Мои друзья - Александр Барков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лысый дядька с рыжими усами долго ловил юркую рыбешку марлевым сачком в аквариуме. А затем растолковывал Славке:
— Кардинал — благородная рыба. — Он с важностью разгладил усы и добавил: — Это тебе не карась. Держи, сынку!
Славка поблагодарил усатого дядьку и поскорее спрятал баночку с рыбами во внутренний карман куртки, чтобы не остудить воду. И тут кто-то толкнул его в бок. Славка повернулся и увидел своего одноклассника Димку Чиликина.
Димка в пушистой кроличьей шапке с оттопыренным козырьком, в теплой шубе. За пазухой у него шевелится что-то большое, круглое.
— Здорово, Дим…
— Космический Терентьеву!
— Я сегодня кардинала и моллинезию купил. Во… — Славка таинственно извлек из внутреннего кармана куртки баночку из-под горчицы. В ней застыли крохотные рыбы-мальки.
— И дорого стоят?
— Шестьдесят копеек за кардинала. Тридцать за моллинезию.
— За такую муть! — Дима презрительно ухмыльнулся. — Рыбы — животные глупые. А у меня вот что…
Он не спеша отстегнул две верхние пуговицы шубы и вытащил черного с белым ухом щенка.
— Смотри… Законный! Рубль пятьдесят отдал.
— Дворняга?
— Какая тебе дворняга! Сибирская лайка — таежный волк.
Слева в недоумении посмотрел на щенка, потом на Диму и спросил:
— А куда твой Спутник делся? Помнишь?
— Как же. Моя бабушка его собственноручно собаководам снесла. Говорит, там из него, может, настоящую собаку сделают, а дома одно безобразие. Культура у нее, сам понимаешь, девятнадцатый век.
Слава вздохнул, мечтательно взглянул на быструю, похожую на маленький уголек, моллинезию и ответил.
— А может, правда?
— Чего правда? — Дима насупился и дернул щенка за хвост. «Таежный волк» жалобно взвизгнул. — Чего правда? — Повторил Дима и погладил собаку. — Знаешь, как я с бабушкой тогда поругался?
— Ну?
— А потом подумал: может, где-нибудь на границе служить будет, шпиона поймает, а мне премию дадут. Бабушка сказала, что мою фамилию и номер школы записали…
— За что премию? Ведь не ты же шпиона поймал — удивился Слава.
— Да я из-за Спутника… — Дима сложил ладони лодочкой, словно приготовился нырять в воду, — подвиг совершил. Жизнью жертвовал.
— Жизнью?
— А ты думал? Я его в Сокольниках весной из пруда вытащил. По пояс в воду залез.
— Тебе еще тогда от мамы влетело.
— Ну и что? А теперь Спутник, может, государственную границу охраняет. Понял?
— Понять-то понял… — Слава переступил с ноги на ногу и тихо добавил: — Рыбы все равно лучше.
— Безусловно, молодой человек! — К ним подошел профессор в пенсне, положил Славе руку на плечо и, закинув голову, будто собирался читать лекцию, произнес:
— Рыбы в аквариуме — поэзия. Блок, Брюсов, Багрицкий… Да-да… уверяю вас как старый литератор.
— Позвольте, товарищ, — бывший военный в шинели, молчавший дотоле, подошел к профессору и возразил: — А чем, по-вашему, собаки плохи? Прежде я служил на границе вместе с Карацупой…
И между профессором и пограничником разгорелся жаркий спор. Один без конца поправлял пенсне и декламировал:
Он видит, как начинается рост,Как возникает хвост,Как первым движеньем плывет малекНа водяной цветок.
И эта крупинка любви дневной,Этот скупой осколокВ потемки кровей, в допотопный стройВводит тебя, ихтиолог.
Другой же, рубя рукой воздух, отвечал твердо, отрывисто: «Туман, след, выстрел»…
Мальчики спорили тоже.
— А знаешь, — говорил Слава, — какие у меня петухи есть?
— Петухи? В аквариуме? Ха-ха…
— Да я серьезно. Рыбы так называются… голубые они и по вечерам светятся.
— Светятся не светятся — все равно глупые. А собака тебе и шпиона поймает, и стойку сделает, и кошелек найдет. О чем спорить? — И Чиликин надвинул Славе шапку на самые глаза.
— Прощай, пограничник! — надувшись, сказал Слава. — Смотри, шпиона не пропусти.
— А ты, рыбник, не задавайся, а то собаку спущу. Марс, куси-ка его за пятки!
— Ав… ав… — пронеслось по рынку.
Это пробовал свои силы «таежный волк».
Спору этому, возможно, и конца не было бы. Но тут профессор важно поправил пенсне, кашлянул и ободряюще кивнул Славе:
— Не грустите, коллега. Я тоже некоторым образом рыбник. Давайте-ка лучше с вами направимся к выходу и побеседуем.
Так возникла эта дружба. Слава пошел с профессором Дима с пограничником. Но не будем тому удивляться! Ведь на птичьем рынке люди очень похожи друг на друга и каждый по-своему беззаветно любит рыб, птиц, собак, кроликов… И любовь эта не проходит с годами.
НОЧНОЙ РАЗБОЙНИК
Смеркалось. Я возвращался со станции в лагерь и шел по берегу реки. Кама чуть слышно бормотала сквозь сон. Ночной ласточкой скользнула над водой летучая мышь и скрылась в зарослях ивняка. Вдруг в трех шагах от меня в сыром осиннике кто-то завозился, зашуршал, фыркнул. Я замер и постоял с минуту в нерешительности. Шуршание и фырканье повторились, словно кто-то простыл и легонько чихал. Я разбросал палую листву и заметил ежа. Весь в листьях, хвое и мхе зверек показался мне смешным и нарядным.
Закатал ежа в плащ и принес к себе в отряд. Ребята сразу обрадовались:
— Смотрите! Смотрите! Прямо живой гербарий!
Как на грех, ящика в тот вечер мы не нашли, и я решил взять ежа на ночь к себе на терраску. На следующий день мы с ребятами должны были ехать на пароходе.
Проснулся чуть свет, обшарил все углы — ежа нигде нет. Неужели утек Гербарий? Взглянул на часы — семь. Пора в лагерь, где я работаю вожатым. Вскинул рюкзак на плечо и скорей к своим пионерам.
По пути решил не говорить ребятам о беглеце. Зачем их расстраивать! Может, в походе другого ежа поймаем…
После завтрака мы с песней подошли к пристани. Белоснежный пароход «Сергей Есенин» тихонько покачивался у причала.
Кама текла ласково и покорно, с тихим урчанием перекатывая поблескивающую на берегу разноцветную гальку.
Пароход звучно гуднул, отвалил от пристани — позади остались луга, косогоры, деревеньки…
Ребята, переговариваясь, смотрели на лесистый берег, на высокого седого капитана в белом кителе, на расторопных матросов.
Я задумался: куда мог запропаститься ежик? На терраске все перерыл… Не мог же еж, в самом деле, в окно выпрыгнуть!
В это время Витя Михеев случайно облокотился на мой рюкзак:
— Ой! Что у вас, иголки там?
Я удивился:
— Какие иголки?
А Маша Сутеева говорит:
— Хорошо, что иголку взяли. Мальчишки обязательно в походе что-нибудь порвут…
— Да нет же, — недоумевал я. — Никаких иголок я не брал.
— А все же взгляните, — настаивал Витя. — Колется что-то.
Я развязал рюкзак. Смотрю, а там, внизу, между сахаром и печеньем, свернувшись клубком, спокойно дремлет Гербарий.
— Как же он сюда попал? — спросила Маша.
— Зайцем! — ответил я.
Ребята рассмеялись:
— Как так зайцем?
Пришлось им рассказать, что еж ночью залез в рюкзак, а утром я его никак не мог отыскать.
— Другие с собаками в поход ходят, — обрадовался Витя Михеев, — а мы с ежом…
— Вот здорово! — закричали ребята, и даже высокий седой капитан на мостике и тот улыбнулся.
Дети наперебой стали угощать ежа «сухим пайком». И на палубе образовалась целая груда печенья, сыра и колбасы.
— Такого обеда ему до конца навигации хватит! — шутили матросы.
Но Михеев невозмутимо парировал:
— Пусть поправляется!
Часа через два пароход причалил в Ягодном. Мы взяли ежа и по скрипучим, дощатым сходням сошли на берег. На лужайке еж заметил в траве лягушонка, Ощетинился, фыркнул и побежал прямо на него. Лягушонок перепугался и нырнул в лужу. А ежик ничуть не смутился. Он тоже плюхнулся в воду и важно поплыл, задрав кверху серую мордочку.
Еж забавлял ребят весь день.
К вечеру, когда мы вернулись в лагерь, я поручил зверька Маше Сутеевой, самой заботливой и примерной девочке в нашем отряде. Маша раздобыла для ежа большую коробку из-под торта, а на дно положили сухой травы и листьев. Еж свернулся клубком и лежал в коробке тихо.
Постепенно закончились последние разговоры, и палата погрузилась в ночную тишину.
Но вот от стука под кроватью проснулась Нора Пахомова. Прислушалась и разбудила Машу:
— Кто это ходит? Уж не козел ли бродячий?
Топ-топ, топ-топ… — стучало где-то совсем рядом.
— Неужели? — заволновалась Маша и, вместо того чтобы поскорее включить свет, начала дрожащими руками ощупывать одеяло.
Услышав шум, проснулась еще одна девочка:
— Чего не спите? — недовольно заворчала она, переворачиваясь на другой бок. — Будите всех!