Шань - Эрик Ластбадер

Симбалу пришлось посторониться, пропуская парочку молодых, одетых по последней моде агентов УБРН, явившихся на кухню в поисках льда. Треноди добродушно помог им найти кубики.

Вдруг Симбал почувствовал чье-то присутствие у себя за спиной. Обернувшись, он встретился с устремленным на него взглядом темно-синих глаз.

— Привет, Моника, — пробормотал он. Из-за спины донесся голос шефа.

— Поговорим позже, Тони, — сказал Треноди и с легким смешком добавил: — Если получится.

— Давненько не виделись, — Моника Старр говорила с едва заметной хрипотцой. Симбал вгляделся в ее лицо, обрамленное длинными черными волосами, волнами спускавшимися на ее плечи, и у него перехватило дыхание. Насколько он помнил, прежде она всегда носила короткую стрижку, делавшую ее похожей на фею. Теперь это впечатление бесследно пропало. Впрочем, тогда она была моложе, сказал он себе.

Чуть погодя Симбал обнаружил, что Моника потихоньку уводит его все дальше и дальше из переполненной людьми кухни, расчищая путь в шумной толпе гостей.

В конце концов, они очутились в одной из задних комнат. Люстра не горела, но свет фонарей, проникавший с улицы через высокое окно, слегка разгонял темноту. В полумраке Симбал разглядел большую кровать, заваленную грудой плащей, шляп, шарфов и дамских сумочек.

Лицо Моники слегка расплывалось в темноте. Симбал мысленно сравнил ее с прима-балериной: она почти совсем не красилась и не носила других украшений, кроме крошечных бриллиантовых сережек и золотых часиков на изумрудно-зеленом ремешке из кожи ящерицы.

— Моника, — тихо окликнул он ее.

Она улыбнулась и наотмашь влепила ему пощечину.

— Это за то, что ты сбежал от меня.

Симбал оцепенел от неожиданности.

— Я выполнял задание, Моника. О господи! Чего другого ты от меня ожидала?

— Твоего звонка по возвращении. Мне пришлось тащиться к Максу и спрашивать, вернулся ли ты вообще, — дрожь в голосе выдавала эмоции, угрожавшие вырваться наружу, несмотря на твердую решимость Моники не поддаваться им. — Ты хоть представляешь, чего мне это стоило? Макс Треноди твердо убежден в том, что “забег” слишком опасно поручать женщинам. Мы, видите ли, слишком непредсказуемы — кажется, он так выразился — для оперативной работы. Слишком эмоциональны. До того самого момента, когда я ворвалась в его кабинет вся в слезах — в СЛЕЗАХ из-за тебя, сукин сын! — я считала, что между нами установилось взаимопонимание. Все шло к тому, что я вот-вот дожму его, и он, сдавшись, отправит меня на самостоятельное задание. Однако, увидев, что со мной творится из-за тебя, он поставил на мне крест. Ты понимаешь, что это значит? Что я отдала ради этой работы? Если отнять ее, то у меня ничего не останется.

Симбал уловил блеск в ее глазах. Блеск слез, которые, как она, возможно, поклялась, он никогда не должен был увидеть.

— Даже с собаками обращаются лучше, чем ты со мной.

— Моника, прости, — он протянул было руку, но Моника оттолкнула ее.

— Это ничего не изменит. Ты и сам прекрасно знаешь. — Теперь Симбал в полной мере ощутил, как ей тяжело сдерживать себя. — Макс сказал, что я, должно быть, сошла с ума, влюбившись в тебя. Он был прав, да?

В комнату ворвался чей-то смех. В дверях показался человек, которого ни он, ни она как следует не разглядели. Сказав “Ой!”, он тут же исчез.

— Отвечай же, — потребовала Моника низким, похожим на угрожающее рычание тигрицы голосом.

У Симбала в памяти всплыл разговор с Роджером Донованом. Как он мог объяснить этой женщине свое отношение к цивилизации? Она родилась в Филадельфии, получила образование в лучших частных школах Восточного побережья. Что она знает о примитивной, животной стороне жизни? Как она может понять соблазн, таящийся в элементарных понятиях, столь старательно и безуспешно изгоняемых цивилизацией? Ничем не приукрашенных, не расцвеченных психологической риторикой и модным жаргоном. На высоком плоскогорье где-нибудь на севере Бирмы человеку, вставшему на пути, не говорят: “Да пошел ты!” Его убивают. Потому что там, среди горных вершин, повсюду царит первозданная, необузданная дикость. Тайны, опасности, хитрые ловушки преграждают путь к обширным маковым полям. На территории Шан сильные выживают за счет слабых.

Ему очень хотелось соврать, но, совсем было собравшись сделать это, он вдруг остановился и закусил губу. С какой стати ему врать? Так поступил бы на его месте цивилизованный человек, а он смертельно устал от этого внешнего лоска.

— Я видел в тебе нечто, — наконец промолвил он, — чего не думал встретить когда-нибудь вновь.

— Почему? — она вскинула голову. Что ты имеешь в виду?

— Я говорю о той ночи, когда мы в последний раз были вместе, накануне моего отъезда. Тогда я не спал и увидел особое выражение на твоем лице. Я хотел, чтобы оно не исчезало. Однако я знал, что ты слишком хорошая и благовоспитанная девушка, чтобы это вновь повторилось.

Моника пошевелилась. Полосы света и тени перемешались на ее лице. Симбал вспомнил, что однажды видел уже точно такую же картину. На лице другой женщины в зарослях джунглей на склоне высокой горы. Он вдруг явственно ощутил особенное благоухание той женщины, животный запах самих джунглей и пьянящий аромат в доме ее отца, исходящий от тяжелых корзин с необработанными драгоценными камнями.

— Ты слишком цивилизованна для меня, Моника, — вырвалось у него, прежде чем он успел прикусить язык. О, черт, —пронеслось у него в голове. — Ну вот я и не выдержал.

Запрокинув голову назад, Моника горько рассмеялась. Симбал не отрывал глаз от ее шеи, матово белевшей в полумраке. Он ощущал необычное теснение в груди.

— Вот как? — ее смех скорее походил на судорожные рыдания. — Какой же ты пижон, Тони! Да, я училась в колледже два с половиной года. А потом взяла и бросила. Дело вовсе не в психологическом давлении, которое я испытывала. По правде говоря, я не ощущала его вовсе. Причина крылась в чем-то совершенно ином. В чем-то, что я не могла объяснить толком ни своему преподавателю, ни родителям, ни даже самой себе. Я работала год в “Баскин-Роббинс”, что в западной части верхнего Манхэттена. За это время нас грабили раз десять, а одну девушку, мою напарницу, застрелили. К нам регулярно вваливались ублюдки, которые, не успев нажраться, заблевывали начищенную до блеска стойку, а другие приставали к нам. Приставали всерьез, Тони. Им было явно недостаточно просто хватать нас за коленки. Однако я вовсе не хочу, чтобы ты жалел меня. Я сама распоряжалась своей жизнью. Я сама зарабатывала деньги, потому что мне надоело жить за чужой счет. Это “надоело” являлось частью того чувства во мне, которое я не могла определить. Проведя год в настоящем аду, я решила, что пора сваливать. И свалила. Из Нью-Йорка, из Штатов, из мира, знакомого мне до мелочей. Я отправилась на Таити, но и там увидела вывеску “Макдональдса”. Меня чуть не стошнило. Я поехала дальше, мимо Бора Бора, пока не нашла пляж, где не было никого. Где ближайшим городом было поселение, целиком построенное из бамбука и банановых листьев. Где никто не мог потревожить меня. Я провела полтора года наедине с голубым морем и тропическим солнцем. Я наблюдала за птицами, а они, надо думать с не меньшим интересом следили за мной. Им было все равно, как я выгляжу или чувствую себя, и меня это вполне устраивало.

— Почему же ты вернулась? — тихо спросил Симбал. Он видел слабый, едва уловимый блеск в ее глазах.

— Потому что я поняла, что невозможно, по крайней мере, для меня, жить без общения с людьми. Без интеллектуального общения, если говорить точнее.

— Однако жизнь вдали от всего этого... — начал было Симбал.

— …делает возвращение еще более захватывающим.

— Прости меня — повторил он.

Глаза Моники затуманились, как бывало всякий раз, когда она испытывала смущение.

— Теперь мне кажется, ты говоришь это всерьез.

— Пожалуй, ты права, — признался он.

— Ты ужасно самоуверенный тип, Тони, — ее тихий голос буквально пронизывал его. — Ты ни на секунду не сомневался, что знаешь меня от и до.

— Замечательная девушка из богатой семьи. Воспитание и образование, что еще может потребоваться ей, по мнению родителей. Должно быть ты разбила сердце своей матери.

— И отца тоже, — Моника разжала полные губы. Еще один признак тою, что ее гнев утихает, —отметил про себя Симбал.

— Ведь я так и не закончила колледж, и они даже не знак”, чем я занимаюсь на самом деле. “Государственная служба”, — так описывает отец мою работу своим коллегам и при этом всякий раз морщится, точно говорит о крысином яде. Я для него нечто непостижимое: чиновник.

Тони рассмеялся.

— Может быть стоит как-нибудь привести домой Макса. Это облегчит твою участь.

— Напротив, — возразила она. — Мне следовало бы познакомить тебя со своими родителями.