Четыре истории из жизни государственных преступников - Марк Перах

Магазанник отшатнулся к печи.

— Говори, казал кому, чиво через стенку слышал? — сказал Курляев, подбирая массивное полено.

Магазанник прижался к горячей стенке печи, глаза его были прикованы к выходной двери.

— Не скажешь? Ну, ну, Магазинщиков.

Последнее, что доктор философских наук Магазанник увидел, было сосновое полено, медленно приближавшееся к его голове. В сечении оно было почти идеально круглым, но с одной стороны золотистая кора отстала, завитушками свисая с торца. Цвет его, желтовато-серый на торце, менялся постепенно, через светло-коричневый к палево-терракотовому на другом конце. Узор коры что-то говорил Магазаннику, что-то очень важное, намного важнее, чем вся философия, которой он посвятил годы учения, и он пытался понять этот язык узора, но у него было так мало времени на это, так страшно мало времени… Время исчезло… Время понеслось вспять, вопреки закону возрастания энтропии… Время раскручивалось назад, и образы прошлого проносились стремительно мимо. Мелькнуло лицо женщины, которую он любил и которая отреклась от него, как только его арестовали… Мелькнуло ощущение теплых рук матери… Время остановилось, и то, что было Виленом Магазанником, стало облачком энтропии, которое тут же растворилось в безбрежном энтропийном океане вселенной, потому что, в конечном итоге, энтропия всегда берет верх…

Ветер покачивал лампы над запреткой, и колючая проволока заграждений бросала колыхающийся узор теней на очищенную от снега полосу разрыхленной земли. Вся остальная зона лежала во тьме. Запахивая полы бушлата, Курляев шел, минуя протоптанную дорожку, напрямик через заснеженный пустырь, отделявший баню от школы. Курляев спешил. Ему предстояло потрудиться, уничтожая улики — и чем скорее, тем надежнее.

Холодный ветер посвистывал, и при каждом шаге Курляева снег скрипел. Этот скрип конечно же был слышен на километры вокруг. Курляев ускорил шаг, но кто-то, кто сзади нагонял его, шагал еще быстрее. Этот кто-то взмахнул чем-то тяжелым над головой Курляева. Курляев резко повернулся, вкладывая всю свою силу в удар кулака. Кулак ударил в пустоту. Сзади его не было никого. Куда он девался? — в страхе думал Курляев. Он снова побежал, поскальзываясь на снегу, и снова услышал сзади тяжелые шаги. Его враги догоняли его. Ноги его разъехались по снегу, и он упал, вытягивая руки вперед.

Он ждал удара, но удара не было. Он повернул голову. Над ним не было никого. Лагерь так же лежал во тьме, и так же колебались огни над ограждениями.

— Оружие. Оружие надо, — пробормотал Курляев. — Я вам еще покажу, гады. — Враги молчали, прячась где-то во мгле, невидимые, упорные…

— Я всё сделал как надо — сказал себе Курляев. — Никто никогда не узнает.

Он поднялся, отряхнул снег и побежал снова по направлению к школе. Враги шли сзади, выжидая удобного момента напасть, но школа уже была рядом.

В темноте Курляев пошарил по дверце пристройки, ища замок. Замка не было. Курляев чиркнул спичкой. Дверцу придерживал прислоненный к ней отрезок ржавой водопроводной трубы. Это было оружие не чета полену! Курляев схватил трубу и взмахнул ей, пробуя ее вес. С этим оружием враги становились не страшны.

В мерцающем свете спички он увидел бидон с соляркой, за которым пришел.

Вернувшись в баню, Курляев вложил трубу в ручку двери. Теперь никто не помешает ему. Он работал быстро. Огонь забушевал в печке прожарки. Вытерев с пола пролитую солярку, Курляев сел на поленья напротив печи. Завораживая, языки синего пламени плясали на пропитанной соляркой одежде Магазинщика. Рука Магазинщика разогну-лась, уже обгоревшие пальцы расправляясь как бы указывали на Курляева.

— Врешь, змей, не вылезешь, — сказал Курляев. Орудуя поленом, он затолкнул руку обратно вглубь печи.

Потом он трижды прибивал поленом жаркую груду внутри печи. Потом долго сидел, глядя в огонь, пока всё, что он еще мог видеть в печи, стало холмиком бурой золы, из которой местами выплескивались язычки рыжего пламени.

Утром, как всегда, он выгребет золу из печи. Золу, как всегда, он ссыпет в большую бочку за баней. Когда бочка вся заполнится, бесконвойники вывезут бочку из зоны. В воротах зоны солдат охраны, по инструкции, проткнет золу раскаленным прутом. Но кости не отзовутся. Бочку опорожнят в яму, вырытую где-то в тайге, где тонны золы навсегда похоронят обгоревшие кости Магазинщика.

Утром, на поверке, охрана обнаружит отсутствие Магазинщика. Но никаких следов пропавшего дневального не найдется. Чекисты будут допрашивать не раз и не два каждого зека в зоне. Чекисты будут вытряхивать душу из стукачей. Чекисты перероют вдоль, поперек и наискосок каждый вершок в зоне. После долгих поисков, шмонов и допросов чекисты неохотно решат, что заключенный Магазанник ухитрился совершить побег, не оставив следов. Кого-то из охраны снимут с должности, кого-то понизят. Пройдет кампания по усилению мер охраны мест заключения. Потом всё затихнет, хотя поиск пропавшего зека будет объявлен по всей стране.

Курляев засмеялся. Хриплый смех глухо отдавался внутри остывающей печи. Он сумел позаботиться о себе и без помощи кума. Никто теперь не узнает об его встречах с кумом. Никто никогда не узнает, что произошло прошедшей ночью в бане.

Пока новый кум возьмет его под крыло, он будет настороже. Он не выйдет теперь из бани без этой счастливо найденной трубы, так ладно, так приемисто пришедшейся к его руке. Курляев еще раз взмахнул трубой, пробуя ее вес и представляя, как конец трубы крушит череп врага.

Жены офицеров все работали в зоне, одни в бухгалтерии, другие в медчасти, третьи заведуя ларьком, или складом. Поэтому все они по долгу службы общались с зеками и поэтому все они входили в надзорную категорию лагерного кума. Семеро из жен — по числу дней недели — были кооптированы капитаном Житкиным на роль осведомительниц. В качестве кооптированных сотрудниц эти семеро жен должны были поочередно уединяться с капитаном Житкиным для оперативных совещаний.

Оперативные совещания всегда проводились по одному и тому же сценарию. Сначала кооптированная жена несколько раз медленно раздевалась — почти, но не совсем догола, принимая различные позы, варьируемые в зависимости от воображения очередной участницы действа. Иногда кооптированной офицерской жене приходилось раздеваться, снова одеваться и опять раздеваться по три-четыре раза, пока Житкин наблюдал за ней, посасывая мутный самогон, регулярно поставляемый некоторыми вольными жителями поселка, ранее отбывшими срок заключения, в знак их признательности за заботу со стороны капитана.

В тех случаях, когда действия кооптированной жены наконец достигали цели, капитан Житкин тоже частично раздевался, стаскивал кальсоны до колен и, сопя сивушным духом, толкал кооптированную сотрудницу на лежанку. Если же капитан был сильно не в настроении и действо оставалось безрезультатным, он мог с матом вытолкать неудачную актрису в сени и выбросить вслед за ней ее одежки.

Если мужья — офицеры лагерной администрации и догадывались о том, что происходило на оперативных совещаниях, глубокое уважение к организации, представляемой капитаном Житкиным, надежно оберегало его и жен от нежелательной потери контроля над собой со стороны мужей. Зато мужьям давалась полная возможность проявлять их принципиальность и мужество, всласть долбая зеков.

В этот вечер капитан Житкин был в состоянии эйфории, предвкушая переезд в Чуну и организацию там новой когорты кооптированных осведомителльниц.

— Ты же знаиешь, Машуня, — говорил Житкин, — что я только тебя люблю.

— Угу, — отвечала Маша, отстегивая чулок на толстой ноге.

— А если они болтаиют, что я с ними кручу шашни, так ты сама знаиешь, это враки.

— Угу, — отвечала Маша, отстегивая второй чулок и скатывая его вниз по выпуклой икре.

— Ей-богу, вот попрошу перевод, и уедаем мы с тобой вместе. Поедаешь?

— Угу, — отвечала Маша уныло, раскатывая чулок снова вверх по ноге.

Кто-то постучал в дверь. Машины руки приостановились. Капитан Житкин выругался.

— Кому надо? Минуты не дают… Сиди, не рыпайся, я гляну.

Маша, схватив с пола юбку, стала спешно натягивать ее через голову. Накинув китель на голый торс, Житкин вышел в сени, прикрыв за собой дверь.

Маша прислушалась. Кто-то бубнил что-то на пороге.

Наружная дверь хлопнула. Житкин появился на пороге сеней.

— Надо было ему подыхать как раз сегодня! — с сердцем сказал Житкин.

— Кто отдал концы? — спросила Маша.

— Кортиков. Разбили ему голову. Валяиется в учительской кабинке. Дневальный школы увидиел, сейчас только прибежал на вахту доложить. Они сразу за мной, гады.

— Ну, одним меньше, велика беда! — сказала кооптированная Маша, снова снимая юбку.

— Тебе что, а мне теперь расследовать. До завтрева я еще отвечаию за Вихоревку. Погорела моя Чуна.