По острию греха (СИ) - Лари Яна

Аккуратно поворачиваю голову, клятвенно пообещав себе, что посмотрю всего пару минут, потом обязательно вспомню, что я воспитанная дочь, разумная женщина, верная жена. Сердце будто бы бьётся через раз, дышится через два, думать совсем не думается. Просто пересчитываю густые ресницы с чуть выгоревшими на солнце концами, ласкаю взглядом шрам над правой бровью, отросшую щетины, губы… особенно губы. Господи, как он целует! Словно в последний раз перед расстрелом.

— Не спишь? — хрипло шепчет Дамир, не открывая глаз.

Пальцы, дрогнувшие было, чтобы потянуться к упавшей на его лоб пряди встряхивает уже по-настоящему. Следом за телом отмирает и разум, советующий притвориться спящей. Чего мне стоит расслабить мышцы отдельная история, но я умудряюсь даже выровнять дыхание и сомкнуть веки, пряча растерянность от пытливого взгляда, ещё до того, как Дамир надо мной нависнет. А он смотрит. Теплом на коже чувствую этот взгляд, угадываю цвет по сдерживаемым вздохам. Ультрамарин. Обычно так дышат, когда чем-то любуются — боясь спугнуть даже больше, чем задохнуться. Я тоже так дышала только что.

Иссушенное простудой горло царапает подступающим кашлем. Его не удержать, как ни старайся. Моего лба встревоженно касаются сухие губы. Стрельников тоже, кажется, простудился, но он здесь, со мной — дарит заботу, делится теплом. Он здесь, только ему не место рядом.

Стоит об этом подумать, как тихо скрипит кровать, затем половицы. Дамир уходит.

Задремать больше не получается. Умывшись, иду в комнату отдыха, заглядываю в свой ноутбук и прихожу к досадному выводу, что выпала из жизни на целые сутки. Неприятно, но при дюжине сообщений от Кети, Алекс не написал ни одного. Может звонил? Входящих тоже по нулям. И мой звонок богат только гудками. Нахмурившись, коротко пишу подруге, что приболела.

— Проснулась? — стучит в межкомнатную дверь дед Анисим.

— Входите, — сажусь на край сундука, запахивая шаль, наброшенную на шерстяное платье.

— Я бульон сварил, — раскладывает он на стол нехитрый завтрак. — Тебе нужно подкрепиться, а то вот Дамирка извёлся совсем. Всё тревожится, выхаживает. Сам как тот пёс дворовой на ногах переболел, не евши и не спавши. Нет бы прикорнуть сейчас сном богатырским, опять у себя в каморке заперся. Не к добру это всё, девочка. Ох, не к добру. Ты налегай давай. Еда стынет. Одними разговорами сыт не будешь.

Хоть в сварливом тоне нет упрёка, но чувствуется, Анисима что-то гнетёт, и это что-то явно связано со мной. Спросить? Не решаюсь.

— Спасибо. Боже, вот это аромат, — блаженно вдыхаю, склонившись над глиняным горшком. Анисим молчит, задумчиво катая меж пальцами сморщенный плод боярышника. Тишина убивает. — Я собиралась уехать, — признаюсь, виновато опуская глаза.

Звучит как оправдание. Впрочем, оно и есть.

— Зря. У ворот воротиться надо было. Теперь не отпустит.

Горячий бульон чуть не устремляется носом.

— Как это — не отпустит?

— В душу ты ему запала, — грузно опускается он в кресло-качалку. — А что туда упало, то пропало. Обратно не воротишь.

— Вы говорите загадками.

— Не боись. У тебя сердце доброе и голова ясная. Без надобности не обидишь, а повода Дамирка не даст. Ежели понадобится, костьми за тебя ляжет. Ты, главное, решения свои семь раз отмеривай. Надумаешь к мужу воротится, то сюда дорогу даже в думах забудь. Ничего здесь хорошего тебя уже не встретит, — кресло мерно скрипит, нагнетая мою растерянность. У меня ведь даже в планах ещё не было остаться, но с уст Анисима это звучит так веско, что спорить язык не поворачивается. — Да ты ешь, девочка, стынет ведь.

Бульон и правда вкусный. Даже вприкуску с тревожными мыслями. Кресло скрипит, винтики в голове крутятся, только без толку всё. Как ни трактуй, ясности не прибавляется.

— У погоста часовня есть, — без какого-либо перехода меняет тему Анисим. — Старая, времён молодости моей прабабки. Дамир про неё не рассказывал?

— Нет.

Дамир совершенно другим озабочен, но эти мысли я, естественно, оставляю при себе.

— Тогда слушай, — кивает он, поглаживая бороду. — В те времена почти все земли здесь принадлежали Стрельниковым. Не знала усадьба ни нужды, ни голода, да человеку сколько имеет, столько будет мало. Надумал, значит, глава семьи владения расширить. Дочь старшую сосватал за помещика зажиточного. Тихая скромная девочка была, отцу слова поперёк не молвила. Одна беда, полюбить успела парня из простых. Но куда тому босоногому со знатью тягаться? Уж как только не отваживал его будущий тесть: и палками гнал, и золотом откупался — ничего поделать не смог. Рвались влюблённые друг к другу до последнего, да кто ж их пустит? За день до гулянья упрямец как сгинул, а на краю леса курган появился. Прознала про то невеста, шибко горевала в сердцах весь свой род алчный прокляла. Говорится, будто у алтаря одна тень от неё стояла. Разыгралась буря страшная. Батюшка знай своё дело венчает. Вот ей клятву перед Господом давать, а в окно часовни молния бьёт. Осколки по всему полу богатство пёстрых нарядов отражают, вороны над кровлей беду кличут, сквозняк огонь со всех свечей посдувал. Невеста ни жива ни мертва от горя, как начнёт надрываться, мол сердце только милому отдаст. Как не услышали её сразу, так не послушали и в этот раз. Обвенчали. Что правда, свадьбу завершали уже без молодой, дабы пересуды больше, чем есть ни пошли. Шибко она по любви своей убивалась, смотреть было больно, вот и заперли в опочивальне супружеской, подальше от любопытных глаз. После застолья, как водится в первую брачную ночь, муж с роднёй дверь отпирают, а она лежит бездыханная. В глазах страх, а на губах улыбка. Осколок из часовни припрятала да с собой пронесла. Им и распорола обе руки. С тех пор в роду Стрельниковых что ни колено, то с головой не дружит.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Дамир тоже верит в эту чу… чудную историю? — тихо спрашиваю, потому что в убеждённости самого рассказчика сомнений не возникает.

— Даже вера любит факты, — после продолжительного молчания отвечает Анисим. — Если захочешь поглядеть часовню, попроси его пойти через кладбище. Там сама решишь, где кончается вымысел.

Старик уходит, а я до самой ночи гоню от себя муторные мысли, отбивая пальцами по подоконнику въедливый мотив колыбельной. Входящий от Алекса впервые в жизни вызывает раздражение. Мало того, что муж как всегда немногословен, так даже те пару фраз не связанных с его работой вызывают желание оборвать разговор, сославшись на отсутствие связи. Той самой, которой он объяснил своё молчание на выходных, но так и не уточнил, куда ездил. На прощание Алекс советует не заниматься самолечением, а купить в аптеке нормальные жаропонижающие. Всё это, естественно, до оскомины ровным тоном. Впервые он меня так бесит.

С сумерками щели между досок в заколоченном окне загораются светом. Играет разноцветными осколками нелепый витраж. Глаза начинают против воли слипаться, но Збышек, который весь день преданно урчал у меня под боком, заслуживает хотя бы миску молока. Хороший верный кот.

— Кис-кис, — зову его, скрипнув дверью усадьбы. — Пошли, родной, побалую тебя.

Я всё ещё сомневаюсь в верности решения постучаться к Стрельникову. Не хочу показаться навязчивой, но когда мне было плохо, Дамир находился рядом. Не прогонит же он меня?

Встаю в прихожей, нервничаю, мнусь. Неожиданно решиться помогает шум льющейся из-под крана воды.

Слава богу, соваться, куда не приглашали не придётся. Анисим ложится с петухами. Значит, на кухне как раз тот, кто мне нужен. Вот только чем ярче полоска света из кухни, тем отчётливее различимы идущие по полу от неё бурые капли. Поблескивающая цепочка ведёт ко второй подсвеченной внутренним светом двери. Той самой, за которой «ничего интересного».

И, как назло, неуместный кашель оповещает о моём присутствии.

Явь, которой нет равных

Грудь обжигает приступами громкого кашля. Слабые ноги дрожат, едва удерживая вес тела, но пока мысли мечутся в растерянности, слух режет вдруг воцарившейся тишиной.