Другое тело - Милорад Павич

— Как хорошо, что я вас встретил. Как вы, синьорина Анна? В трауре. Разумеется. Прошу сюда. У меня тут есть н…н…небольшая каморка, так, для встреч с друзьями, я бы хотел с вами поболтать. Если у вас найдется время, конечно.

И Кристофоло втолкнул их в комнатенку с двумя скамьями и вращающейся этажеркой, на которой, правда, не было книг. На стене висело изображение льва святого Марка, на скамеечке для молитвы лежала раскрытая Библия с вложенными в нее исписанными листами бумаги.

— Давно я хотел спросить вас, синьорина Анна, не знаете ли вы, что это такое?

С этими словами монсиньор Кристофоло, приторно-сладко улыбаясь правой стороной рта, извлек из кармана сутаны каменный перстень, который он в тот вечер снял с руки маэстро Джеремии.

— Знаю, — с готовностью ответила Анна. — Это перстень, который способен изменять свой цвет.

— Не знаете ли вы, для чего он предназначен?

— Знаю. Он может предсказать, исполнятся ли ваши желания.

— Какие желания?

— Желание узнать, будет ли у вас в жизни здоровье, счастье и любовь. Когда он зеленеет, он показывает здоровье, когда краснеет — говорит о том, что вы будете счастливы, а если приобретает синеватый блеск, это означает, что вы встретите любовь. Перстень этот нечто вроде талисмана, который обеспечивает тому, кто прибегает к его помощи, осуществление того, что ему предначертано.

— Отлично. А теперь, прошу вас, скажите, известно ли вам, что было выгравировано на дне бокала, который обнаружили разбитым в комнате покойного маэстро Джеремии?

— Да, это мне известно.

— И что же там было написано?

— Одна стихотворная строка. Кто-то из бывших владельцев бокала верил, что этот непонятный стих написан на этрусском языке.

— Прекрасно, синьорина Анна, прекрасно. А можете ли вы с…с…сказать, что это такое?

И тут отец Кристофоло повернул крутящуюся книжную этажерку таким образом, что перед глазами Анны и Захарии предстала маленькая глиняная бутылочка, обнаруженная в ту же ночь у ног скончавшегося маэстро Джеремии.

— Могу, монсиньор. Такие флакончики, бывает, продаются во время карнавала вблизи мест, где дают представления комедии масок. Но встречаются они весьма редко. Их привозят из Турции, называются они Богородицыны слезы, и считается, что они содержат волшебный напиток.

— Вижу, вы полностью в курсе дела, дорогая синьорина Анна, так что, возможно, сумеете и теперь удовлетворить мое любопытство. Как вы считаете, есть ли с…с…связь у этих вещей с прис…с…сутствующим здесь господином Сакариасом? Ведь ваше имя Сакариас, не так ли? Вы прибыли сюда из Вены. Итак, связаны ли каким-либо образом все эти предметы с господином Сакариасом и с неким перстнем, который у него есть, или, может быть, еще с… с… с… чем-то другим?

При этих словах монсиньор не смог удержать при себе одну из своих непроизвольных улыбок, на этот раз левой стороной рта, причем улыбка эта была столь ужасающей, что Захария окаменел.

— Нет, монсиньор, никак не связаны, — ответила Анна, не моргнув и глазом.

— Прекрасно, синьорина, прекрасно. А теперь еще кое-что. Не бывает ли у присутствующего здесь господина Сакариаса приступов безумия, когда он бежит сломя голову, как в свое время бежал по площади Святых Иоанна и Павла и от вас, и от ваших красивых подруг?

— Да, монсиньор, у него время от времени случаются приступы безумия.

— А сейчас попрошу господина Сакариаса ответить мне совсем кратко… Вы слышали звук?

— Звук? — опешил Захария. — Какой звук, монсиньор?

— Не важно, не важно, забудьте! А теперь еще один вопрос синьорине Анне, правда, не могу обещать, что он будет последним. Известно ли вам, для чего маэстро Джеремия использовал упоминавшиеся здесь предметы?

— Нет.

Тут с лица монсиньора исчезла правая улыбка, та самая, чарующая, правда, это ничего не означало, так как было ясно, что улыбки чередуются у него без всякого порядка и вне его контроля и что он не в состоянии их укрощать.

— Как вы считаете, синьорина, не занимался ли маэстро Джеремия с помощью этих предметов, то есть бокала, перстня и волшебной воды, ворожбой, магией и чародейством?

— Я так не думаю.

— Почему вы так не думаете?

— А какой прок от предсказаний старому и больному человеку? И перстень, и все остальное можно использовать только для того, чтобы получить представление о своей собственной судьбе. Мог ли маэстро Джеремия надеяться на здоровье? Счастье? Любовь? И в конце концов, даже если он захотел заняться ворожбой, у него ничего не получилось.

— Почему вы так решили?

— Цвет перстня не изменился. Это я успела заметить еще до того, как вы, маэстро, сняли кольцо с его пальца и положили к себе в карман. А значит, он или не ворожил, или у него ничего не вышло.

— Знаете ли вы, кому покойный маэстро Джеремия завещал свой дом на канале Чудес?

Завершая беседу этим вопросом, монсиньор стрельнул своей левой, вселяющей ужас улыбкой.

— Не знаю.

— Он завещал его вам… Теперь можете идти.

Когда они торопливо устремились к выходу, он еще раз остановил их замечанием:

— Синьорина Анна!.. Не давайте этому скьявоне убегать от вас…

— Теперь мы действительно можем идти, но не домой, — сказала Анна, когда они оказались на улице. Голова у нее кружилась от услышанного. — Если мы придем в зеленый дом переполненные злой энергией, то вся она выплеснется из нас там, и потом нам еще долго придется завтракать рыбой с вином, завязанным узлами.

— Верно, — согласился Захария, но тут же добавил, что одного из вопросов монсиньора Кристофоли он так и не понял.

— Что это за звук, о котором он меня спросил?

— Понятия не имею. Пошли за Забеттой, кстати, у нее и спросим. Наймем сегодня санпьеротту и отправимся купаться в лагуне.

Захария ждал Забетту и Анну в санпьеротте, двухвесельной плоскодонке, управлять которой было значительно легче, чем гондолой. Они принесли бутылку вина и три маски, две мужские и одну женскую. Захария направил лодку вдоль берега лагуны, где вскоре они и высадились в укромной бухточке.

Девушки надели на Захарию женскую маску, стащили с него всю одежду, рассмотрели его во всех подробностях (похоже, такое им было не впервой) и с громким хохотом толкнули в море. Потом и сами нарядились в мужские маски, разделись донага, бросились в воду и поплыли за ним. Когда они через некоторое время вышли на берег, Анна откупорила бутылку, отпила глоток и напоила им Захарию, а потом повторила еще несколько раз. После них и Забетта выпила из горлышка несколько глотков и швырнула полупустую бутылку в море, потому что, по понятным причинам, пить с ней из одной посуды было бы более чем неразумно.

Захария, подбодренный поцелуями, хотел было обнять Анну, но она ускользнула от него со словами:

— Не сейчас, прекрасный мой скьявоне, не сейчас, все, чего ты хочешь, получишь через три месяца. А теперь мы тебя взвесим.

Забетта прыснула, а Анна достала из сумки крохотные весы и сказала, что они привезены из Помпей, где их делают до сих пор.

— И для чего они предназначены? — спросил Захария.

В ответ Анна подвесила весы на его готовый к бою мужской орган и положила на одну чашечку камешек. Видя смущение Захарии, она попыталась его успокоить.

— Не волнуйся, сейчас я объясню тебе, в чем дело. Это древний обычай взвешивания счастья, и его часто изображают на старинных фресках. Чем больше камешков, тем больше счастья! Вот мы и посмотрим, сколько сможешь выдержать ты, — сказала она.

Забетта тоже положила свой камешек…

Захария резко стряхнул камни на песок, сбросил весы и спросил:

— Почему только через три месяца?

— Потому что тогда в Венеции начнется карнавал.

6. Зеленая кружевная перчатка

На сороковой день после смерти маэстро Джеремии Анна и Захария заказали по нему мессу в церкви Святых Иоанна и Павла, Анна купила три свечи, поставить за упокой души.

— А кому третья? — спросил Захария, и девушка ошеломила его ответом:

— Ты можешь зажечь ее за упокой души своего собрата по профессии и земляка, который здесь похоронен.

— Кто это?

— Откуда я знаю кто. Говорят, он писал комедии для уличных театров и звали его, кажется, Марино. Ты бы скорее мог знать это, чем я, но вы, скьявоне, никогда ничего о себе не знаете. Он был из Рагузы и умер здесь, как изгнанная душа.

Захария понятия не имел, о чем говорит Анна, но зажег свечу за изгнанные души.

Выйдя из церкви, они зашли в сиротский дом Анны, находившийся на этой же площади. Захария взял дорожный сундук девушки с ее вещами, закрыв глаза, миновал конную статую работы Вероккио, и так Анна перебралась в зеленый дом, который теперь принадлежал ей.

По дороге они купили в одной остерии maialino alia sarda — поросенка с сардинами — и греческого вина с острова Кипр и, сидя в комнате маэстро, молча помянули покойника. Потом Захария спросил: