Пестрая компания (сборник рассказов) - Ирвин Шоу

Вдруг на фоне мерной, гудящей беседы раздался резкий возглас Айрин:

— Гитлер? Конечно, я ему верю!

В столовой сразу стало тихо, а мистер Розен, партнер Лоуренса, осторожно положил свою вилку на тарелку, как будто вилка стала для него неподъемной ношей, а тарелка — чем-то неимоверно хрупким. А Айрин продолжала:

— По-моему, мистер Рузвельт проявляет большую наглость, когда позволяет себе плохо говорить о Германии и громогласно оплакивать то, что там сейчас происходит. Как бы вы отреагировали, если бы Гитлер произносил речи, критикующие внутренние дела Америки?

— Дорогая, — одернул ее Рейнольд, — по-моему, не стоит говорить о политике за обедом — это плохо действует на пищеварение.

— Какая чепуха! — отмахнулась Айрин. — Вот этот джентльмен, сидящий по правую руку от меня, — она жестом указала на Генри Конноли, одного из старых приятелей Лоуренса, — распространялся о политике добрых полчаса. Мне думается, он не прав, и я позволю себе его поправить. Этот джентльмен утверждает, что нам в Германии нужна революция. Что если мы сами не прогоним из страны нацистов, весь мир нас уничтожит, потому что мы всего лишь дикари, — уничтожит всех до единого, со всеми потрохами. — Айрин с вызывающим видом обвела взглядом гостей.

Эмили с тревогой подумала: может, ее дочь слишком много выпила? Женщинам нельзя много пить, когда они в гостях.

— С того самого момента, как я сюда приехала, — громко продолжала Айрин, чтобы все хорошо ее слышали, — я читаю все газеты, слушаю, что говорят, и должна признаться — меня просто тошнит от всего этого. Вы понятия не имеете, что у нас происходит. Бездумно глотаете коммунистическую пропаганду, даже не стараясь понять, где истина, а где ложь. Я ведь там живу, а вы — нет, и должна со всей ответственностью сказать вам: если бы к власти не пришел Гитлер…

— Дорогая, — пытался урезонить жену Рейнольд, — прошу тебя, выбери другую тему!

— И не подумаю! — огрызнулась Айрин. — Тебя послали сюда, чтобы ты лично убеждал американцев в их неправоте. Почему бы тебе не начать делать это прямо сейчас? — И снова обратилась к гостям: — Так вот, хочу вам сказать: если бы Гитлер не пришел к власти, то нас всех истребили бы евреи и коммунисты.

— Лоуренс, — произнес мистер Розен, тихо поднимаясь со своего места, — Кэрол, боюсь, нам пора.

Встала и Кэрол Розен, и Эмили помнит, какой смертельной бледностью покрылось ее лицо. Лоуренс, тяжело вздохнув, тоже вышел из-за стола, проводил чету Розен до двери в прихожую. Оттуда до стола доносились обрывки приглушенного разговора, но Эмили ничего не могла разобрать, так как Айрин все еще разглагольствовала, заглушая всех:

— Кажется, мистер Розен — еврей, и мне, конечно, жаль, если я оскорбила его в лучших чувствах. Но если он такой чувствительный, ему полезно пообщаться с людьми, которые ему сообщат кое-какие упрямые факты из повседневной жизни.

Лоуренс вернулся к столу и остановился за спинкой стула Айрин. Он казался таким утомленным, таким измочаленным; тихо-тихо заговорил:

— Думаю, нет смысла притворяться, что все у нас в порядке и наш ужин идет своим чередом. Смею предположить, что всем вам сейчас хочется уйти отсюда, и я вполне разделяю ваше желание. Пегги, дорогая, — обратился он к жене, — можно тебя на минутку?

— Конечно, почему нельзя? — откликнулась Пегги и вышла из столовой вместе с Лоуренсом.

— Айрин, — молвила опечаленная Эмили дочери, — ты могла бы и помолчать, не рассуждать о таких деликатных вещах. Женщинам вообще не подобает произносить пылкие речи — как бы там ни было.

— Ах, мама, — возразила Айрин, — зачем казаться глупее, чем на самом деле? Ступай и прочти сказочку на ночь своему внуку, а нас, взрослых, оставь в покое! — И вновь холодным взглядом оглядела всех гостей. — Я приношу вам свои извинения, если вы считаете, что я устроила отвратительную сцену, но ничего не могу с собой поделать. Я в Америке уже три дня, и эта страна вызывает у меня только тошноту. Остается только искренне надеяться, что я больше никогда ее не увижу!

Помолчала немного и продолжала:

— По-моему, все вы в той или иной мере разделяете чувства Лоуренса, своего друга. Зачем же удивляться, что европейцы потешаются над вами? У вас ничуть не больше представления о том, что на самом деле происходит в Германии, чем у индейца племени сиу, живущего среди прерий в штате Южная Дакота. Там, в Берлине, я в основном защищаю вас, заверяю своих друзей, что они неправы, что все здесь интеллигентные, прогрессивно мыслящие люди, просто тяжелые на подъем. Теперь, когда я вернусь в Берлин, попрошу их извинить меня, скажу, что сильно заблуждалась в отношении вас.

Остальные гости тоже встали и, вежливо пожелав Эмили спокойной ночи, покинули дом. Рейнольд тяжело, грузно опустился на стул, помешивая ложечкой пролитое на блюдце кофе.

Эмили, пораженная, впилась глазами в дочь. Трудно даже представить, что заставило ее проявить такую агрессивную невоздержанность. Сама Эмили не голосовала с 1924 года и твердо считала, что политика — это удел ирландцев. Пусть занимаются ею, если им охота.

— Вот уж рада, что мои сыновья не воспитываются в этой идиотской стране! — добавила Айрин.

Отворилась дверь, в столовую вошла Пегги — явно нервничала, но старалась держать себя в руках. «Ох, как плохо сейчас все обернется», — поняла Эмили.

— Айрин, — начала Пегги, — нам нужно поговорить.

— Послушайте, девочки, — вмешалась встревоженная Эмили, — не стоит говорить друг другу дерзости, о которых вы обе потом пожалеете.

— Заранее знаю, о чем пойдет речь! — возгласила Айрин. — Муж Пегги, этот защитник черномазых, только что отчитал ее, и теперь моя сестра намерена предложить нам покинуть ее дом.

— Совершенно верно! — подтвердила Пегги. — И желательно сегодня же.

— Пегги! — воскликнула Эмили. — Айрин!

— Я просто в восторге! — Айрин отодвинула свой стул. — Рейнольд!

Рейнольд последовал ее примеру, пытаясь втянуть свой толстый живот поглубже, чтобы не мешал.

— Цивилизованные люди, — ораторствовал он, — должны подходить к подобному вопросу безличностно, в абстрактных терминах. Если хотите знать, в исторической перспективе…

— Убирайтесь прочь, — ровным тоном велела Пегги.

— Пегги! — повторила, правда уже чуть слышно, Эмили. — Айрин!

Айрин выбежала из комнаты, а Рейнольд остановился возле двери, картинно поклонился всем и торопливо двинулся за женой…

И вот теперь Пегги — какое у нее холодное и равнодушное лицо — стоит рядом с Эмили, а над их головами все еще надсадно гудят двигатели самолета, и от этих звуков закладывает уши. Как далеки они теперь от Нью-Йорка! Лоуренс лежит в могиле; нет в живых и Рейнольда — попал под бомбежку Восьмой армии ВВС США в Берлине, и его не удалось извлечь из-под руин. Неподалеку от того места, где он был погребен под грудой камней, лежал его племянник Бад — погиб при неудачной переправе через реку Саар; оба сына Айрин полегли в далекой России, и неизвестно, какие им там приходилось форсировать реки.

Теперь письма от Айрин такие печальные, по ним чувствуется, насколько она сейчас разбита, — вдова, оставшаяся без сыновей, горько оплакивающая свои потери в разрушенной стране.

«Я попрощалась с Рейнольдом в одиннадцать утра, и потом появились в небе бомбардировщики, и в час дня стали падать бомбы; больше я его не видела». Или: «Дитриху исполнилось всего семнадцать, когда забрали и его. Мне сказали, что его отправят в зенитную часть, но на самом деле отправили в пехоту; у него не было никакого шанса выжить в этой мясорубке. Его товарищи рассказали, что он храбро сражался до конца».

Или еще: «Конечно, нашего красивого дома в Берлине больше нет, но, к счастью, сохранилась дача. Мне повезло, что она оказалась в американской зоне. Не в силах передать тебе, что я испытывала, — слезы наворачивались на глаза, когда увидела благородные лица американских солдат, услыхала, как один обратился ко мне со словами: „Мэм, я родом из Милуоки, штат Висконсин“. Все они были так добры ко мне, даже выделили мне охрану из трех человек, когда узнали, что я американская гражданка. Такая охрана сейчас просто необходима: по стране бродят дикие банды освобожденных из тюрем преступников, грабят, убивают, и у них нисколько не больше жалости к людям, чем у беспощадного тигра.

Большая часть моих капиталов находится в русской зоне, и мне пришлось трижды приезжать в Берлин, чтобы попытаться вернуть хоть какую-то сумму, но банки все время хитрят и не желают идти мне навстречу. Тот почтовый перевод, что ты прислала с этим симпатичным лейтенантом Уилсоном (он был так добр ко мне), оказался очень кстати.

Ты и представить не можешь, с каким нетерпением я жду, когда снова увижу свою родину и вновь поселюсь вместе с тобой, как тогда, встарь; попробую забыть как какой-то кошмар все, что мне пришлось пережить».