличие от Церкви, коммунистическая идеология своего критика масштаба Достоевского или Толстого не получила, но и без них мы видим: «обновленчество» Хрущева с соблазном использовать манипуляционные технологии сразу нанесло ей рану, в которой закопошились сожравшие ее Яковлевы и Бурбулисы. Хрущев, как фокусник, начал размахивать рукавом, из которого должны были посыпаться чудеса: догоним Америку по мясу и молоку, посеем кукурузу в Архангельске, через двадцать лет будем жить при коммунизме. С этого начало рушиться идеократическое советское общество. Говорится: для идеократического общества манипуляция сознанием дисфункциональна («вредна для здоровья»).

Но, повторяю, в реальной жизни отклонения от «чистой» модели затемняют фундаментальные различия, и поэтому остановимся пока что на очевидном родовом признаке: открытость и даже демонстративность, ритуальность установления желаемых норм поведения в теократических и идеократических обществах — и скрытое, достигаемое через манипуляцию сознанием установление таких норм в демократическом (гражданском, открытом, либеральном и т.д.) обществе.

Мы договорились с самого начала — в этой книге постараться не давать явлениям своих оценок, а описывать явления, раскрывать их смысл. Оценки вытекают из идеалов, а идеалы у читателей различны, и спорить о них бессмысленно. Можно лишь, выяснив идеалы, договариваться о сосуществовании. А для этого надо понимать, что происходит — за видимостью различать смысл.

Поэтому вместо того, чтобы заклеймить тот или иной способ воздействия на поведение человека, укажем на два подхода к их сравнению. Первый мы назовем функциональным, а второй — моральным.

Насколько успешно подходы, выработанные в идеократическом и демократическом обществах, позволяют власть имущим выполнять одну из главных функций: обеспечить устойчивость общества, его воспроизведение, выживание?

В общем, идеократическое, традиционное общество и общество либеральное устойчивы или уязвимы перед ударами разных типов. Первые поразительно жизнестойки, когда тяжелые удары наносятся всем или большой части общества, так что возникает ощущение, что «наших бьют». В этих случаях устойчивость такова, что наблюдатели и политики «из другого общества» не просто изумляются, но раз за разом попадают впросак, тяжело ошибаются.

Сравнительно мало опубликовано материалов о разборе тех умозаключений советников Наполеона и Гитлера, которые ошиблись в своих прогнозах о реакции разных слоев русского народа на вторжение в Россию. Видимо, этот анализ до сих пор на Западе засекречивается, хотя бы по наитию, самими мыслителями. Но и то, что опубликовано, показывает: в обоих огромных «экспериментах» над Россией Запад ошибся фундаментально. Русские совершенно иначе «интерпретировали» жесты западных носителей прогресса, нежели они рассчитывали21. Каждый удар извне, который воспринимался русскими как удар именно по России, залечивал ее внутренние трещины и «отменял» внутренние противоречия.

Так же поражает сегодня западных экспертов (и их «российских» учеников) наша способность держать удары победителей России в холодной войне. Массовое обеднение не только не разрушило общество, оно даже почти не озлобило людей, не стравило их. Вопреки ожиданиям, общество не распалось, а продолжает жить согласно неписаным законам и культурным нормам, чуждым закону рынка и нормам индивидуализма.

Мы, с нашей привычной колокольни, просто не видим того, что происходит в России и как это воспринимается глазами «цивилизации». На Западе спад производства в 1 процент — уже кризис, который чудесным образом меняет все поведение обывателя. Даже если его лично еще совершенно этот кризис не коснулся и разорение ему непосредственно не угрожает. А если колесо кризиса его задело, происходят просто невероятные превращения. Приличный, культурный и радушный человек на твоих глазах превращается в злобного сквалыгу. Он мучает своих детей, рвет со всеми друзьями и начинает бешено, как помешанный, копить, совершая просто странные поступки — может обсчитать уличного торговца и обобрать своего аспиранта, присвоив его деньги. Зрелище исключительно тяжелое.

О том, как быстро в либеральном обществе утрачиваются скрепляющие его культурные нормы при обеднении среднего класса, написана масса печальной литературы. Во время Великой депрессии в США разорившиеся бизнесмены падали из окон, как спелые груши. Видим ли мы что-нибудь подобное в России? Даже смешно предположить. Ну, потерял состояние — пойду в управдомы. Два года назад из-за махинаций руководства прогорел крупный испанский банк «Сантандер». Акционеры потеряли около четверти своих состояний. В большом зале — их собрание, телекамеры. Я в жизни не видел такого собрания людей, на лицах которых написано неподдельное, глубокое человеческое горе. А еще говорят о бездуховности Запада. Художественно сделанные фотографии акционеров с того собрания, которыми были заполнены газеты, отразили трагедию высокого накала.

В преддверии либерализации цен, которая состоялась в России в январе 1992 года, был у меня разговор с одним испанским социологом. «Вас, — говорит он, — ожидают интересные явления. Понаблюдай, потом мне расскажешь». Он предсказал, например, что при резком повышении цен Москва за одну неделю наполнится бездомными собаками, и это будет феноменально. У них социологи используют как кустарный, но очень чувствительный показатель назревающих экономических трудностей простую сводку о количестве отловленных на улице бездомных собак. Рост этого индикатора до всяких изменений инфляции, биржевых индексов и показателей производства говорит: будет спад. Нюх среднего класса чуток и безотказен, никакой экономической науке за ним не угнаться.

Что же делает почтенная семья буржуа, почуявшая приближение этого спада? Она едет на прогулку за город. Все рады, дети возбуждены, собака прыгает от счастья и пытается лизнуть хозяина в лицо. Где-нибудь на опушке рощицы собаку выпускают погулять. И пока она с лаем носится за бабочками, все усаживаются в свою «тойоту», хлопают дверцы, и — привет. Действительно, по улицам чистеньких городов бегают, с безумными глазами, породистые колли и доберманы. Они не могут понять, что с ними произошло, где же их добрый хозяин с его собачьим кормом «Pedigree». Я однажды встретил даже такого изумленного сенбернара. А защитники животных расклеивают жалобные плакаты с портретом собаки и надписью: «Он бы так с тобой не поступил».

Сбылись ли прогнозы социолога, знатока западной души? Ни в коей мере, о чем я имел удовольствие ему сообщить. После повышения цен враз обедневшие старушки-пенсионерки, как и раньше, выносили на руках погулять своих дворняжек. Только к квартирам, в которых есть крупные собаки, соседи стали складывать больше костей. Нет у нас еще гражданского общества.

Зато традиционное общество исключительно хрупко и беззащитно против таких воздействий, к каким совершенно нечувствительно общество гражданское. Достаточно заронить в массовое сознание сомнение в праведности жизни, организованной в идеократическом обществе, или праведности власти в государстве, все устои политического порядка могут зашататься и рухнуть в одночасье. Об этом — «Борис Годунов» Пушкина. Об этом писали в «Вехах» раскаявшиеся либеральные философы после опыта революции 1905 года. Да и вся драма второго акта убийства Российской империи, уже в облике СССР, у нас перед глазами.