Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

Во время этого разговора зашел начальник милиции. Терентьев интересовался ответом секретаря обкома по поводу их плана. Два последних дня он провел с Курочкиным на фанерном заводе, распутывая какую–то сложную кражу столярного клея, и еще не знал о тех изменениях, какие произошли в планах Долинина.

— План? — сказал ему Долинин. — Примут план. Но только план весеннего сева.

— Шутишь, Яков Филиппович!

— Нисколько. Сеять надо, Батя. Весна!

Терентьев с полнейшим непониманием смотрел на секретаря райкома. Он видел его таким, как прежде, бывало, в райкомовском кабинете в Славске, когда Долинин давал ему, Терентьеву, задания проверить охрану семенных фондов в колхозах, поставить ночные дозоры на полях, проследить за противопожарными мероприятиями на складах горючего.

— Что, старина, озираешься? Кок–сагыза тебе не хватает на окне? Посажу… Варенька! — крикнул Долинин и, когда девушка приоткрыла дверь, сказал: — Пока вы не покинули меня, уберите этот прошлогодний календарь со стены. Людей только пугает. Новый есть у вас?

— Есть, но не отрывной, а табель.

— Все равно, давайте табель. Кнопки есть? Вот сюда и пришпилим. Какой день сегодня? Двадцать седьмое апреля тысяча девятьсот сорок второго… Батя, это исторический день нашего района. Запомни!

День этот кончался, когда партизаны покидали село. Они столпились возле грузовика, который должен был везти их через весь Ленинград на аэродром. Бойцов провожали все: и Долинин с Пресняковым, и Терентьев, и Варенька, и Маргарита Николаевна, и даже Казанков с Ползунковым. Не было только Цымбала. Солдатов успокоил Долинина:

— Не бойся, не сбежит. Я людей знаю.

Долинин просил Солдатова беречь товарищей и себя, опять думал: «Встретимся ли?»

Заглянув в кузов машины, где уже было сложено разносистемное оружие партизан — и самозарядки, и автоматы, и старые трехлинейки, — Терентьев не удержался, чтобы не сострить:

— Оркестр народных инструментов. Сыграйте там немцам что–нибудь такое: «Адольф в поход собрался, наелся кислых щей…»

— Болтун ты, Батя, — ответил ему Солдатов. — Прощай, старик. Сыграем «Сказки энского леса», — и скомандовал: — Посадка!

Грузовик выстрелил, накренился набок и, набирая скорость, покатился по неровной дороге. В сумерках было видно, как, стоя в кузове, люди покачиваются от толчков. Они что–то кричали, но за трескотней мотора было уже не слышно — что.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

Маргарита Николаевна переправилась на лодке через Неву. Лодка была старая, с гнилыми бортами, шла тяжело; на дне ее плескалась вода и в окружении нескольких дохлых рыбешек плавала синяя эмалированная кастрюлька с обломанными ручками. Пожарник–перевозчик неторопливо работал веслами; они мерно постукивали в истертых добела уключинах, порой на волне срывались, вскидывая пригоршню брызг, и на Маргариту Николаевну летела мелкая, вспыхивающая радугой водяная пыль.

Причалили к мосткам, на которых Маргарита Николаевна еще издали увидела двух женщин, повязанных яркими — зеленым и цветистым розовым — платками.

— Товарищ агроном? — спросила та, что была в зеленом платке, когда Маргарита Николаевна сошла на берег. — Вас встречаем. Хозяйство смотреть пойдемте.

— Только хозяйство у нас, — перебила другая, — немудрящее: блоха в кармане да клоп на аркане.

— Не слушайте вы ее, Варвару, товарищ агроном. Много ли, мало ли, а кое–что есть все–таки. Сами увидите.

Они спросили Маргариту Николаевну о ее имени–отчестве, назвались сами. Первую, белолицую и медлительную, звали Лукерьей Тимофеевной Касаткиной. Было ей лет пятьдесят. «По хозяйству могу все, а больше чего другого — люблю стряпать. Окажись продукт подходящий, угостила бы вас такими кушаньями! С ложкой бы съели», — кратко рассказала она о себе.

Вторая, помоложе, сухонькая, быстрая на язык, Варвара Топоркова, признавала только работу в коровнике: «Доярка я, семь премий имела. Каждый год в районе награждали. А теперь что делать? Коров нету ни одной».

Когда Маргарита Николаевна поднялась на берег, к большому, обшитому тесом дому колхозного правления, навстречу вышли еще женщины, и все вместе отправились они по деревне показывать ей хозяйство.

Говоря словами Лукерьи Тимофеевны, от колхоза и в самом деле осталось лишь «кое–что». Маргариту Николаевну пугало открывавшееся ее глазам разорение. Что она сумеет тут сделать? Большинство домов стояло с заколоченными окнами, в других, шелестя свисавшими со стен лоскутьями обоев и газет, хозяйничал ветер, в третьих, вместо стен и крыш, зияли дыры. И только в немногих жили люди, да и то в одном из таких домов стоял штаб понтонного батальона, а еще два или три занимали зенитчики, — их батарея, тут же рядом, за огородами, скрывалась под зелеными сетками. Ни коров, ни лошадей в деревне не было.

— Ну конечно, и не вовсе без живности, — ответила Лукерья Касаткина, когда Маргарита Николаевна спросила, есть ли у колхоза скот. — Семь ульев имеем. Прошедший год был богатый, пчелы медом запаслись, хорошо перезимовали в погребе. Им что — не люди! А дед Семеныч, по этому делу который, уже с неделю как выставил их на солнышко. Видите, гудят–летают?

Красные, голубые, желтые пчелиные домики пестрели среди кустов смородины, на ветвях которой развертывались трубочки резных лапчатых листочков.

— Этот сад еще молодой, — пояснила Топоркова. — Ягоды — те собираем давно, а яблони только год, как плоды приносят.

«Стволы деревьев надо побелить, — отмечала в уме Маргарита Николаевна, — приствольные круги окопать, удобрить, сухие ветки вырезать».

Шли медленно, спешить было некуда. Долго и шумно спорили на парниках, обсуждали, можно ли из остатков битых рам соорудить хоть несколько целых. Решили, что если повынимать стекла из одних да повставлять в другие, то с полсотни, а не то и сотня годных рам наберется. Зато плуги, бороны, сеялки всех порадовали. Их было порядочно. Сваленные в кучу возле кузницы, они требовали самого незначительного ремонта.

Хуже всего обстояло дело с семенами; если вообще можно говорить «хуже» или «лучше», когда семян нет совсем. И как только вечером приехал Долинин, Маргарита Николаевна, уже установившая себе в одном из пустующих домиков шаткую железную коечку, подобную той, что была у нее в подземелье Исаакия, встретила его почти слезами.

— Я не из пугливых, Яков Филиппович. Но боюсь, что ничего у меня не выйдет. Только ругать потом будете. Уж ищите, пожалуйста, кого–нибудь покрепче.

— В ругани ли суть, Маргарита Николаевна! Положение; конечно, трудное, но не безнадежное. Приму все меры. Картошку возьмем на кирпичном заводе, — там сохранили немного от подсобного хозяйства. Жалели: сорт хороший. Порежем ее, ростками сажать будем. Вы же умеете… как это называется?.. — Долинин сам знал, как это называется, но ему надо было отвести мысли Маргариты Николаевны от того, чего недоставало, и направить их на то, что есть.

— Форсированный метод размножения это называется, — ответила она. — Но для него парники нужны, а тут все рамы перебиты.

— Несколько ящиков стекла специально держу для вас, — продолжал Долинин, так и не давая Маргарите Николаевне расхныкаться. — Овсишко, хоть и плохонький, в райпотребсоюзе есть, не успели разбазарить. Пару–другую коней займем на время у пожарников, подкормите их на подножном, работать будут, да еще как! Цымбал тракторы наладит. Может быть, коровенок где–нибудь раздобудем… Стоит ли унывать! Народ соберем. Варя Зайцева уже занимается этим. В Коврине, оказывается, можете себе представить, — это на самой передовой, — до сей поры семей десять живут в землянках. Их сюда перевезем. А там, глядишь, и еще набегут, как только узнают, что колхоз ожил. Что бабочки на свет слетятся. Разве я не прав? А?

— Когда вы так говорите, все хорошо получается. А возьмись за дело, то там дыра окажется, то тут прореха.

— Что загадывать! Посмотрим, попробуем. А факт фактом: колхоз должен работать, Маргарита Николаевна. И хорошо работать. Осенью, вот с этого берега, — Долинин указал на тихую вечернюю реку, — мы обязаны будем отправить в Ленинград не одну баржу с овощами.

Они долго расхаживали вдоль берега, Долинин все говорил и говорил. Провожая его к лодке, Маргарита Николаевна уже и не пыталась заявлять свои протесты; работать так работать, — чего уж там…

К своему удивлению, на новом месте, на жестком матраце, набитом прошлогодней травой, она, несмотря на заботы, обрушившиеся на нее, позабыв даже и то душевное смятение, которое вызвала встреча с Цымбалом, спала в ту ночь так крепко, будто в добрые мирные времена на своем оставленном немцам пуховике. Но что в этом удивительного! Она просто устала за день ходьбы по свежему весеннему воздуху. И хорошо бы ей спать так каждую ночь, не возвращаясь памятью к горьким минувшим дням…