Демон на Явони - Алексей Львович Шерстобитов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Аууу, родный мой!.. — По местной привычке приходить даже к скамейке на посиделки с пустыми руками было плохим тоном, поэтому, прихватив что-нибудь, угощала, если же что-то было приобретенное на ярмарке с человеком, крестила с пожеланием милости Божией, без промежутка продолжая:
— РОдный мой! а что я тебе расскажу! — Не известно, как, но находясь постоянно в трудах болтовни, она умудрялась продать свой товар не только быстро, но и полностью, что было редкостью. А после быстрого окончания обмен товара на деньги, спасу от нее и совсем не было.
Часто баба Шура высматривала неизвестных или загадочных, с ее точки зрения, граждан, может приезжих или частых гостей, расспрашивала о них у знакомых, могла и без этого сразу подойти и поговорить с новенькими, что-нибудь рассказывая без умолка, а потом, уже сочинив байку о бедолаге и о их только состоявшемся разговоре, включала сирену оповещения. Хорошо, что она не была почтальоном, иначе вместе с почтой села поселяли бы небылицы далеко не всегда безобидные.
Как раз на ее взгляд, находившийся в блуждающем скучном поиске, попались только встретившиеся Роман Викторович и Олег. Такого она пропустить никак не могла. Быстро пробежавшись по соседям и завсегдатаям, узнала некоторые подробности о Смысловском, и ринулась с банкой свежего дегтя в сторону мужчин, что-то живо обсуждавших у лотка с товарами для охоты и рыбалки.
— Уааа… Олегушка, рОдный мой… — Зная, чем это продолжится, Олег резко парировал:
— Баба Шур, не до тебя… — Бабуля была не простой и своего всегда добивалась, а потому сунула ему банку:
— Накось вот, угОстись… — А сама втиснувшись между разговаривающими, обратилась с лучезарной беззубой улыбкой к опешившему Роману слащаво и проникновенно, будто по секрету нашептала:
— РОдный мой, а что я тебе сейчас расскажу…
— Что? … — Гроовщика посетили сразу недобрые мысли…
— А ты о чем хочешь?… — Смысловский совсем растерялся, но помог, плюнувший на пропадающие пол часа, Олег:
— Баба Шур расскажи ему о утопшей церкви…, иии… о валуне на «Ореховне»…
— Ой милай, ой рОдный… — И понизив голос до тайной вкрадчивости, начав оборачиваться во все стороны, будто проверяя — не подслушивает ли кто:
— Но только тебе, вот те крест — мне верь, у меня бабка ведьмой была и неправды не терпела… — Сложно свести только сказанное в логическую цепочку, ибо ведьма и правда вещи несовместимые в принципе, да и бабки такой у нее в роду не было, но так или иначе это произвело впечатление на приезжего, да и бесу в нем показалось полезным для задуманного послушать старушку.
Гробовщик повел головой в сторону, постарался выдавить подобие улыбки, но поперхнулся мыслью, что ничего доброго и приятного давно никому не говорил. Сами собой вырвались даже непредполагаемые слова, своей сутью раззадорившие эгоизм бабульки:
— Да вряд ли вы что-то можете знать интересное, наверняка из своей деревни то и не выходили.
— Яяя! Да… я…, рОдный мой… — И ту ее понесло, будто, кто-то направлял в нужное для Романа русло. Безостановочно пожилая женщина вещала о всех ведьмах, колдуньях, ведунах, неприличных событиях, необъяснимых фактах, о блаженных, убогих, сумасшедших, прочих, не забывая указывая перечислить, какие именно места ими были любимы. Олег, отошедший в другую сторону, увидев, что собирается народ, поспешил вернуться и неожиданно для себя, сам заслушался, но вовремя спохватился, ибо никто из местных не любил интересующихся таким темами.
Некоторые стояли и крестились, кто-то пытался остановить, а когда баба Шура заявила, что и сама вполне может порчу навести, кто-то крикнул, что нужно вызвать милицию и батюшку, отца Иоанна, дабы прихлопнул кадилом и анафему объявил, но вышло все по-другому.
Смысловский решил вопрос затыкания рта разошедшейся сплетнице весьма своеобразным, но действенным образом — вынул тысячерублевую купюру и сунул ей в руку со словами благодарности. Ход, оцененный всеми, хотя и не принятый нормальным для морали здешних мест, возымел настолько сильное действие на нее, что она резко замолчала, но быстро спрятав денежку, запричитав, ускорилась в сторону своего лоточка. Оба мужчины воспользовались замешательством, исчезли в толпе и направились в сторону машины, которую демянец приготовил для путешествия.
Тем временем, Роман рассуждал сам в себе, будто разговаривая еще с двумя личностями, одна из которых могла показаться внутренним голосом, а вот третья, звучала настойчиво и с позиции силы. К ней он обращался «мама», с обидой вспоминая, чего его лишила ее болезнь.
— Мама! Мама! Ну что ты все ругаешь меня?! Я делаю, что могу…, знаешь, как трудно мне дается твое отсутствие… Как же мне не хватает тебя и наших…
— Ты сам виноват! И это я тебя могу обвинять… Теперь все зависит от тебя! Нужно сделать то, что я говорю, и все вернется. А ты девку загубил, а дитё её не достал! Ты неудачник! Я привела к тебе двух девочек, что ты с ними сделал? Убил их со страху! А надо было запереть и держать до нужного дня! Ты даже ребенка боишься!
— Но они такие чистые и безвинные…, я не могу этого выдержать, они пугают меня своими взглядами — они ни такие, что участвовали в наших оргиях!
— Такие и нужны! Какая польза мне от жертвы нечестивцев?! Только целомудренные, хорошо бы набожные, чтобы в церкви помогали, молитвы читали — я люблю таких!
— Да где же их взять? Ищи…, хорошо, еще раз подскажу: есть одна бабка с внучкой, очень они нуждаются, но скромны и смиренны. Я хочу и ту и другую!.. — Роман не был в восторге от таких постоянных разговоров и, более всего, по причине нелюбви насилия над своей личностью, он не переносил, когда ему указывали, что и как делать, ненавидел делать ничего из того, что ему самому не нравилось, но не было ничего чтобы он желал больше, как свою мать!
Третий голос, его собственный внутренний, осторожно вставил пару фраз:
— Почему нельзя все упростить? Почему нельзя принести эти проклятые жертвы, скажем, в подвале дома? Зачем искать капище, тащить туда детей, и именно там убивать их?! Зачем так все усложнять?
Я вообще боюсь всего этого, можно попасться ничего не успев сделать, убитых детей ищут, а я даже из подвала
