Николай Александрович Добролюбов - Виталий Никоненко

Русская литература в последующее после Белинского десятилетие была занята распространением идей добра и правды, «завоевывала себе кружок людей, со всею энергией правды и молодости отдавших себя на служение правому делу, чтоб при первой возможности честно и правдиво послужить ему» (3, 2, 220). Это большая заслуга литература. Однако, согласно Добролюбову, она может стать еще больше, «если интересы, возбужденные литературою, проникнут наконец в массы народа» (там же).

В то же время Добролюбов предупреждал, что нельзя успокаиваться на достигнутых успехах передовой литературы. Жизнь на протяжении прошедших десяти лет бурно изменялась, а литература во внутреннем содержании не подвинулась вперед, т. е. она еще не служит, если следовать логике Добролюбова, «выражением народной жизни, народных стремлений» (3, 2, 263). Для выполнения этой задачи одной пропаганды принципов добра и правды, выступлений против злоупотреблений, привлечения отдельных героев на сторону прогресса уже недостаточно. Движение жизни меняет взгляд на литературу и ее назначение.

Продолжая линию Белинского, Добролюбов попытался превратить литературу и критику в неотъемлемую часть революционно-демократической идеологии в новых исторических условиях. Как в свое время Белинский указал на общественное значение литературы, так в 50-х годах Добролюбов пытался ориентировать ее па выяснение условий и путей преобразования материальной и духовной жизни народа.

Публицистичность литературно-критического творчества Добролюбова является очевидной (см. 30, 62. 47, 292 и др.). В то же время, будучи публицистом по призванию, Добролюбов был также «прекрасным литературным критиком» (70, 5, 683). Эта точка зрения поддерживается большинством исследователей наследия Добролюбова (см. 23, 8–9. 82, 36 и др.). Любые попытки противопоставить указанные стороны деятельности Добролюбова могут только свидетельствовать о метафизическом, неисторическом подходе к его литературно-критическим взглядам и к пониманию эстетической концепции русских революционных демократов вообще[2]. В этой концепции эстетические вопросы рассматривались в их органической связи с нравственной и социально-политической проблематикой. Это было прямым продолжением линии Белинского в русской критике, осуществлением его требований, определенно выраженных им не раз в последние годы (см. 45, 273). «В действительности, — пишут М. Ф. Овсянников и 3. В. Смирнова, — публицистичность составляла не слабость, а силу „реальной критики“… Публицистичность литературной критики принадлежит к тем великим традициям революционно-демократической критики и эстетики, которые наследует и продолжает советская критика» (65, 410).

Переоценка Добролюбовым и Чернышевским роли и значения литературы в общественной жизни и выделение ее положительных функций в рамках революционно-демократической идеологии сопровождались острой критикой так называемой обличительной литературы. Эта критика в 50—60-х годах стала чрезвычайно актуальной задачей.

В литературе и публицистике 40—50-х годов большое значение имели критика и осмеяние отдельных язв, темных сторон российской действительности, раскрытие ужасов помещичьего гнета и самодержавно-крепостнического произвола. С формированием идеологии революционной демократии эта критика существенно усиливается. Особенный всплеск и звучание она получила после начала герценовского издания «Полярной звезды» и «Колокола». В. И. Ленин в работе «Памяти Герцена» отмечал исторические заслуги великого публициста, обличителя существующего строя и пропагандиста революционных идей. В частности, он писал: «Герцен создал вольную русскую прессу за границей — в этом его великая заслуга. „Полярная звезда“ подняла традицию декабристов. „Колокол“ (1857–1867) встал горой за освобождение крестьян. Рабье молчание было нарушено» (2, 21, 258–259).

Однако дальнейшее углубление кризиса самодержавно-крепостнического строя проявило и негативные стороны «обличительной литературы». Под влиянием социально-экономического кризиса существующего строя происходит определенное изменение политических условий, перестановка общественных сил и в соответствии с этим распространение новых взглядов, идей и исчезновение старых, бывших еще вчера чрезвычайно оппозиционными и даже революционными. Все это привело к тому, что если в 40-х — начале 50-х годов обличения в литературе носили в целом характер антикрепостнический и демократический, то в эпоху Чернышевского и Добролюбова обличениям часто была присуща «нежность неслыханная, доходящая до приторности… В таком виде, — говорил Добролюбов, — представляются нам почти все русские обличители. Кричат, кричат против каких-то злоупотреблений, каких-то дурных порядков… подумаешь, у них на уме и бог знает какие обширные соображения. И вдруг, смотришь, у них самые кроткие и милые требования; мало этого — оказывается, что они и кричат-то вовсе не из-за того, что составляет действительный, существенный недостаток, а из-за каких-нибудь частностей и мелочей» (3, 4, 50–52). «Обличительная литература» становится главным оружием либералов. В конце 50-х годов к такому «обличительству» приближался и Герцен, по крайней мере его тянули к нему либералы. Поэтому критика Чернышевским и Добролюбовым обличительной литературы была в определенной степени направлена против редактора «Колокола», против его оценок политических сил тогдашней России и предлагавшихся им методов решения социальных вопросов. В то же время следует заметить, что отношение к Герцену со стороны Чернышевского и Добролюбова и в этот период отличалось от их отношения к либералам. Как известно, они предприняли практическую попытку найти общий язык с Герценом, освободить его от иллюзий либерализма. В дальнейшем, уже в 1861–1863 гг., Герцен полностью осознал ошибочность своего прежнего отношения к либералам. Это было результатом того, что, по словам В. И. Ленина, «при всех колебаниях Герцена между демократизмом и либерализмом, демократ все жебрал в нем верх» (2,2/, 259).

Добролюбов высмеивал либеральную обличительную литературу за ее мелочность, за ее отсталость по сравнению с общим движением общества, указывал, что либеральные «обличения» только наносят вред развитию российской действительности. За насмешки над обличительной литературой и либеральными восторгами по поводу общественных успехов русской литературы либералы обвиняли Чернышевского и Добролюбова в том, что они будто бы отвергают всякое значение литературы для общества. В действительности это было не так. Добролюбов не отвергал общественного значения даже обличительной литературы. В письме к С. Т. Славутинскому он писал: «Нам следует группировать факты русской жизни, требующие поправок и улучшений, надо вызывать читателей на внимание к тому, что их окружает, надо колоть глаза всякими мерзостями, преследовать, мучить, не давать отдыху — до того, чтобы противно стало читателю все это богатство грязи и чтобы он, задетый наконец за живое, вскочил с азартом и вымолвил: „Да что же, дескать, это наконец за каторга! Лучше уж пропадай моя душонка, а жить в этом омуте не хочу больше…“» (3, 9, 408). Важно учитывать, считал Добролюбов, характер критики и ее направленность, важно группировать факты, вскрывать существенные пороки общественной жизни. Однако более важное значение литературы, можно сказать ее положительное значение, Добролюбов видел в тех возможностях познания общественной жизни, которые она способна реализовать. При этом познавательное значение литературы предполагало одновременно выполнение ею воспитательных функций.