Америка — как есть - Владимир Романовский

В Конгрессе интриговали непрерывно, все больше и больше консолидируясь — южане против северян, северяне против южан. Бьюкенан прилагал все усилия, чтобы не допустить конфликта — возможно, ждал, когда кончится его срок, чтобы не быть ни за что в ответе. Действительно, на второй срок он свою кандидатуру не выдвигал.

Состоялись выборы следующего президента, и неожиданно для всех им стал безвестный конгрессмен, безродный самоучка, провинциальный адвокат не первой молодости — северянин.

Об этом человеке написано столько, что, конечно, он давно стал идолом — одновременно негативным и позитивным. Жаль, поскольку человек он был весьма интересный.

Абрахам Линкольн любил дважды в своей жизни, второй раз удачно. Женат он был на маленькой, худой женщине по имени Мери, ревнивой, страстной, и ужасно милой на его, Линкольна, взгляд. Как и он, она была уроженкой штата Иллиной. Победивший на выборах, Линкольн вернулся в родной Спрингфилд, и, спрыгнув на платформу, бегом кинулся к дому, крича (историки записали) — «Мери! Мери! Нас избрали!»

У него было особое чувство юмора, изощренное — шутки его мало кто понимал. У него были две любимых книги — Библия и полное собрание сочинений Шекспира. Не самый худший выбор. Он часто цитировал и то, и другое. Он не любил одежду и при первой же возможности снимал с себя все, что позволительно было снять. Он был остроумный, темпераментный, прозорливый.

Известен случай, когда, будучи уже «освободителем», он прогуливался по улице с другом, а навстречу им шел негр. Негр снял шляпу и поклонился Линкольну. Линкольн снял шляпу и поклонился негру. Через несколько шагов возмущенный друг сказал «Как не стыдно — снимать шляпу перед негром!» — на что Линкольн ответил, «Я никогда и никому не позволю быть в моем присутствии более джентльменом, чем я сам».

Все это было хорошо и романтично, а только избранный президент — еще не действительный президент, и до инагурации оставалось два месяца.

Вдохновленные избранием северянина, южные штаты стали один за другим подписывать декларации независимости. Отделилась Вирджиния, обе Каролины, Джорджия, Алабама, Флорида, Миссиссиппи, Луизиана, Теннесси. Отделился Техас. Написана была конституция новой страны — Конфедерации Штатов Америки, более или менее копия с конституции Мэдисона, но с узаконенным рабством. Подписана была общая для Конфедерации декларация Независимости. Избраны были президент и вице-президент. И, наконец, в городке под названием Саванна, что в Джорджии, в мэрии произнесена была речь этого самого вице-президента, вошедшая в историю, как «Краеугольный Спич». Стивенс, человек маленького роста, речистый, с индейской кровью (частичную принадлежность к индейцам он отрицал) сказал в битком набитой аудитории, следующее (кроме всего прочего):

«Мы живем во времена величайшей в истории революции. Семь суверенных штатов сбросили за последние три месяца ярмо старого правления и создали новое правительство. Эта наша революция — единственная в истории, в своем роде, в виду того, что она свершилась без кровопролития. Ни одна капля крови не была пролита».

Далее Стивенс упомянул сходство Войны за Независимость с сегодняшним положением дел. Он указал на то, что Федеральное Правительство вело себя по отношению к Югу так, как в свое время Британская Империя вела себя по отношению к Колониям. Налоги с Юга брали — но использовали полученные средства исключительно на благо Севера. Ну, к примеру, если вы берете (говорил Стивенс) деньги у Северной Каролины на постройку железных дорог, логично было бы дороги эти строить именно в Северной Каролине, а не в Огайо. Кроме того, нас давили тарифами, и поэтому европейские торговые суда предпочитали швартоваться в Бостоне и Нью-Йорке, а не в Новом Орлеане.

«Новая Конституция» — стебался Стивенс, «закрыла все нездоровые вопросы по поводу нашего традиционного института — африканского рабства в том виде, в котором оно существует. Северяне и некоторые южане провозглашали идеи, которые были фундаментально неверными. Идеи эти основывались на положении о равенстве всех рас. Это ошибка. Наше новое правительство основывается на противоположной идее — краеугольный камень есть правда о том, что негр не равен белому; что рабство, субординация, подчинение лучшей расе, есть естественное, нормальное условие существования. Понятно, что понимание этого заняло у человечества много времени, как понимание вообще любой большой научной правды. Так же было с принципами, провозглашенными Галилеем. Так же было с политико-экономическими принципами Адама Смита. Также было с Гарвеем и его теорией о кровообращении. Все вышепоименованное признается теперь всем миром, как факт. Множество правительств основаны были на принципах субординации и крепостничества некоторых классов, принадлежащих к той же расе, что и правящий класс, и это было нарушением естества человеческого. У нас все белые люди, вне зависимости от социального положения, богатые и бедные, равны в глазах закона. Не то в случае негра. Природно ли, или под проклятием Канаана, он естественно вписывается в жизненные условия, предоставленные ему нашей системой».

«Тысячи людей понимают, что правда эта не раскрыта пока что до конца. Сегодня мы много слышим о цивилизовании и христианизации варварских племен в Африке. По моему суждению, успеха эти попытки не достигнут без того, чтобы не научить африканцев сперва тому, чему научили Адама — „в поте лица своего добывать будешь свой хлеб, и не научить их работать, кормить и одевать, самих себя“».

Вопреки сегодняшним мнениям, основанным на невежестве (Краеугольный спич можно прочесть в переводе на любой язык, он легко ищется в библиотеке и в инете), часть спича, посвященная собственно вопросу негритянского рабства, была короткая.

Далее, Стивенс говорил:

«У нас есть все, чтобы стать одной из основных наций планеты. На Севере, и даже на близлежащих к Северу территориях, бытует мнение, что нас мало и мы слишком слабы, чтобы стать отдельной нацией. Это большая ошибка. В случае территории, ее у нас пятьсот шестьдесят пять тысяч квадратных миль, и больше. Это чуть ли не половина изначальной территории независимых тринадцати штатов. Территория наша превышает территории Франции, Испании, Португалии, и Великобритании (включая Англию, Ирландию и Шотландию) вместе взятые. По населению — у нас больше, чем пять миллионов народу, судя по переписи, включая белых и черных. Население Первых Тринадцати было меньше, чем четыре миллиона в то время, когда мы достигли независимости от Британии. И если основатели, с меньшим населением, чем мы, могли противостоять величайшей в истории Империи, почему бы и нам не поступить так же?».

И так далее.

Столицей новой страны объявлен был Ричмонд в Вирджинии.

И сразу возникла проблема фортов.

Все укрепленные форты на море, и часть фортов на суше, принадлежали Федеральному Правительству. Их нужно было отобрать. Желательно без кровопролития. В начале это казалось простым делом.

Три четверти боевых офицеров Федеральной армии, выпускников Вест Пойнта, были южане. Почти все они подали в отставку. Казалось бы — объяви, что форты наши, и они сразу станут нашими.

Возникла тяжелая пауза.

Форт Самтер, в бухте города Чарльзтон (где впоследствии изобрели одноименный танец), Северная Каролина, нуждался в пополнении продовольственных запасов. Все-еще-президент Бьюкенан послал три корабля — пополнить. Федеральное правительство уведомило об этом форт телеграммой, но телеграмму приняли в Чарльзтоне, уже принадлежавшем Конфедерации, и посмеялись. Тем не менее корабли прибыли.

Неподалеку от Чарльзтона располагается Цитадель — второе по значению, после Вест Пойнта, элитарное военное училище страны. Чарльзтон кишел военными. На берег выкатили пушки и сделали несколько холостых выстрелов. Корабли не пришвартовались — ушли. Пушки не убрали. Вместо этого к полукругу бухты начали прибывать дивизионы.

Майор Андерсон, начальник форта, послал в Белый Дом депешу такого содержания:

«Запасов хватит на месяц. Если не будет пополнения, через месяц я сдам форт южанам».

В Белом Доме схватились за головы. Тут Бьюкенан со вздохом облегчения передал ключи Линкольну и ушел. И Линкольн — не поступил никак.

Сегодня неизвестно, что, кому, и когда не понравилось. Но за неделю до определенного майором Андерсоном срока был сделан выстрел. Из форта ли по берегу, с берега ли по форту — никто не знает. Выстрел послужил сигналом. Форт молчал, а с берега по нему непрерывно палили из пушек в течении тридцати шести часов. И остановились только, когда узнали, что гарнизон вышел на плац в последний раз — отдать честь флагу. Стреляли в воздух, но после салюта оказалось, что четверо солдат ранены, а один убит. То есть, не обошлось без заговора.