Дни испытаний - Константин Лебедев

— Истинный рай, — сказал он. — Кабы разрешили мне завтра со всеми двинуться на позиции, так я бы сейчас совсем был счастлив… Только не разрешат. Придется нам с вами на этом полустанке киснуть.

— Зато на печке будем греться, — пошутил Борис печально.

— Знаете, товарищ лейтенант, о чем я вас попрошу? — горячо зашептал Ковалев после некоторой паузы. — Доложите завтра начштабу, что я ничего не понимаю в хозяйственных делах, что я, мол, здесь ни к чему, что, мол, растаскаю все запасы и водку выпью, которая через нас пойдет, что… Ну, в общем, раскритикуйте меня покрепче и попросите вместо меня кого–нибудь другого. А меня чтоб на передовую направили. Как бы я был вам благодарен!

Бориса не очень удивила эта просьба. Он видел, как Ковалеву хочется настоящего дела, и, может быть, попытался бы удовлетворить ее, если бы не знал заранее, что из этого ничего не выйдет. Он чувствовал, что Ковалева дали в его распоряжение как опытного командира, способного помочь в трудную минуту. Кроме того, тут был расчет и на то, что Борис будет в свою очередь влиять на Ковалева. Поэтому он ответил:

— Нет, Ковалев, я не буду наговаривать на вас небылицы. И вы плохо знаете устав, если просите меня докладывать неправду.

– Как же быть, если иначе ничего не получается? — воскликнул огорченный Ковалев. — Уж я ли не возражал майору, когда узнал о назначении? Он меня в конце концов повернул «кругом» и больше ничего. Сами знаете нашего майора. — Он несколько раз тяжело вздохнул и продолжал очень вкрадчивым голосом: — Вы же хороший человек, с душой, вы же понимаете. Вам, небось, тоже хочется туда…

Борис не поддался на эту невинную лесть.

— Не могу, Ковалев. Не могу и не хочу! Лучше договоримся вот так: когда вы покажете себя с самой хорошей стороны, я доложу об этом майору, и он переведет вас, куда вам хочется.

— Не переведет он…

— Переведет, я вам обещаю, — сказал Борис.

— Поскорее бы!

— Это уж от вас будет зависеть.

Ковалев замолчал. Конечно, вполне удовлетворить его такой исход разговора не мог. Но, видя, что большего ему не добиться, он произнес:

— Что ж, спасибо на добром слове, товарищ лейтенант…

Через минуту он обнаружил, что на печке жарко, и удалился на прежнее место. Долго еще до Бориса долетали его скорбные вздохи.

Наступившее утро застало всех на ногах. Одно единственное окно с уцелевшими стеклами пропускало в комнату слабый свет. Погода ухудшилась. Небо скрылось за мутным слоем сырого воздуха.

Борис наскоро умылся холодной водой и позавтракал, обдумывая, что ему предстоит сегодня сделать. Едва он кончил, как его вызвал майор Крестов. Беседа с ним не была продолжительной. Получив последние указания, Борис поспешил к баракам.

Выступление было назначено через час. Это время в хлопотах прошло незаметно. Вместе с капитаном Сизовым Борис наблюдал за погрузкой автомашин, выслушивал наказы, оформлял документы. Все необходимое автомашины взять не могли. Тотчас по прибытии на позиции они должны были пойти в обратный рейс, чтобы захватить оставшееся.

— Станови–и–сь! — протяжно донеслось издали.

Люди зашевелились, разбираясь по своим местам.

— Слушай мою команду… — вновь долетели растянутые слова. — Сми–и–рно! Ша–а–гом… арш!

Колонна двинулась вперед.

Борису стало грустно. Ему захотелось пойти следом за этими людьми, но он только мог поднять руку и помахать удалявшимся. Вряд ли кто обратил внимание на этот жест. Люди шли, не оглядываясь назад. Только вперед смотрели они, туда, где их ждали бои. Они шли молча, сосредоточенно, сознавая всю значимость момента. Глухое рокотание грузовиков стояло в воздухе…

Борис медленно шел по опустевшему поселку. Кое–где попадались пустые консервные банки, кое–где были открыты двери покинутых домиков. На крыльце избушки, где он провел эту ночь, стоял Ковалев. Выпрямившись, он смотрел в ту сторону, откуда еще доносился слабый шум автомобильных моторов. Его простое лицо выглядело теперь суровым. Брови сошлись у переносицы, образовав две глубокие поперечные морщины. Нос как–то заострился, и все черты стали более резкими. Он стоял неподвижно, положив обе руки на перекладину, прибитую к столбикам крыльца, и подавшись вперед всем корпусом.

— Вот и ушли наши, — сказал Борис, подходя к нему.

Ковалев не ответил ничего и даже не изменил позы. Только плотнее сжались его губы, да морщин на лбу стало больше. Когда все стихло, он резко повернулся и, сильно толкнув дверь, вошел в дом.

Глава третья

1

Было утро, когда Юрий Петрович Ветров отыскал госпиталь, куда он назначался.

Здание госпиталя находилось в глубине большого парка, обнесенного железной оградой. Сквозь ее украшения местами пробивались голые кусты сирени, а за ними были видны развесистые деревья.

Ветров показал в проходной будке документы, и пошел по дорожке, посматривая на прошлогодние пустые клумбы и думая, как хорошо здесь будет летом. Зазеленеет трава, распустятся цветы на клумбах, покроются листьями деревья, просохнут дорожки, посыпанные песком, и будет много воздуха й света, которые так необходимы для его будущих больных.

Начальник госпиталя, человек пожилой и энергичный, принял Ветрова в своем кабинете.

— Я прислан для работы в вашем госпитале, — сказал Ветров, подавая свои документы.

Начальник, не спеша, просмотрел предписание.

— Хорошо, — сказал он. — Я сегодня же проведу вас приказом. А теперь — будем знакомы. Моя фамилия — Бережной. Вашу я знаю.

Он протянул руку. Ветров крепко ее пожал.

— Когда вы сможете приступить к работе? — спросил Бережной.

— Хоть завтра.

— Хорошо… Ну, а как у вас с квартирой? Где думаете остановиться?

Ветров замялся. Здесь у него не было ни друзей, ни знакомых.

— Видите ли, — сказал он, — я еще не задумывался об этом. Я приехал сюда только сегодня. Если сумею, то постараюсь найти какой–нибудь частный угол или что–нибудь в этом роде. Я неприхотлив.

— Со своей стороны могу вам предложить комнату в общежитии при госпитале. Вы один?

— Да, конечно…

— Тогда вам будет ее вполне достаточно. Ручаюсь, что в ней вы устроитесь удобнее, чем где–либо. А сейчас, если не возражаете, могу познакомить вас с ведущим хирургом.

— Я был бы очень рад, — ответил Ветров.

Бережной поднялся и вышел из комнаты, попросив собеседника подождать. Через минуту он возвратился и сел на прежнее место.

— Может быть, у вас есть ко мне еще какие–нибудь вопросы?

— Нет, — ответил Ветров, — мне остается только поблагодарить вас.

Они помолчали. Спустя некоторое время раздался нетерпеливый стук в дверь, и в комнату, не дожидаясь разрешения, вошел высокий человек в халате. Не обращая внимания на Ветрова, словно того и не было в комнате, он деловито поздоровался с Бережным и уселся на свободное кресло.

— Мне передали, что вы хотите меня видеть?

— Да, я вызывал вас, чтобы сообщить приятную новость, — сказал Бережной. — К нам, Лев Аркадьевич, назначается новый доктор… Вот он — прошу любить и жаловать… Доктор Ветров, майор Михайлов, — добавил он, представляя друг другу своих посетителей.

Ветров поднялся и протянул руку.

— Я очень рад, — сказал он,

Майор, не вставая, слабо пожал его пальцы. Без особого интереса он скользнул взглядом по его фигуре и, решив, повидимому, что следует улыбнуться, сделал это одними углами губ, одновременно склонив голову. Это не понравилось Ветрову. Вновь садясь, он принялся рассматривать Михайлова, стараясь по внешнему виду определить, что представляет собою человек, с которым ему придется работать и у которого он должен будет одновременно учиться.

Лицо Михайлова было пухлым, гладко выбритым. Волосы на голове были подстрижены под машинку. Толстая шея и начинающийся второй подбородок свидетельствовали о хорошем аппетите. Серые выпуклые глаза были невыразительными. Казалось, что, когда он мигал, его веки не могли сомкнуться плотно из–за чрезмерной выпуклости глазных яблок. Большой нос и мясистые губы придавали лицу грубоватый оттенок. Из одежды его прежде всего обращали на себя внимание пуговицы у ворота гимнастерки. Они были по величине похожими на шинельные — такие же крупные и блестящие. Халат был распахнут ровно настолько, чтобы был виден орден Красной Звезды, прикрепленный на груди рядом с каким–то значком. Сначала Ветров подумал, что халат распахнулся случайно, но, наблюдая дальше, заметил, как Михайлов время от времени сам отворачивал его в сторону, то шаря зачем–то в правом боковом кармане, то, словно невзначай, просто задевая за его полу. И пуговицы, и массивная медная пряжка на поясе, и значок, — все это блестело и в то же время отдавало безвкусицей. Большие волосатые руки с надувшимися венами часто доставали опять же из правого кармашка часы. Делал он это торопливо, порывисто, словно желая подчеркнуть, что страшно занят.