Дай Мне! (Song for Lovers) - Ирина Денежкина

Воздух был синий, и глаза резало просто нестерпимо. Наська Кулакова курила не переставая. Олег и еще один парень, Сашка Бердышев, пели песни, свои и чужие. Галя Романова и басист трахались в ванной. Я слонялась из угла в угол, не зная, куда сесть. Потом пошла на кухню.

На подоконнике сидели Маша Никонова и Костя Патрушев. Костя курил, а Маша задумчиво пила водку из бутылки.

– Привет, – сказал мне Костя.

– Привет, – ответила я.

Маша посмотрела на нас задумчивым взглядом и, вздохнув, протянула мне бутылку.

– Хочешь?

Она тайно принесла ее и весь вечер скрывала, чтобы не отняли и не выпили коллективно.

– Нет, спасибо, – ответила я, а Маша задумчиво пожала плечами. Она не поняла, как можно не хотеть напиться.

Костя потушил сигарету о стекло и ушел в комнату. Он хотел целоваться, а Маша хотела напиться. Они не совпадали. К тому же Маша была хронически влюблена в старшекурсника Стеклова и не отражала, что есть кто–то еще.

– Как твой Стеклов? – спросила я ее. Было время, когда ни о ком, кроме Стеклова Маша говорить не могла и я заслужила ее любовь тем, что часами выслушивала ее рассказы. Про него.

– Нормально, – буркнула Маша и отпила из бутылки.

Видимо, выдохлась. Аккумуляторы сели. Она не говорила, но думала о нем постоянно. Я чувствовала. А другие нет. Я села рядом на подоконник и мы сидели и смотрели на черный, масляно блестевший асфальт и капли фонарей, отражающиеся в лужах. Маша пила и молчала. Про него.

В комнате что–то загремело и послышался дикий хохот. Потом в кухню зашел мокрый и красный Олег. Сел с нами, закурил и весело объяснил:

– Леха на шкафу лег спать и ебанулся оттуда. И стол проломил.

– А голову? – спросила Маша.

– Не знаю, – пожал плечами Олег.

Мы посидели и Маша ушла спать. Олег принес гитару и стал петь мне песни. Все спали, а мы сидели на кухне и он пел. И курил. Потом он куда–то сходил и принес чайник.

– А вы тут что ли чай пьете? – спросила я.

– А ты думала, одну водку?

– Ага, – кивнула я.

Потом мы с Олегом пили чай и молчали. Вдруг он поднял голову, как очнулся и спросил:

– А ты видела новый клип Эшкрофта?

– Где он ждет девчонку, а потом не слышит, как она стучится и ждет опять? А потом идет пописать?

– Не… Не пописать. Он думает, что в ванной кто–то есть и идет туда. А это вода потом включается.

– Он писает.

– Нет!… Это она там.

– Как же она туда попала?

Олег выпятил губу и пожал плечами.

– Зашла. Она даже еду приготовила!

– Ну, здравствуйте! Еда была, ее Эшкрофт приготовил, а потом не выдержал и съел. И музыку включал, выключал.

– Ну хорошо, – Олег отставил в сторону кружку – Допустим, никакой девушки не было и Эшкрофт пошел пописать.

Я кивнула и он продолжил:

– …он же выключил музыку, когда ему показалось… когда он пошел, по твоей версии, пописать. Так?

– Так.

– А кто включил музыку?

– Девушка что ли? – неуверенно спросила я.

– Ага!

Мы некоторое время молчали. Потом Олег сказал:

– Это «Song For Lovers». У любовников всегда так, наверное. Придет – не придет, включит – не включит. На эМТиВи перевели «Песня для влюбленных». Но это про любовников. Неправильно перевели.

– Ну а разница?

– Влюбленные – это муж и жена. Я так грубо сравниваю. А любовники – на нелегальном положении…

– Они друг другу ничего не должны?

– Ага, – улыбнулся Олег и закурил. – Люди вообще никому ничего не должны.

Мы опять помолчали. Олег курил, щурясь от дыма. Потом он потушил сигарету в блюдце и взял гитару.

– Сыграй что–нибудь свое, – попросила я.

Но он подумал и стал играть «Song For Lovers». Он подбирал ее и пел, сбивался и снова подбирал. А потом мы пошли спать.

Сосиска сварилась. Я втиснула ее в разрезанный батон и полила сверху кетчупом. Получился «хот–дог». В переводе с английского, это никакая не «горячая собака», а «возбужденный собак». Потому что сосиска похожа на одну часть тела этого собака… Так этим американцам показалось. Это мне Леха Петров рассказал.

Телефон снова позвонил. Я взяла трубку.

– Але…

– Ну, че, поела?…

– Нет.

Олег после сейшна куда–то исчез и протрезвевшие басист и барабанщик искали его два дня. На третий нашли. Точнее, он сам нашелся. Оказывается, ездил в другой город с какой–то девчонкой. Имя не помнит. А может, помнит, да не говорит.

Мы потом всем курсом пошли на концерт Олега и его группы в каком–то засранном клубе. Все опять напились. Валялись по углам. Маша Никонова сидела трезвая и задуманная. Я к ней села с банкой джина.

– Как твой Стеклов поживает?

Маша посветлела и замучено улыбнулась:

– Нормально…

– А ты?

Маша не поняла вопроса.

– Нормально, – повторила она, как повторяют кондукторше, когда она второй раз спрашивает: «А у Вас что за проезд?».

Я пожала плечами и отпила из банки. На сцену влез Олег с гитарой. Какой–то мужик с сальным лицом отчаянно ему захлопал. Олег подключил гитару и стоял так. Басист и барабанщик валялись никакие в туалете. Олег тоже был никакой. Почти. Он качнулся вперед и схватился за микрофон. Резануло по ушам. Олег встряхнул головой и стал играть. И петь.

Маша слушала, подперев щеку рукой. Все песни, которые она слышала, были про Стеклова. И поэтому ей вся музыка нравилась.

Олег пел, а все остальные пили или лежали на полу и на столах. Наверное, это раздражает. Когда видишь перед собой только пьяные рожи. Когда поешь, а тебя не слышат. Даже не потому, что не слушают. Я встала и подошла к сцене. Олег стоял с закрытыми глазами и улыбался в микрофон.

– … sing the song for lovers…

Я смотрела на него снизу вверх. Он открыл глаза и посмотрел на меня. Улыбнулся и стал петь глядя на меня. Потом слез со сцены и подошел.

– Как дела? – спросил он.

Я пожала плечами.

– Ниче…

– Ну как мы тебе?

Барабанщик и басист валялись в туалете. Олег мне нравился. А они нет.

– Прикольно, – ответила я.

– Понятно, – кивнул Олег и сморщил нос.

– Мне правда понравилось.

Олег улыбнулся и закурил. Мы сидели на сцене и молчали. Маша Никонова смотрела на нас из зала и улыбалась про Стеклова.

Я измазалась в кетчупе, потому что сосиска все время выпадывала из батона. По телевизору гоняли «Big In Japan». «Things will happen while they can, I wait for my man tonight. It’s easy when you’re big in Japan…» и все такое. Я поставила чайник. Потом стала пить кофе. С пряниками.

Если бы год назад кто–то сказал мне, что я буду пить кофе, я бы не поверила. Кофе – это мой враг номер один с детства. Меня от него тошнило, как от манной каши.

После клуба мы все пошли к Сашке Бердышеву. Спать. Барабанщика забыли в клубном туалете.

Спали кто где мог. Маша Никонова умудрилась втиснуться на две табуретки, стоящие между шкафом и диваном. Наська Кулакова и Галя Романова спали на столе. А Костя Патрушев в ванной.

Нас на диван влезло четыре человека. Олег дышал мне в ухо. Потом шепотом спросил:

– Ты спишь?

– Неа, – тоже шепотом ответила я.

– Хочешь конфету?

– Ага!

Мы сосали липкий «Барбарис» и нам было весело, как сообщникам. От Олега пахло яблоками и сигаретным дымом.

– Куда ты ездил–то? – спросила я.

– А… – Олег неопределенно повел в воздухе рукой – Она говорит: «Поехали ко мне», ну я и поехал. Да, пьяный был…

– Смешной ты какой–то.

– Не смешной, а странный.

– Почему странный?

– Потому что.

Олег порылся в кармане и вытащил медиатор.

– Смотри, из Нью–Йорка.

– Ага? – не поверила я.

– Друг привез. Клево, да?

– Да. А себе че друг привез?

– Гитару… Сдохнуть можно, какая гитара! Я в нее прямо влюбился!

– В гитару?

Олег кивнул со вздохом. Видимо, он хотел по–другому. Не медиатор, а гитару. Но медиатор тоже хорошо.

– Спой мне что–нибудь свое, – попросила я. Не знаю, почему.

– Как я спою? Все спят. И гитара…

– Так спой. На ухо…

– На ухо?

Он шептал мне в ухо песни, как стихи. Свои и чужие. Хотя я не очень хорошо разбиралась в нынешних рок–группах и все песни мне казались им самим сочиненные. И было хорошо, будто в бомбоубежище.

А потом я уснула. И Олег уснул. И, наверное, во сне продолжал петь.

Я помыла посуду. По радио Земфира кого–то искала. А потом Бритня Спирс сходила с ума. Телефон требовательно зазвонил.

– Ты едешь? – спросил Олег недовольно.

– У меня дела!

С какой стати я должна куда–то ехать?

– Тебе че, в лом приехать? Я должен перед тобой на коленях что ли ползать?

– Люди вообще никому ничего не должны, – повторила я его фразу.

– Не должны, – согласился он. – Ты так ничего и не поняла.

И повесил трубку.

Небо мгновенно потемнело, листья березы, до того шумно развевающиеся на ветру, застыли, как нарисованные тушью на темно–голубом ватмане. Резко запахло мокрой черемухой и жестяными карнизами. Ветер рванул было с новой силой, но его опередил размеренный жестяной стук и затем – шелест.