Теневые игры - Ксения Чайкова

Сад дышал томной полудремой, предшествующей крепкому зимнему сну, этой маленькой ежегодной смерти, привычной, но не устающей изумлять своей временностью. В начавшей украшаться желтой каймой листве кое-где вызывающе алели налитые соком бока яблок. Ветер, расшалившись, швырнул мне в лицо полную горсть холодной мороси, покрывающей все в саду ровной серой пленкой капели и больше похожей на сыплющийся с неба туман, чем на нормальный дождь. Я невольно фыркнула и прижала согнутые в локтях руки к груди. Впрочем, стегнуть по ней торопливым вздохом холодного воздуха ветер еще успел, после чего дурашливой ладонью встрепал мне волосы и вновь одарил мокрым поцелуем.

"Простудишься",- мрачно предрекла Тьма. Вонато, в отличие от ее хозяйки, мирно почивала на кровати, в горе подушек, и проснулась, как и полагается приличной девушке, именно там, где легла.

– Ерунда. Зараза к заразе не липнет,- беспечно отозвалась я, протягивая руку. Крупные сортовые яблоки, кокетливо драпирующиеся листвой и пытающиеся спрятать за ней свои налитые соком бока, возбудили во мне внезапные, совершенно определенные желания, и я со всей горячностью, на какую была способна, пожелала, чтобы ко мне в ладонь опустился один из этих спелых, ароматных плодов.

Увы, магиня из меня была примерно такая же, как из Жуна придворная дама. Яблоки и не подумали внимать моим страстным призывам, срываться с веток и нестись в мои алчно протянутые вперед руки. Я нахмурилась и сосредоточенно прикусила нижнюю губу. И где же ошибаюсь? Ведь вроде бы делаю все правильно: энергию ввязываю понемногу, заклинаниями не пользуюсь (да и не знаю их толком, если честно), просто пытаюсь притянуть к себе несговорчивые плоды, и им по всем правилам уже полагалось бы зачарованно лететь в мои хищно сжимающиеся пальцы. Ан нет! Пара сломанных, с шумом рухнувших вниз веток – вот и все, чего я достигла за десять минут упорных попыток применить магию.

Тьма, ехидно наблюдающая за моими жалкими потугами, поднялась на крыло и порхнула в окно. Через минуту демон вернулась и уронила мне в протянутые ладони огромное краснобокое яблоко. Налившуюся соком кожицу кое-где прорывали тоненькие шрамы, оставшиеся от когтей вонато.

– Спасибо! – вслух обрадовалась я, принимая подношение.

"Какая же ты у меня неумеха",- ласково констатировала Тьма, небрежным подергиванием хвоста отказавшись от предложенного ей яблока. Я неопределенно пожала плечами, не соглашаясь, но и не опровергая умозаключение демона, повернулась к дышащему осенью саду спиной, уселась на подоконник и, болтая ногами, принялась неспешно и обстоятельно изучать отведенное мне жизненное пространство.

Лорранский-старший хранам не доверял. Вернее, доверял, конечно, но не во всем. Моим горячим заверениям о скором возвращении в его резиденцию, предшествующим просьбе позволить мне съездить домой всего на одну ночь, он не поверил и никуда меня не отпустил. Естественно. Я бы в такой ситуации поступила точно так же. Ибо хран начинает выполнять заказ только с того момента, когда об этом свидетельствует сам глава гильдии или когда он получает задаток. А от денег я, все еще надеющаяся бесславно сбежать от Лорранских, отказалась категорически. Но милорд Иррион тоже в мире подлунном не первый день жил и с донельзя заботливой, прямо-таки отеческой улыбкой буквально заставил меня остаться ночевать в его резиденции. Услужливая, ежесекундно кланяющаяся служанка, почтительно болтая какую-то чушь и ловко маскируя зевоту любезными улыбками, завела меня в роскошные гостевые покои, разобрала постель и, пока я прикидывала пути отступления, как-то незаметно ухитрилась помочь мне раздеться и уволокла в неизвестном направлении всю одежду. Так что когда я созрела для побега через окно, оказалось, что осуществлять оный мне остается разве что в короткой нижней рубашке или в роскошном шелковом великолепии, отделанном тончайшими кружевами и лентами, одиноко висящем на дверце совершенно пустого стенного шкафа. Увы, если ночной наряд благороднорожденной дамы на что-нибудь и годился, то явно только на активную демонстрацию не скованных корсетом прелестей и соблазнение представителей противоположного пола. Но никак не на позорное бегство из графской резиденции.

Можно было, конечно, вихрем пройтись по поместью, содрать с первого же попавшегося человека одежду и, обрядившись в нее, бежать без оглядки. Но по зрелом размышлении я решила этого не делать и подчиниться творимому над собой произволу. Все-таки Лорранские – слишком богатая и известная фамилия, чтобы так просто ссориться с ними. Тем более какой-то безродной девице-хране. Экселенц потом мне такого перцу задаст – всю жизнь вспоминать да вздрагивать буду.

В результате я разлеглась на непривычно мягких перинах под слишком теплым одеялом и, решив, что утро вечера мудренее, предалась бессовестному отдыху, который, впрочем, под утро был прерван ужасным сном. Я тряхнула головой и фыркнула, вспоминая подробности жуткого видения. Это ж надо такой пакости пригрезиться – Торин, конь, поле, изморозь, чьи-то руки и разваливающееся на части, словно кричащее от дикой, невыносимой боли небо…

"И венец, королевский венец",- услужливо подсказала Тьма, примостившаяся рядом и тишком, пользуясь напавшей на меня задумчивостью, обгрызающая яблоко, от которого минуту назад отказалась с такой гордостью.

"И венец",- мысленно согласилась я, обводя неодобрительным взглядом комнату. Судя по всему, ее обстановкой занимался лично Торин – у его отца, как я уже успела убедиться, был отменный вкус. А вот развитием чувства стиля у графенка никто толком не озаботился. В результате Торин носил просто кошмарные наряды с явным переизбытком драгоценностей, а уж в убранстве жилищ следовал и вовсе несусветным канонам. Толстый зеленовато-желтый ковер" покрывал пол от стены до стены, двери драпировались тяжелыми портьерами малахитового бархата, мебель из черного полированного ореха была покрыта затейливой резьбой и кое-где посеребрена. Повсюду висели зеркала и стояли трюмо, как в будуаре престарелой кокетки или в каком-нибудь популярном заведении улицы Грез, пристойно называемом местом романтических встреч, а в просторечии, по-простому именуемом публичным домом. Промежутки между этой отражающей мир прелестью были заполнены картинами и офортами в тяжелых дорогих рамах. Роскошную лепнину покрывал толстый слой сусального золота, а плюшевые занавеси и драпировки на окнах, казалось, были повешены только затем, чтобы преградить путь солнечным лучам. Под самым потолком на скрученной в узел цепи позванивала хрустальными подвесками большая вычурная люстра.

– Как ты думаешь, Тьма, сколько времени мы с тобой сможем продержаться в этом кошмаре? – поинтересовалась я у демона, рассматривая висящую над кроватью огромную картину в золоченой раме. Изображенные на ней котята и щенки, барахтающиеся в одной корзине, были до омерзения миловидны и трогательны, я невольно поморщилась, дивясь полному отсутствию вкуса и стиля как у художника, так и у хозяина этой красотищи, и перевела взгляд на другой холст. Он казался не столь вызывающим и противным и вполне отвечал последним требованиям моды: большое батальное полотно изображало какую-то великую битву, а на переднем плане стояли, прижавшись друг к другу спинами, парень и девушка с одинаково ожесточенными и безнадежными лицами. Судя по всему, эти двое были отчаянно влюблены друг в друга, обижены на весь мир подлунный и готовились торжественно умереть спина к спине. Художественную ценность это полотно, надо сказать, представляло явно большую, чем котята-щенята, и было непонятно, почему хозяин, явно тяготеющий к звериной теме, поместил оба холста в одной комнате. Впрочем, возможно, картина на героическую тематику была просто данью вернувшейся в этом сезоне моде на батальные полотна, а также банальным вложением средств и подчинением семейной традиции. Правда, художник явно не видел вблизи не то что войны – самого захудалого поединка. Инцче бы знал, что меч за самый кончик рукояти двумя пальчиками никто не держит.

Так и не дождавшись ответа на свой в общем-то риторический вопрос, я спрыгнула с подоконника, за неимением лучшего завернулась в содранную со столика скатерть (конечно, логичнее было бы воспользоваться одеялом, но оное, по причине немалого веса и солидных размеров, на роль временного одеяния никак не подходило) и решительно вышла из комнаты. Тьма с деловитым шипением поднялась на крыло и последовала за мной.

Милорд Иррион совершал утренний променад по поместью, небрежно помахивая тросточкой, без которой в последний месяц не ходил никуда, и орлиным взором окидывал окружающую обстановку. Возможно, тело графа и одряхлело, но взгляд единственного глаза был по-прежнему зорок и остер, что давало великому приверженцу чистоты Лорранскому возможность продолжать предаваться одному из любимейших своих занятий: розыску грязи и беспорядка. Впрочем, слуги уже давным-давно знали эту особенность своего господина и уборку делали тщательно и аккуратно. Но в последнее время, по негласному договору всей челяди, служанки нет-нет да и оставляли на видном месте немного пыли или пару бумажек: милорд Иррион замечал этот мусор и учинял разнос с таким невыразимым наслаждением, что лишать его этой невинной радости было просто грешно. А уж день, когда Лорранский-старший обнаружил в углу дохлую мышь, стал для него настоящим праздником, который и через неделю поминался почти ежечасно, с многочисленными комментариями, возмущениями и негодующим потряхиванием кулаками. Однако сии эмоциональные жесты не могли никого обмануть, ибо граф, как ни старался, так и не смог скрыть истинных чувств: глубокого удовлетворения от осознания глупости и полной беспомощности окружающих, которые, не будь его повелительного гласа и указующего перста, всегда готового направить людей на путь истинный, уже наверняка всем поместьем провалились бы во Мрак вековечный. Слуги демонстративно тряслись от страха и стремительными арбалетными болтами летели исполнять господскую волю, а между собой улыбались и посмеивались, тихо, по-доброму, как над капризным, но любимым ребенком.