Кровавый закон - Анастасия Вернер

Наконец, Олиф решилась сесть. Убедилась, что никаких жутких звуков и грохота не раздается, и принялась развязывать ткань на ступнях. После долгой ходьбы ноги безжалостно болели, а в этой повязке еще и вспотели. Прохладный песок приятно остужал кожу. На холод вокруг Олиф перестала обращать внимание. Не смотря на практически нулевую температуру, девушка не ощущала ни дрожи, ни озноба. Даже зубы не стучали. Может, все дело в шоке?

Ей было до ужаса страшно.

Она даже в самых жутких кошмарах не могла себе такого представить. Может именно поэтому она все это время шла вперед? Какое-то внутреннее чутье подсказывало ей, что не двигаться опасно. Опасно ждать близкой безболезненной смерти, иначе она может оказать такой извращенной, что даже Берегини в ужасе зажмурятся.

Олиф любила наблюдать за рассветом. Ей приходилось вставать задолго до него, чтобы успеть приготовить поесть — если было из чего — и бежать на поля. Там-то она и встречала его. Ей почему-то казалось, что прекраснее рассветов, чем у них в селе, быть не может.

Но она ошиблась.

В пустыне был волшебный рассвет.

Красно-оранжевый. Такой насыщенный и манящий, что даже и не подумаешь, что за ним скрывается палящее солнце. Лучики, словно маленькие пальчики, поднимаются вверх, а затем как раз! — и накрывают всю землю светом. Он был яркий-яркий, до боли ослепляющий, но оттого не менее прекрасный. Он окутывал землю теплым, насыщенным светом, словно выпускал на волю что-то особенное. А еще этот рассвет давал надежду Изгнанникам. Они пережили еще один день, и теперь снова могут увидеть свет. Казалось, что они словно заново начинают дышать.

Олиф сидела на песке, уткнувшись подбородком в колени, и обхватив ноги руками. Песок нагревался очень быстро. Девушка принялась снова обматывать ступни тканью. Температура росла буквально на глазах. На той части ног, что не скрывало платье, кожа была красной. Девушка осторожно провела по ней пальцами, и та болезненно защипала.

Олиф проверила нож — на месте. Аккуратно привязан кусочком ткани к руке, острием вверх. Хоть он и тупой, но ей все равно было очень непривычно и страшновато носить его не в кармане фартука.

Интересно, в пустыне бывают дожди? Ведь не могут же растения совсем без влаги. Наверное, бывают. Только Олиф почему-то никогда не везло. Вряд ли сейчас что-то изменится. А дождик был бы сейчас кстати. У нее снова начало пересыхать во рту.

Олиф принялась бессмысленно водить руками по песку. Что ей теперь делать? Остаться здесь, рядом с теньком? А если снова заявятся «любезные гости»? Тем более, нужно отыскать еды. Ночью Олиф попробовала листик этого растения — редкостная гадость, даже на ее неискушенный вкус. Значит, придется найти что-то съедобное. Но как? Ходить кругами по пустыне, рискуя в любую минуту свалиться от теплового удара? Нет, это безрассудно. Можно остаться здесь, дождаться ночи (девушка надеялась, что такой холод приходится на все ночи, и что это не Берегини сделали ей такой «подарочек»), а там уже попробовать что-нибудь поискать.

Олиф даже не успела восхититься своей идее.

Пока она тут сидела и раздумывала над своей дальнейшей участью, в песке, после долгой ночи, проснулась змея и тревожно зашевелилась, почуяв чужака. А животное их не любило. Один уже пытался покуситься на этот куст. Ничем хорошим это не кончилось. Для него.

Послышалось предостерегающее шипение и из песка, словно стрела, рванулось тонкое, шершавое тело, разинуло пасть, обнажив огромные, ядовитые клыки. Олиф и опомниться не успела, поняла лишь, что лежит носом в песке. Змея промахнулась. Невесть каким образом девушке удалось увернуться. Она схватила единственное оружие, какое имелось под рукой. Вернее, в рукаве. Тонкое тело поползло на девушку, делая невероятные зигзаги, и выпустив тонкий язычок.

Змея выгнула слизкую шею, что-то несуразно прошипела и сделала резкий выпад вперед.

— А-а-а!!! — Олиф бессознательно замахала тупым ножом.

Снова промах.

К сожалению, провести тут день, девушке было не суждено.

Олиф последний раз взмахнула ножом, и, поняв, что змея сделала передышку, кинулась наутек. Ползет за ней животное, или нет, девушка так и не определила. Она бежала, бежала, бежала, стирая ноги, задыхаясь, убеждая себя, что сейчас все пройдет, но не останавливалась. Сколько так могло продолжаться, она и не задумывалась. Поняла лишь, когда ноги заплелись друг о дружку, и девушка кубарем полетела на землю. Перевернулась на спину.

Когда стало так жарко? Еще недавно она наблюдала за рассветом, а теперь снова задыхается, чувствует удушающую духоту. Олиф жадно хватала ртом воздух.

Вряд ли на этот раз удастся найти воду.

Судьба не дает второго шанса.

Олиф даже не собиралась вставать. Она знала — бесполезно. Закрыла глаза и отдалась на волю Берегиням. Это так больно… знать, что сейчас ты себе не принадлежишь… что больше нет смысла бороться… что жизнь, по сути, кончилась. Над тобой только солнце. И почему люди уверенны, что оно несет только свет? Что оно доброе? Нет, это не правда. Солнце — это смерть. И Олиф все больше, все сильнее в этом убеждалась.

Ей было неведомо, сколько времени прошло. Пот тек ручьями по обмякшему телу. Она еле дышала, понимая, что медленно умирает. Солнце болезненно прожигало каждую клеточку ее кожи, медленно выдавливало из нее жизнь. Но Олиф уже смирилась. Это незабываемое чувство — смирение. Тебе все равно. Ты лежишь, думаешь, представляешь, вспоминаешь… хочется даже улыбаться. Ты понимаешь, что помощь не придет, что надежды, которая всегда уходит последней, уже нет. Да… ты только вспоминаешь…

… мама меня очень любила.

Она была самой доброй на свете, самой хорошей, самой-самой… Я так по ней скучаю. Нет для человека большего горя, чем потерять маму. Какой бы она ни была. Я никогда не называла ее «мать», только «мама». Жаль, что нельзя повернуть время вспять. Жаль, что нельзя снова прожить те мгновения счастья и радости… Некоторые думают, что счастье — это хорошая жизнь, без излишеств, но и в достатке, чтобы не волноваться, не беспокоиться. Но это не так. Счастье — это мама. Добрая, злая, скупая, невозможная, обидчивая, ранимая, мечтательница, надежная, красивая. Твоя мама.

Я была первым ребенком в семье. Я понимала, что она всех нас очень любит, но ко мне была более благосклонна. Не знаю, почему. Марика очень обижалась по этому поводу. Любовь должна быть равной для всех…

— Олиф, надень шарфик, простудишься… — голос мамы откуда-то издалека… из детства.

Я помню, как она целовала папу, помню, как аккуратно вязала, нежно поглаживая спицы, как грубо месила тесто, как пела красивые песенки, как волновалась за меня… а еще помню, как она кричала от боли.