Встать! Суд идет - Анатолий Безуглов

Я попросил у нее подшивку «Недели».

Раиса Семеновна достала пухлую папку с номерами за этот год. И по мере того, как я ее листал, лицо пенсионерки все больше хмурилось. Не хватало, по крайней мере, пяти газет. В том числе — двадцать первого номера.

— Наверное, Лариса Владимировна забыла подшить. — Раиса Семеновна просмотрела все полки с журналами и газетами, ящики письменного стола, но недостающих номеров нигде не было. — Странно, Лариса Владимировна такой аккуратный человек. Я помню, она как-то брала «Неделю» домой. Наверное, забыла принести…

Я подумал, что у Ларисы «Неделю» мог попросить Чава. И использовать на самокрутки. Он, как многие здешние куряки, предпочитал самосад.

Но ведь мог быть и такой вариант — кто-нибудь купил «Неделю» в райцентре или каком-нибудь другом месте.

Я узнал, что Лариса Аверьянова уехала в район. И еще: вернулся Арефа Денисов, так и не выяснив, где сын.

Арефу я сам не видел. Ксения Филипповна сказала, что старый цыган встревожен.

А Лариса как будто бы взяла направление в районную больницу. Как быть?

Я отправился в Краснопартизанск посоветоваться с заместителем начальника по уголовному розыску. Он выслушал меня внимательно.

— Хорошо, что проверяешь, стараешься, — сказал он. — Если все-таки действительно кража лошади, дай знать. Возбудим дело. Следователя подключим. Насчет служебной собаки ты сплоховал. Надо было позвонить нам. Прислали бы. Теперь поздно, конечно. Но ты не отчаивайся. Первым делом ищи Сергея Денисова. Надо будет — объявим розыск. И Аверьянову расспроси поподробней.

Я вышел от замначальника райотдела, раздосадованный на самого себя. Как ему объяснить, что труднее всего мне разговаривать с Ларисой?

В маленьком, узком коридорчике я столкнулся с… Борькой Михайловым — другом по школе милиции.

— Борис!

Михайлов обнял меня.

— Где ты сейчас?

— Старший оперуполномоченный уголовного розыска областного УВД.

— Ну ты даешь! Теперь тебе прямая дорога в министерство. И зазнаешься ты, брат, ни подойдешь ни подъедешь.

— Кича (так называли меня в школе милиции), не издевайся.

— Ладно, ладно. Не буду. Почему в штатском? — спросил я. — Звание скрываешь, не устраивают три звездочки, хочешь одну побольше?

— Работа такая.

— Понятно. Если не секрет, зачем приехал?

— Для тебя не секрет. Ты должен знать. Понимаешь, ищем одного особо опасного преступника. По делу об убийстве инкассатора. — Михайлов достал из кармана карточку. — Фоторобот. — На меня глядело тяжелое, угрюмое лицо, заросшее бородой до самых глаз. Было что-то мертвое в этом изображении.

— Мы уже проверяли у себя, — сказал я, возвращая снимок. — А как это все было?

— Не знаешь?

— Откуда? Это ведь давно, кажется, случилось. Еще Сычов занимался проверкой в станице.

— Месяца четыре назад. Ехала «Волга» с инкассатором из аэропорта. Крупную сумму везли. Около четырехсот тысяч. А там есть узкое место на дороге. И когда машина с инкассатором подъехала к этому месту, прямо посреди шоссе стоит микроавтобус «уазик». Ни проехать, ни обогнуть. Шофер с «уазика» возится с колесом. Водитель, что инкассатора вез, вылез, подошел к нему. Тот говорит: «Помоги». И только шофер инкассаторской машины нагнулся, чтобы посмотреть, в чем дело, водитель микроавтобуса его ключом по голове — и в кювет. Решил, наверное, что насмерть. Что там дальше произошло, судить трудно. Но ребята наши оказались на высоте. Как сам понимаешь, погоня, стрельба. Шофер «уазика» в перестрелке был убит. Открыли дверцу автобуса, а в нем мертвый инкассатор. Деньги же как в воду канули. Но вот в чем дело. Инкассатор был убит двумя выстрелами в грудь. Из другого пистолета, не того, что нашли у водителя автобуса. И еще. Шофер «Волги» остался жив. Он вспомнил, что, когда вышел из своей машины посмотреть, что с «уазиком», к инкассатору подошел какой-то мужчина с бородой. По этим показаниям и составили фоторобот. Предполагается, что он убил инкассатора, вместе с напарником перетащил его в автобус. Но где вылез из «уазика», как исчез с деньгами, неизвестно. Следствие считает, что преступник скрывается где-то здесь, в Краснопартизанском районе. Четыре месяца бьемся. Проверили, перепроверили. До сих пор впустую. Так что ты, пожалуйста, у себя в Баха…

— Бахмачеевской, — подсказал я.

— Получше посмотри.

— Проверю.

Когда мы подходили к воротам милиции, он сказал:

— Не забывай друзей. Будешь у нас — заглядывай. Если что надо, звони. В управление. Или домой.

И дал мне свой телефон. Служебный и домашний.

Калитка во двор бабки Насти была отворена настежь. Облезлый пес с утра уже спал под кустами, выставив на солнце свой костлявый хребет.

Я на всякий случай легонько стукнул в окно Ларисы. Ее не было. Еще в больнице…

Я вошел в открытую дверь сеней, нарочито громко стуча по полу:

— Разрешите?

Проскрипели половицы, и из своей комнаты выглянула хозяйка.

— Ее нету, нету ее, — замахала она сухой, скрюченной рукой.

Баба Настя, как все глухие, старалась говорить громче обычного.

— Знаю! — тоже почти прокричал я. — К вам пришел, баба Настя.

Она не удивилась.

— Проходи, — засуетилась старушка, трогая на ходу подушку и покрывало на железной кровати, шитво, оставленное на простом, некрашеном столе, одергивая на окнах занавески.

Возле печки была еще лежанка, застланная чище и наряднее, чем кровать. Поверх пестрой накидки из розового муравчатого ситчика лежала выстиранная и выглаженная сатиновая мужская рубашка. Так кладут одежду для сына или мужа в праздничное утро.

В комнате было чисто. Я предполагал иначе. Наверное, из-за неопрятного пса.

Но особенно выделялся угол с лежанкой. Он словно светился чистотой, уютом и уходом.

Бабка Настя молча следила за тем, как я оглядываю хату.

— К Октябрьским собираюсь побелить. Чтоб как у всех, — прошамкала она, словно оправдываясь.

Поддерживая разговор, я кивнул:

— Это правильно. Когда в хате красиво, на душе светлей.

— Не для себя, — махнула рукой старуха.

— Понимаю, — сказал я.

Лариса, значит, скрашивает ей жизнь. Что ж, пожалуй, она правильно сделала, что поселилась у бабки Насти. Старая да молодая…

— Вы в ту ночь ничего не заметили подозрительного? — спросил я.

— Это когда конь убег?

— Да, когда пропал конь. Может, кто посторонний приходил? — подсказал я.

— Да нет, товарищ начальник. Мы живем тихо. Гостей не бывает…

— Значит, в доме были только вы и Лариса, ваша жиличка?

— Да, только свои: Лариса, я и Анатолий.

— А кто такой Анатолий?

— Сын мой. Младшенький.

Я удивился: почему Лариса никогда мне не говорила, что у бабки Насти есть сын?

— А сколько вашему сыну лет?

— Пятнадцать ныне будет, — ласково сказала старушка.

На вид бабке Насте далеко за семьдесят. Но в деревне женщины часто выглядят куда старше, чем в городе. И все же. Угораздило же ее родить под старость! Что ж, бывает. Сестра моей бабушки последнего ребенка родила в сорок девять лет. Мы с моим дядей почти одногодки… Представляю, как бабке Насте трудно было растить. Сама еле ходит.

— А где ваш сын? — спросил я.

— Бегает, наверное. Может, на речку подался с пацанами. Их дело такое — шустрить да баловаться. Придет с улицы, переоденется, — показала она на рубаху на лежанке. — Они, пацаны, хуже поросят: чем лужа грязнее, тем милее.

Надо будет поговорить с Анатолием. Мальчишки — народ приметливый. Но почему я раньше его не видел? Правда, хата бабы Насти у самой околицы. Далеко от сельисполкома.

— Так, может быть, вы все-таки вспомните?

— Да что вспоминать? Нечего, милок, — ответила старуха, как бы извиняясь. — Разве что пес брехал? Так он каждую ночь брешет. С чего брешет — не знаю. Привыкла я. Не замечаю. А так ничего приметного не было. Ты уж у Ларисы спроси. Она молодая. Память лучше.

— Придется, — вздохнул я. — Сын ваш скоро придет?

— Кто его знает? Може, до вечера не забежит.

— А кушать?

— Куда там! Это у них на последнем месте. Ежели и запросит живот пищи, они на бахчу, на огороды. Помидоров, морковки и огурцов так натрескаются, что и без обеда обходятся.

— Это верно. Ну я пойду, — поднялся я.

Бабка Настя суетливо последовала за мной в сени.

— Не слыхал, Ларису скоро выпишут?

— Не слыхал, — ответил я.

— Все проведать ее собираюсь. А как хлопца оставить? Ему и постирать надо, и накормить.

— Я, может, еще зайду. Поговорю с Анатолием.

— Милости просим, заходи. — Старушка тихо улыбалась чему-то своему, расправляя своими скрюченными пальцами складки на длинной сатиновой юбке.

Я поспешил к себе, так как должен был зайти Арефа Денисов.