Приключения Питера Джойса - Емельян Ярмагаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще прекрасней было то, что вплотную к лесу подступало нестерпимо-синее море. Пожалуй, его цвет был слишком густ для обыкновенной морской воды, да и волны подступали к берегу в чересчур идеальном порядке, с правильно расчесанными крутыми завитками пены, — зато это море было куда представительней, благородней настоящего! Волны его аккуратно разрезала лодка, в которой чудом умещалось пятеро мужчин с перьями на головах.
Чем эта картина меня утешала? Я же понимал, что там ненастоящее. Но нагляжусь — и поверю, что сам когда-нибудь стану веселым и праздничным, как это море, как перья у дикарей…
— Можно взглянуть на мастера? — услышал я за спиной.
Это вошел Питер. Снял с полки и повернул мою мечту кверху донцем. Стер с него паутину — обнаружилась мелкая надпись.
— «Работа мастера Петера ван Клингхорна», — перевел он с голландского. — У вас был родственник из Фландрии?
— Нет, мы все англичане. Двоюродный дед — вот тот, правда, эмигрировал в Голландию при Марии Кровавой [56].
Питер водрузил блюдо на место, сел, обхватив колени длинными руками. Вонзил в меня проникающий в душу взгляд.
— Это и есть твоя мечта? А если ее можно осуществить?
— Бросьте!
— Я даже знаю, где это место. Это Виргиния, в Америке. Я там побывал и скоро поеду вновь. А что тут особенного? Я был в Голландии, в Испании, Франции, Венгрии, Богемии, Татарии. Был и в Америке. Сейчас мне тридцать восемь — да, лет пятнадцать назад.
— Значит, вы моложе моей бабки?
— И кроме того, постарше ее на одно столетие.
Он встал и начал ходить взад и вперед — странный человек! Глаза у него блестели, и когда он говорил, руки ни минуты не оставались в покое и на лице работал, отражая сказанное, каждый мускул.
— Человек не должен жить в тени, если он знает, что где-то есть солнечная сторона. Человека надо время от времени пересаживать на другую грядку, показывать, что мир широк, — тогда он избавится от свирепой веры в костры для ведьм, от ухмыляющегося презрения ко всему, во что нельзя запустить грубую пятерню… Сбрось с себя ветхий Стонхилл, дружище, — я сделал это как раз в твоем возрасте и не жалею!
Если слова — волны, то меня швыряло ими, как маленькую шхуну. Я не находил ответа, быть может потому, что часть меня самого, какой-то кусочек во мне тоже со мной заспорил.
— Последнее слово к тебе, Бэк, — помолчав, сказал Питер. — Мужественно прими эту весть: обвинителем на суде будет этот страшный архидиакон Брикльсворт.
Глава VIII
Богиня правосудия всегда с весами и повязкой на глазах. Ее спросили зачем повязка. «Не желаю видеть, — сердито сказала богиня, — что вытворяют с весами мои служители».
Изречения Питера ДжойсаДо суда прошла еще томительная неделя: ждали нарочного из Плимута с разрешением от помощника шерифа [57] вести процесс в Стонхилле.
Судить должен был сарджент Уильям Беннингтон, комиссар палаты прошений. Когда я смотрел на его хорошо выпеченное лицо с румяной ямочкой на подбородке, мне казалось, что дело кончится всего-навсего штрафом в пользу церкви. А тут еще он распорядился наконец выпустить м-с Гэмидж до суда под залог в десять фунтов стерлингов [58].
Думаете, пережитое изменило бабкин характер? Да ничуть. «Пусть Геркулес весь мир разнес, но кот мяучит и гуляет пес». Ступив на свой порог, мистрис Гэмидж не произнесла никаких прочувствованных слов, лишь с отвращением повела носом: грязища! Переоделась, напялила передник, перчатки — и пошло:
— Иеремия Кэпл, умой свой нечестивый лик после пьянства и на коленях моли господа о прощении! Кто вечно думает о колдовстве, Анна Гауэн, у того на кастрюлях нагар в палец толщиной. Песку! Тряпок! Бэк, что стоишь разиня рот? Смажь петлю калитки жиром…
Так прошла неделя. И настал судный день.
Лишившись своей воли, точно околдованные волшебником Мерлином, с жутким интересом следили мы с бабкой за всеми перипетиями публично свершаемого над нами мучительства.
Нам запомнилось все: тяжелое дыхание зрителей в битком набитом главном холле усадьбы Соулбридж; за его окнами — мальчишки, гроздьями повисшие на деревьях парка; пот на осовелых лицах двенадцати присяжных — наших местных иоменов. И особенно — голос судьи. Уж не тот громкий и благодушный, который я слышал прежде, а тягучий, с какой-то надменно-бесстрастной интонацией:
— Как установлено показаниями свидетелей и вашими собственными, мистрис Гэмидж, вечером восемнадцатого июля вы совершили противозаконный акт, оскорбляющий чувства верующих. К тому же нанесли материальный ущерб приходской общине, в ведении которой находится здание церкви и ее имущество. Чистосердечно поведайте нам, чем объяснить такой ваш поступок.
Бабка выглядит совсем как благородная в строгом черном платье.
— Сказано: «Не сотвори себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху…» — я и разбила ваш идол.
На лицах присяжных восхищение: эх, и режет же! Джон Блэнд, один из них, кивает головой направо и налево, стараясь внушить соседям, что ответил бы еще хлестче. Встает агент из Плимута, мистер Уриэл Уорсингтон: по просьбе Питера он взял на себя защиту, поскольку имел звание атторнея.
— Скажите, мистрис Гэмидж, не было ли непосредственной причины, иначе скажем — толчка, побудившего вас поднять руку на церковное имущество?
Бабка, чуть поколебавшись, подтвердила, что такая причина была.
По холлу крадется шепоток. Некоторые вертят носами, точно принюхиваясь… у, как ненавижу я своих сограждан в иные минуты!
— Не хочу задевать ваших чувств, — говорит защитник. — Прошу лишь уточнить, не было ли это вызвано прямым или косвенным обращением к вам во время службы викария Рокслея?
— Он ткнул в меня пальцем! — возмущенно отвечает бабка, сверкнув глазами в ту сторону, откуда доносится чье-то хихиканье. Все оборачиваются к Рокслею, который багровеет. Защитник с довольным видом садится. Поднимается обвинитель — прямой и вытянутый, точно аршин проглотил. Это доктор Брикльсворт, архидиакон, член епархиального суда.
— По статуту тысяча пятьсот тридцать пятого года ее величества королевы Елизаветы лица, уклоняющиеся от посещения церкви, караются тремя месяцами тюрьмы и изгнанием из Англии, — зловеще начинает он, и от звука его бескровного голоса я холодею. — Скажите, мистрис Гэмидж, регулярно ли вы посещаете божью обитель?
— Последние три месяца не хожу, — следует твердый ответ.
— Не назовете ли вы причины, мешающие вам выполнять священную обязанность подданных его величества — общаться в церкви с бегом?