Будь моим сыном - Николай Печерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что случилось?
— Ничего, сына, — ответила мать, смаргивая слезу. — Поешь там чего-нибудь...
— Чего ж ты плачешь?
— Не плачу я. Это просто так. Сейчас пройдет...
— Обидели тебя?
Мать всхлипнула, закрыла лицо ладонью. Губы ее задрожали.
— Бу-бу... — сказала она. — Бусинка...
— Ну что там, мам?
— Бусинка погибла... утром сегодня, родная моя... Закопали уже Бусинку нашу...
— Не плачь, чего ты! Этим же не поможешь?
— Жалко... я думала — выживет. Я все делала... Кричал на меня Трунов... грозился...
Ванята протянул руку, смущаясь, положил ее на плечо матери.
— Перестань, не надо! Я этому Трунову! Я им всем! Ты слышишь?
Ванята гладил волосы матери, мокрую теплую щеку. Мать прильнула к нему, смолкла. Шелестели за окном вишни. Где-то возле клуба пиликала гармошка.
— Ты обедала? — спросил Ванята.
— Нет. Ешь сам.
— Не выдумывай, пожалуйста. Сейчас я...
Он завертелся по комнате, собрал на стол, подал матери ложку. Мать склонилась над миской, грустно и нежно улыбнулась.
— Ешь уж сам, суета моя!
Глава одиннадцатая
ЭЛИКСИР БОДРОСТИ
Беда шла косяком. В понедельник погибли еще две телочки, а в четверг приехал в село прокурор района. Он посидел немного в конторе, а потом отправился прямо на ферму.
Сашка Трунов ходил по улице пританцовывая. Он встретил Ваняту, показал ему язык и едко бросил:
— Достукались, да? Теперь еще не то будет!
Мать ходила сама не своя. Ванята пытался узнать у неё что-нибудь, но она еще больше помрачнела.
— Не трожь ты меня, — сказала она. — И так душа вся изныла...
Прокурор уехал только на второй день. У матери валилось все из рук. С Ванятой она почти не разговаривала. Посмотрит на него долгим изучающим взглядом — и все.
Хорошо все же, что не бросил он мать и не удрал в свое прежнее село. Если даже не поможет ей, вдвоем им легче.
Мать не умела постоять за себя. Он должен что-то сделать. Конечно! Пойдет, например, в колхозную контору, позвонит по телефону прокурору и все ему расскажет. Или еще лучше — Платону Сергеевичу. Ванята лучше знает мать, чем какой-то Трунов!
Так он и решил. Почистил для этого случая ботинки, прилизал мокрыми ладонями волосы и отправился в путь.
Над селом опускался вечер. Из лугов возвращалось стадо. Впереди, потряхивая головой, шел круторогий серьезный козел. Вдоль дороги стелилась легкая дымчато-сизая пыль.
Но нужного человека никогда сразу не найдешь. Он обежал все село. Побывал в мастерской у трактористов, заглянул в клуб. Парторг как сквозь землю провалился.
Ванята совсем сбился с ног. Куда ни пойдет, все одно и то же — нет и нет. Вечер уже разливал по селу густую мглу. В избах замерцали огоньки.
Где же он может быть?
Ванята отправился к колхозной конторе. Там было темно. Только в крайнем окошке теплился желтый, тусклый свет. Наверно, от настольной лампы.
Окно было закрыто серой шторой. В глубине комнаты мелькал силуэт.
Он!
Ванята кружил возле конторы, не решался войти. Остановится возле окна, подумает и снова идет прочь. Под ногой Ваняты щелкнула какая-то ветка. Он вздрогнул и присел от неожиданности на корточки.
Тотчас распахнулись обе половинки окна, и появился в нем парторг Платон Сергеевич.
— А ну иди сюда, злой разбойник! Не прячься, я тебя разоблачил!
Ванята смущенно поднялся.
— Иди, иди! — подзуживал парторг. — Я тебе покажу, как тут ходить и подглядывать. Давай руку. Вот так... Куда же ты, леший! Тут цветы. Не видишь?
Ванята стоял в комнате перед Платоном Сергеевичем.
— Ты садись, — сказал парторг. — Вот сюда, на диван. Я, брат, тебя давно поджидаю...
— Шутите?
— Чего ради! Я в самом деле. Познакомились, сказал — будем дружить, а теперь и носа не кажешь...
— Так я же...
— Вижу, что ты... Садись, рассказывай.
Платон Сергеевич сел напротив Ваняты, смотрел на него, прищурив глаза. В щелочке между ресницами светились живые, быстрые зрачки.
— Так на чем же мы с тобой остановились? — спросил он и наморщил лоб, будто бы они и в самом деле давно начали и на чем-то прервали беседу.
— Маму обидели, — сдерживая дрожь в голосе, сказал Ванята. — Жаль смотреть даже. Я...
Платон Сергеевич накрыл руку Ваняты своей теплой, сухой ладонью, строго и убежденно сказал:
— Не обижали ее, Ванята. Чего зря выдумываешь?
— Ага, не обижали! Прокурор вон приезжал, допытывался... Я знаю...
— Ну и что же, что приезжал? Такая у него должность — проверять. Ничего же не подтвердилось. Хочешь при тебе прокурору позвоню. Звонить?
— Позвоните, если можно...
Парторг поднялся, подошел к накрытому красным кумачом столу. Повертел юркую ручку, подул в трубку и сказал кому-то далекому, засевшему на другом конце провода:
— Разыщите Тищенко. Знаю, что поздно. Из-под земли достаньте. Ладно? Ну спасибо, я подожду.
Положил трубку на место и сказал Ваняте:
— Сейчас найдут. Не переживай.
Телефон в самом деле вскоре зазвонил. Парторг встрепенулся от резкого, пронзительного звонка, потянулся рукой к трубке,
— Здравствуй, товарищ Тищенко! Ты что же это — приехал, навел тут панику и ничего народу не объяснил. То есть как это объяснил? Почему же люди волнуются? Кто волнуется? — Парторг со значением посмотрел на Ваняту и добавил: — Есть такие... Не зря тебе звоню...
Платон Сергеевич переложил трубку к другому уху и, склонив голову, твердо сказал:
— Завтра на правлении колхоза субчика этого Трунова слушать будем. Вот-вот. Приезжай сам, поможешь разобраться... То есть как это нет времени? Найдешь, если захочешь, А то я ведь и в райком могу позвонить. Мне это ничего не стоит, Вот именно... До завтра, в общем, Будь здоров!
Платон Сергеевич положил трубку и, продолжая мысленный разговор с прокурором, покачал головой.
— Времени у него, видите, нет! Черт знает что! Аж руки от злости дрожат. У тебя такое бывает? Вот видишь, я тоже за тобой замечал. Колючий ты какой-то, как еж. И Сотник тебе чем-то не угодил, и Пыховы... Так, брат, со всем светом перессориться можно.
— Я с Пыховыми не ссорился, Кто вам сказал?
Платон Сергеевич задвинул ящик стола, щелкнул ключом, подошел к Ваняте.
— Сиди, сиди. Сейчас проверим — еж или нет!
Он коснулся ладонью Ванятиной щеки, перешел на другую, потрогал тонкими теплыми пальцами подбородок. Ванята невольно улыбнулся, посмотрел снизу вверх на парторга.
— Ну, что там?
— Странно! — сказал парторг. — Колючек еще нет. — И рассмеялся вместе с Ванятой. — Пошли ко мне чай пить, — пригласил он. — Конфетами угощу. Целый склад у меня. В больницу натаскали.
Ночь накрыла землю черной душной попоной. В избах светили во всю силу огни, собирались кучками, брели в одиночку по закраинам полей и где-то там, вдалеке, сливались с неярким блеском звезд. Парторг шел, обняв Ваняту, угадывая в темноте тропку.
— Ты, Ванята, смелей ходи по земле, — сказал он. — Мнет тебя жизнь, ломает, а ты держись. Так-то! Думаешь, зря я тебе рассказываю? Нет... Растет человек, и ему про все надо узнать — и про жизнь и про смерть. Хитрить нам и в кошки-мышки играть нечего. Верно? Какая твоя точка зрения?
Ванята молчал. В вопросах парторга уже были готовые ответы, а придумать что-нибудь свое он не умел. Кстати, они уже подошли к дому парторга, и разговор погас сам собой.
Платон Сергеевич жил в маленьком рубленом доме. Кровать возле стенки, стол с кучей книжек и бумаг, диван; на стене висела на длинном ремне полевая сумка и, наверно, уже просто так, для вида — бинокль.
Парторг усадил Ваняту, а сам начал готовить угощение. Ванята разглядывал украдкой нехитрое холостяцкое жилье — крохотный приемник на тумбочке, стакан с тремя красными гвоздиками, корявая морская ракушка, фотографии в фанерной, затейливо выпиленной лобзиком рамке. На карточке была снята женщина в белой, по-крестьянски повязанной косынке, девочка с кружевным воротничком и мальчишка с круглыми, озорными глазами.
— Кто это? — спросил Ванята.
Платон Сергеевич поставил на электрическую плитку чайник, подошел к Ваняте.
— Это мои... это — жена, это — Федюха, а это — Наташа. В сорок третьем снимались. Последняя карточка...
— Они погибли?
Платон Сергеевич вздохнул. Поправил красные цветочки в стакане с водой.
— Нет больше их. На могилу сегодня ходил. Гвоздики оттуда принес. Теперь мы как будто бы все дома, с этими цветочками — и жена, и Федюха, и Наташа...
Долго он стоял молча за спиной у Ваняты. Видимо, тоже рассматривал фотографию, что-то вспоминал. Потом ушел в угол, где стояла на табуретке электрическая плитка, фыркал чайник, собирая под крышкой горячий пар.
Платон Сергеевич принес на стол чашки, положил непочатую коробку конфет.
