Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I - Александр Наумов

Я пробылъ въ военной гимназіи два съ половиной года. Сначала, будучи въ первомъ классѣ, я ѣзжалъ изъ нашего дома въ гимназію совмѣстно съ моими братьями на небольшой долгушкѣ съ неизмѣннымъ нашимъ Иваномъ; послѣдніе же полтора года только съ братомъ Николаемъ, такъ какъ старшій, Димитрій, въ то время проходилъ курсъ въ Петербургѣ въ Николаевскомъ Кавалерійскомъ Училищѣ.

Изъ бывшихъ моихъ одноклассниковъ я дружилъ всего болѣе съ Андреемъ Ельчаниновымъ, съ которымъ мы одновременно поступили въ гимназію, сидѣли на одной партѣ, играли, рисовали, проходили совмѣстно уроки и т.д. Не могу не отмѣтить здѣсь судьбу нашихъ дальнѣйшихъ съ Андреемъ Ельчаниновымъ отношеній. Разставшись другъ съ другомъ, какъ одноклассники, въ 1881 году, вслѣдствіе перехода моего изъ военной въ классическую Симбирскую гимназію, мы продолжали нашу дружбу и свиданія, болѣе, правда, рѣдкія, до окончанія Андреемъ Симбирскаго Кадетскаго Корпуса, переименованнаго изъ военной гимназіи, въ 1881 г., послѣ чего онъ переѣхалъ въ Петербургъ и поступилъ въ Михайловское Артиллерійское Училище, а затѣмъ въ Николаевскую Академію. Наши пути кореннымъ образомъ разошлись: — окончивъ гражданскую гимназію, а затѣмъ Университетъ, я вернулся къ себѣ въ провинцію, и весь отдался мѣстной земской работѣ, а Андрей пошелъ по ученой и учебной карьерѣ, сдѣлавшись профессоромъ Академіи Генеральнаго Штаба.

Прошло много лѣтъ... Разстались юными гимназистами, а встрѣтились: онъ — военнымъ генераломъ, профессоромъ Академіи, я — Егермейстеромъ Высочайшаго Двора, Членомъ Государственнаго Совѣта и Губернскимъ Предводителемъ Дворянства. Съ тѣхъ поръ мы снова стали довольно часто встрѣчаться и товарищески бесѣдовать о прошломъ, настоящемъ и возможномъ будущемъ. Смотря на облысѣлаго, сѣдоватаго Андрюшу, приходилось невольно самому сознавать собственную свою приближающуюся старость.

1

Бѣляна — слово областное, означающее плоскодонное судно на Волгѣ и на Дону, предназначенное для сплава лѣсныхъ матеріаловъ внизъ по теченію. По прибытіи къ мѣсту назначенія бѣляны разбирались на дрова. Ред.

10

Въ военной гимназіи было у меня въ то время много родныхъ и друзей въ другихъ отделеніяхъ и классахъ: годомъ старше учился мой двоюродный братъ кн. Михаилъ Ухтомскій, троюродный братъ Александръ, „Капка” Бѣляковъ, Михаилъ Валуевъ, братья Депрейсъ Михаилъ и Николай, Германъ Молоствовъ (послѣдніе трое всѣ Казанскіе), Языковы и. др.. Со всѣми ними у меня осталась тѣсная дружба и послѣ «перехода моего въ 1881 г. изъ военной гимназіи въ классическую въ томъ же Симбирскѣ.

Не безъ грусти узналъ я о рѣшеніи моихъ родителей перевести меня въ классическую гимназію. Трогательно было мое прощаніе съ военными товарищами. Праздники рождественскіе 1880-1881 г.г. я „прогулялъ” какъ слѣдуетъ. Учителями военной гимназіи задано было много по разнымъ предметамъ, особенно Рязановымъ по русскому языку, какъ разъ на эти каникулы; послѣ же рѣшенія моихъ родителей, я оказался свободенъ отъ прежнихъ обязательствъ и праздники провелъ воистину празднично, отъ всякихъ заданныхъ уроковъ отдыхая. Зато послѣ пришлось усиленно работать, главнымъ образомъ, по изученію и усвоенію совершенно для меня незнакомаго латинскаго языка. Въ 39 уроковъ я прошелъ основательно двухгодичный курсъ латинской грамматики и весной сдалъ благополучно свой вступительный экзаменъ, превратившись такимъ образомъ въ третьеклассника Симбирской классической гимназіи.

Перемѣна получилась для меня во всѣхъ отношеніяхъ огромная. Прежде всего, самое болѣе, чѣмъ скромное, зданіе новой гимназіи сильно отличалось отъ великолѣпныхъ аппартаментовъ прежняго военно-учебнаго корпуса, гдѣ самые классы, физическіе и др. рабочіе кабинеты, гимнастическія и рекреаціонныя залы на много были обширнѣе, свѣтлѣе, чище и лучше обставлены.

Составъ учительскаго персонала также былъ далеко не схожимъ съ тѣмъ, къ которому я за два съ половиной года успѣлъ привыкнуть. Начать съ директора: вмѣсто маленькаго генеральски-важнаго Якубовича, передо мной очутился человѣкъ среднихъ лѣтъ, одѣтый въ просторный синій вицмундиръ, большого роста, кряжистый, широкоплечій, съ огромной стриженой бобрикомъ головой, сильно скуластый съ маленькими стрижеными усамш подъ мясистымъ носомъ и небольшими, но умными глазами, пронзительно выглядывавшими изъ-подъ сильно развитаго лобнаго бугра. То былъ Ѳеодоръ Михайловичъ Керенскій, сравнительно недавно до моего поступленія въ гимназію назначенный изъ Казани, вмѣсто Ивана Васильевича Вишневскаго, отбывшаго чуть ли не 25-тилѣтіе своего директорства и оставившаго послѣ себя тяжелое наслѣдство въ смыслѣ порядка управленія.

Ѳеодоръ Михайловичъ, благодаря своей исключительной энергіи, быстро началъ все улучшать и подтягивать. Онъ былъ директоромъ активнымъ, отзывчивымъ, во все вникавшимъ, за всѣмъ лично наблюдавшимъ. Врагъ лжи и притворства, Керенскій былъ по существу человѣкомъ добрымъ и справедливымъ. Образованный и умный, онъ являлся вмѣстѣ съ тѣмъ, исключительнымъ по своимъ способностямъ педагогомъ. Мнѣ посчастливилось попасть въ классы пятый и шестой, въ которыхъ, помимо директорства, онъ несъ обязанности нашего воспитателя, одновременно состоя учителемъ словесности и латинскаго языка.

Ѳеодоръ Михайловичъ прекрасно владѣлъ русской рѣчью и любилъ родную литературу, причемъ система преподаванія его была для того времени совершенно необычная. Свои уроки по словесности онъ, благодаря присущему ему таланту, превращалъ въ исключительно интересные часы, во время которыхъ съ захватывающимъ вниманіемъ заслушивались своимъ лекторомъ, для котораго въ эти часы не существовало никакихъ оффиціальныхъ программъ и учебниковъ съ обычными отмѣтками чиновниковъ-педагоговъ: „отъ сихъ до сихъ”. Благодаря подобному способу живого преподаванія, мы сами настолько заинтересовывались предметомъ русской словесности, что многіе изъ насъ, не ограничиваясь гимназическими учебниками, въ свободное, время дополнительно читали, по рекомендаціи того же Ѳеодора Михайловича, все относившееся до г родной словесности. Девизомъ его во всемъ было: „поп multa, sed multum”. Такъ онъ требовалъ при устныхъ отвѣтахъ, того же онъ искалъ и при письменныхъ сочиненіяхъ, къ существу и формѣ коихъ онъ былъ особенно строгъ. Благодаря этому Ѳеодоръ Михайловичъ пріучилъ мыслить много, но высказывать и писать лишь экстрактъ продуманнаго въ краткой, ясной и литературной формѣ.

Уроки словесности Ѳеодоръ Михайловичъ преподавалъ съ Ѵ-го до послѣдняго класса, а латинскій языкъ, къ сожалѣнію, лишь въ Ѵ-мъ и ѴІ-мъ классахъ. Говорю: къ сожалѣнію потому, что Ѳеодоръ Михайловичъ и въ этомъ отношеніи оказался необычнымъ педагогомъ. Какъ это ни парадоксально, но мы охотно ждали уроковъ даже латинскаго языка, благодаря опять-таки незаурядной личности нашего педагога и его неказенной системѣ преподаванія. Дѣло въ томъ, что вмѣсто зазубриванія всѣхъ правилъ и частностей сложной латинской грамматики, мы ихъ усваивали попутно при чтеніи классиковъ, причемъ чтеніе это обставлено было Ѳеодоромъ Михайловичемъ опять-таки совершенно по-иному, чѣмъ обычно у другихъ учителей. Онъ не задавалъ намъ извѣстные уроки, а, приходя въ классъ, бралъ сочиненія Овидія Назона, Саллюстія, Юлія Цезаря или др. и давалъ кому-нибудь читать а Hvre ouvert, лично помогая, когда нужно, переводившему, и попутно объясняя содержаніе читаемого въ такихъ увлекательныхъ разсказахъ и яркихъ краскахъ, что всѣ мы въ концѣ концовъ сами напрашивались на подобное чтеніе. Вмѣсто мертвечины, получался интересный живой предметъ ознакомленія съ древней Римской исторіей и литературой по подлиннымъ источникамъ. Въ концѣ ѴІ-го класса мы легко читали Римскихъ классиковъ и знали все необходимое въ смыслѣ грамматическихъ требованій даже при исполненіи т. н. знаменитыхъ extemporalia.