Очерки русской исторической географии. География Начальной летописи - Николай Барсов

Таковы были финские племена по эту сторону волока77. Что касается заволоцкой чуди, то летопись в этнографическом вступлении своем относит к ней четыре племени, называя в порядке размещения их с юго-запада на северо-восток, – пермь, печера, ямь, или емь, и угра, или югра, и кроме того в изложении событий упоминает самоядь. За исключением последнего племени, которое в конце XI века едва ли не было известно на Руси только по имени, и югры эти племена были обязаны данью Русскому государству. Полагают, что под именем перми летопись разумеет не только предков теперешних пермяков, которые еще в ХIV веке занимали область, ограниченную Камой и Вычегдой, но и соседей их зырян, племенное название которых нашим летописцам неизвестно. Часть зырян, жившая к северу от Перми по Вычегде и до реки Печеры, называлась, кажется, печерой78. В связи с летописной пермью несомненно стоит Биармия норманнов, которые обозначали этим именем область нижнего течения Северной Двины и беломорское побережье. Но ни в этой области, ни на Поморье население никогда не состояло из пермяков: там искони жили карелы – племя, неизвестное летописцу; и таким образом в нем следует искать норманнских биapмов. Норманны могли пользоваться именем перми для обозначения карельской земли или потому, что пермь имела тогда обширную известность на севере Европы благодаря своей обширной торговле и торговым путям, пролегавшим через нее из Белого моря к Каспийскому79, или же оба эти народа стояли в какой-нибудь связи между собой, в зависимости один от другого.

Что касается еми (емь, ямь, впоследствии гам80), то Начальная летопись не дает о географическом положении ее никаких точных указаний. Из подробных известий о столкновениях еми с Русью в XIII–XIV веках область ее открывается, как доказал Лерберг в превосходном исследовании своем о жилищах этого племени81, в южной части Финляндии, где до сей поры остатки или потомки его тавасты удержали за собой название гэмов (Häme, Hämäläin, множ. Hämäläjset). Но едва ли тут можно искать жилища еми нашей Начальной летописи. Напротив, из всех летописных известий видно, что летописец знал и полагал это племя не на северо-западе, а на северо-востоке нашей равнины. Так, в списке инородцев, плативших дань Руси, он помещает его рядом с печерой, а в перечне населения Иафетовой части – между печерой и югрой; и там, и здесь, упомянув эти племена, он переходит к группе племен литовских, из чего нельзя не видеть, что они были, по его представлению, крайними племенами в чудском Заволочьи (Лавр., с. 2, 582). Далее с половины XI века мы имеем известия о борьбе Руси с заволоцким финским населением. При всей своей краткости и отрывочности они указывают, с одной стороны, что эта борьба велась если не исключительно, то главным образом емью, с другой – что она шла где-то у новгородских границ, близ Ладоги, то есть в южном Заволочьи. Так, из XI века известен поход сухопутьем князя Владимира Ярославича из Новагорода на ямь, которая была побеждена (Лавр., с. 66); затем под 1079 годом летопись говорит о гибели князя новгородского Глеба Святославича в Заволочьи, причем позднейший Татищевский свод летописи прибавляет, что он был убит от еми (Лавр. 85; Татищев В. Н. История Российская. Т. II. С. 112). В ХII веке новгородский летописец (I, с. 3) говорит о походе новгородцев «в Ладогу на войну» в 1005 году; в 1124 году – о зимнем походе князя Всеволода Мстиславича на ямь, которая, по словам Татищевского свода, была разбита на Свири (Татищев В. Н. Указ соч., т. II, с. 218). Под 1142 годом – о нападении еми на Новгородскую область, причем ладожане избили весь емский отряд в 400 человек (Новг. I, с. 9). Под 1149 годом – о нападении еми зимой на водь (там же, с. 11). Сопоставляя эти известия с указаниями этнографического введения летописи о положении еми, следует предположить, что в эпоху Начальной летописи емь должна была занимать южное Заволочье на пространстве от Ладожского озера до Северной Двины. В таком случае она соприкасалась на юге с весью Новгородской области, на севере – с карелами, о борьбе которых с ней до нас дошли многочисленные известия из ХII – ХIII веков83, на северо-востоке и востоке, согласно со свидетельством летописи, – с югрой и печерой. Такое предположение о положении емской области в эпоху Начальной летописи, высказанное Татищевым, было поддержано и оправдано академиком Шегреном84, который привел в пользу его из области современной этнографии финнов доказательства, делающие его почти несомненным. Остатки этого племени он указал в теперь немногочисленном85 финском народце у Онежского озера, который у соседних русских известен под именем чуди, а сам себя зовет liudi, и язык свой liudi kiele[3]. Он живет в северо-западной части Белозерского уезда по границе с Лодейно-Польским, и в северо-восточной части Тихвинского уезда к северу от Ояти; в Лодейно-Польском уезде он занимает всю южную часть его до самого уездного города, за исключением нижней Ояти, занятой русскими; в Петрозаводском же ему принадлежит длинная полоса западного побережья Онежского озера почти до Петрозаводска с одной стороны, с другой – до реки Ивины, впадающей в Свирь через Мужену. Филологические наблюдения над языком чуди привели академика Шегрена к заключению, что, по основному своему типу, он имеет близкое сродство с языком финляндской еми (тавастов) и что, следовательно, хотя это племя образовалось из смешения различных финских народцев, но емь вошла в него главным и существенным элементом.

Что емь не была здесь позднейшим пришлым населением, что она исстари занимала эту область, доказывает целый ряд живых урочищ и населенных местностей в южном Заволочьи с названиями, напоминающими это племя. Они замечаются на пространстве не только от Ладожского озера86 до Северной Двины, но на юго-запад от него до Чудского озера и области Западной Двины, а на северо-восток за Двину к Вычегде, Выме и Сысоле, где до сей поры сохранилась в народе память о гамах, составлявших первоначальное население теперешнего Яренского уезда. В этих названиях нельзя не видеть следов старинных обиталищ еми, хотя, конечно, нельзя думать, чтобы она занимала такое обширное пространство за один раз в одно и то же время. Вероятнее, что племя это, жившее первоначально гораздо далее на юго-запад, в соседстве с одной стороны с прибалтийской чудью, из языка которой объясняется племенное название еми[4], с другой – с кривичами, постепенно передвигалась на северо-восток, уступая движению других чудских народов, вызванному колонизацией славян и непосредственно наплывом самого славянства. Любопытно, что на водных путях восточной равнины из бассейна Балтийского моря в Заволочье встречается много хорографических названий, родственных племенному названию еми, а хорографические названия принадлежат, как известно, к древнейшим и скорее других могут быть приняты как свидетельство старинных поселений того или другого племени. В таком движении Начальная летопись застает племя еми на отмеченном выше пространстве от Ладожского озера до Северной Двины уже в борьбе с Русью и славянством, врывавшимися в его область с юга. В XII веке борьба эта окончилась в пользу Руси. Емь частью была покорена и слилась с пришельцами; но главные массы ее двинулись на запад, в гористую Финляндию87, где они и являются с XIII–XIV века сильным и воинственным населением и где потомки их живут и доныне. Другая же часть отошла, может быть, на восток, за Северную Двину, и там исчезла, смешавшись с туземным населением.

Еще менее сведений, чем о еми, летопись сообщает о крайних северо-восточных племенах – югре и самояди. В эпоху Начальной летописи эти племена или не были покорены Русскому государству, или оно только что начинало утверждать над ними свою власть. Мы видели, что о самояди летопись не говорит в своем этнографическом вступлении и упоминает ее только однажды, случайно, по поводу рассказа новгородца Гюряты Роговича о югре. Такое же случайное упоминание делает о ней и летопись XII века, говоря о старых людях, ходивших будто бы за югру88и самоядь. Относительно югры мы имеем более данных. В перечне народов она показана крайним северо-восточным населением в Заволочьи. Но в числе даннических племен ее нет. Затем в известной вставке о людях, заклепанных в восточных горах Александром Македонским, – вставке, уже упомянутой нами, – мы имеем рассказ очевидца, из которого можно вывести заключение о географическом положении югры. «Послах отрок свой – говорит Гюрята летописцу – в Печеру, люди, яже суть дань дающе Новугороду; и пришедшю отроку моему к ним и оттуда иде в Югру. Югра же людье есть язык нем и седять с Самоядью на полунощных странах» (Лавр., с. 107). По прямому смыслу этого известия Югорская земля представляется лежащей за Новгородскими владениями в Печере, к северу от этого племени. Но, если верно, что это последнее занимало область между Камой и Вычегдой, то в таком случае югорско-самоедские поселения или кочевья следовало бы полагать далее на север, за Вычегдой до тундр поморья, по восточным притокам Двины, по Мезени и по Печоре. То же подтверждается положением, какое дает летописец Югре относительно поморской части северного Урала. «Югра же рекоша отроку моему, продолжает Гюрята, дивьно мы находим чюдо, его же не есмь слышали преже сих лет; се же третье лето поча быти. Суть горы зайдуче луку моря, им же высота аки до небесе, и в горах тех кличь велик и говор, и секуть гору, хотяще высечися; и в горе той просечено оконце мало, и туде молвять, и есть не розумети языку их; но кажють на железо и помавають рукою, просяще железа, и аще кто дасть им нож ли, ли секиру, дають скорою противу. Есть же путь до гор тех непроходим пропастьми, снегом и лесом; тем же не доходим их всегда; есть же и подаль на полунощьи» (Лавр., с. 107). Таким образом, область югры лежала к югу или вернее к юго-западу от Северного Урала и довольно на значительном от него расстоянии. Что этот хребет был мало известен тогда самой югре, указывается отчасти баснословностью рассказа о загорных обитателях и торговых сношениях с ними, выражение же «чюдо, его же не есмы слышали преже сих лет; сеже третье лето поча быти» можно объяснить только тем, что сами югорцы получили первые сведения об Урале весьма незадолго до прихода к ним Гюрятина отрока, то есть не ранее самого конца XI или начала XII века. На юге и юго-западе Югорские земли прилегали к поселениям печеры на вычегде и еми на Сухоне. Там, где соприкасались эти племена, до сей поры за некоторыми местностями удержались названия югорских. Таковы река Угроньга, приток Ваги в Вельском уезде, Угорма, приток Кубины в Кадниковском уезде; Югорская и Югрина в Тотемском уезде, в области Сухоны; Югринская деревня на юге в Никольском уезде, Гурганская на верхней Сысоле в южной части Усть-Сысольского уезда. Югрина в северной части Костромской губернии и названия рек Ухры, левого притока Костромы, и двух притоков Оки Нугря и Угры могут указывать, как далеко на юг в область мерян простирались югорские поселения в более раннюю пору. Заметим также, что к северо-западу от Вычегды до Уральского хребта, сколько нам известно, не встречается местностей с подобными названиями. К такому заключению о географическом положении Югры до XI века приводит разбор известий о ней, сообщаемых древнейшими сводами Начальной летописи. Оно подтверждается рядом известий о сношениях и столкновениях Руси с Югрой в XI–XIV веках. Самое раннее из них восходит к 1032 году. Под этим годом Никоновский летописный свод говорит о неудачном походе новгородца Улеба на Железные ворота89 (Никон. I, с. 132). Позднее в XIV веке под именем Железных ворот на Руси был известен теперешний Дербент; но, конечно, здесь дело идет не о Дербенте, а о какой-либо местности в Заволочьи, где новгородцы начинали тогда утверждать свою власть и вступили в упорную борьбу с местными финскими племенами. Это подтверждается и Татищевским летописным сводом; он сообщает, что в походе 1032 года новгородцы были разбиты югрой. В Cеверной России кроме проливов на Белом море и Ледовитом океане, известных под именем Железных ворот, есть три местности с такими названиями: именно река Железные ворота, впадающая с юга в Чагодощу в Весьегонском уезде; урочище Железные ворота (Городок, Кариль) на правом берегу Сысолы в 80 верстах от Усть-Сысольска близ села Водчи90 и далее на северо-восток село Железные ворота на реке Цыльме, с запада впадающей в Печеру. Если принять в соображение, что, с одной стороны, весь рано, еще в IX и Х веках, вошла в состав новгородских владений, с другой – что целое столетие спустя после похода 1032 года крайние северо-восточные владения Новагорода не доходили до Мезени и оканчивались на Пинеге, левом притоке Северной Двины, и что, следовательно, ни чагодощские, ни цылемские Железные ворота не могут быть приняты в соображение при объяснении известия о рассматриваемом походе, то остается только принять сысольские Железные ворота, лежащие именно там, где должна была начинаться Югра нашей летописи. В связи с этим стоит ряд известий об отношениях Новагорода к Югре в XII–XIV веках. Все они указывают на близкое знакомство югры, с одной стороны, с Печорой, с другой – с Устюгом и Двинской областью. Так, первых упоминаемых в летописи югорских даньщиков в конце XII века мы видим в Печере и за волоком. В 1187 году, говорит новгородский летописец, «избиени быша Печерьскые даньники и Югрские в Печере, а другие за Волоком» (Новг. I, с. 19). В грамотах XIII века (1264) Югра называется одной из новгородских волостей вместе с Пермью и Печерой91. Известия 1323 и 1324 годов открывают, что путь в Югру из Новагорода шел мимо Устюга и Двинской земли, то есть по Сухоне и Двине, из которой прямой путь на восток идет вверх по Вычегде. То же подтверждается рассказом о событиях 1325 года92. Подчинение Югры Новгороду, по всей вероятности, относится или к началу XII, или к самому концу XI века. Но по обстоятельствам новгородцы никогда не могли утвердить над ней прочной власти и ограничивались простым сбором дани. Прежде всего они были стеснены в своих завоевательных стремлениях на крайнем северо-востоке постоянным противодействием со стороны поволжских князей, которые очень рано овладели важным пунктом на водном заволоцком пути – Устюгом – и перерывали сношения их с югорской землей. Новгород отправлял в Югру своих даньщиков, подкрепляя их значительными военными силами как для отпора обычным нападениям устюжских князей и двинян, так и для борьбы с югорцами, от которых они должны были постоянно ожидать сопротивленья. При таких условиях Новгород, конечно, не мог, хотя и называл Югру своей волостью, ни завести в ней славянские поселения, ни дать ей своего управления. Югра управлялась своими князьями, вела с даньщиками упорную борьбу, из которой новгородцы выходили не всегда с успехом и – явление, общее для всех северных инородцев в их столкновениях со славянством, – отступали.